Читать книгу Фатум. Том третий. Форт Росс - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 15

Енисейские двуручные топоры, брызгая белой щепою, стучали без устали, опрокидывая могучие ели. Терпко пахло смолой.

– Быстрее, быстрее! А ну, наляжем, мужички! – Тараканов с ожесточенным рвением руководил авралом.

На людей было больно смотреть. Будучи когда-то крепкими и рослыми, как на подбор, сейчас они не радовали глаз.

Их изможденные до крайности лица напоминали лица стариков, в глазах которых светилось нервное беспокойство, точно такое светится в глазах попавшей под горячую руку и привыкшей к побоям собаки. Последнее время им редко доводилось есть три раза в день, из-за чего скулы резко проступили на щеках, а скрытые щетиной подбородки стали похожи на заточенные колья.

«Не могу больше»,– капитан, задыхаясь от усталости, утер рукавом застилающий глаза пот и, воткнув топор в поваленную лесину, отошел в сторону. Сбитые в кровь пальцы подрагивали осиновым листом, когда он набивал трубку и доставал из офицерского подсумка судовой журнал. От звука далекого волчьего воя, долетевшего с гор, сердце его сжалось, и Андрей замер, прислушиваясь сквозь отчаянно забившийся пульс. Это могли перекликаться индейцы. Прошло несколько напряженных секунд, прежде чем нервы приотпустило. Затравленно оглядевшись, он раскурил трубку, проклиная судьбу за выпавшую ему долю.

«Погоню я ждал,– Преображенский вытер окровавленные пальцы о грязные, вытянутые на коленях лосины.—Но не думал, что они нам на хвост так скоро сядут. Будем теперь со смертью в пятнашки играть вплотную… Ну да ведь и мы не беззубые щенки, огрызнемся,– успокаивал он себя, но тут же вновь вспыхивал: – Долго нам еще на брюхе ползать? Не привычен я загнанным песцом быть. Эх, если б не румянцевский пакет… Залечь в славном месте, да встретить их… Исход, конечно, гадателен… Но уж краше смерть, чем бегство. Верно приказчик замечал: “дож-дя бы… в пятку идут. По-зрячему гонят, как овец…” —Наморщив лоб, он с надеждой посмотрел на небо. Великое в своей безграничности и равнодушии, оно зябко куталось в перистое боа из мглистых облаков. Далеко на западе, как птицы, срывались молнии и, огненно дыша, вонзались в грудь горизонта. Из-за гор выползала туча, и древние деревья, казалось, хмурили свои морщинистые лица, а налетающие порывы ветра рвали тело реки.

Андрей снова напрягся лицом, сжавшиеся губы превратились в немые тиски; уныло кружившее над их головами одинокое карканье седого ворона не предвещало ничего хорошего. Ему вспомнился морозный Охотск, лунный угар над его спящим садом и бегущая фигура в черном плаще… Капитан тяжело вздохнул – сердце его, похоже, высохло до дна из-за вечных страхов и подозрений… Но даже угрюмый Охотск с его матерыми сугробами по зиме, когда трескучий мороз рисует на оконцах свои сны, виделся ему теперь раем. И даже туманная прорубь в небе с незамерзающей луной, казалось ему, согревала душу более чем здешнее солнце. «Еще акульи дети Коллинза! Эти не лучше дикарей, не пощадят —всех на куски рвут. Вот уж переплет,—он горько усмехнулся в кулак,– уже целая рать собирается ковырять изюм из моего рулета».

Пользуясь минутной передышкой, он открыл журнал с недописанной страницей, очинил потрепанное гусиное перо и обмакнул его в бережно сохраненную склянку с черни-лами:

«…я приступаю к описанию, пожалуй, самого драматичного и отчаянного дня нашего многострадального путешествия. Доношу: в живых нас осталось всего девять человек… Вся остальная христолюбивая команда полегла костьми… Господа офицеры, братья мои во Христе и присяге, тоже отдали Богу душу, но мундир свой не запятнали трусостью… Гибель фрегата и команды – это моя Голгофа¹⁵ и возмездие за неосмотрительность… грех, за который мне придется ответить на Высшем Суде… Ныне, превозмогая боль, усталость и голод, заканчиваем строительство плота, оный даст нам возможность преодолеть могучие воды реки под названием Колумбия… По мнению нашего проводника Тимофея Тараканова, американский форт Астория, на коий мы возлагаем все наши надежды, где-то совсем рядом, на противном берегу. Протяни, кажется, руку —и схватишь…

Каждую минуту рискуем быть подвержены новому нападению туземцев, кои настроены к нам крайне враждебно… Но странное дело – человеческая сущность: чем тоньше лед, тем больше хочется убедиться нам, выдержит ли он…»

Перо клюнуло в склянку напиться чернил, когда раздался голос денщика:

– Никак опять перо маете, вашескобродие? Отдохнули бы, ангелуша. Лица на вас нет, намахались топором. От меня вы, родной, ничего не скроете. Баловство одно. Вижу, есть у вас что-то на душе…

– Ну, что мнешься с ноги на ногу? – Капитан улыбнулся старику, предлагая сесть рядом.

– Да ревматизма разыгралась, Андрей Сергеич. Всего и делов-то. К погоде, чай.– Палыч, тяжело справляясь с одышкой, присел на траву.– Вот тебе и матросская лямка… Живем бродягами, а у них завсегда и бродяжья смерть…

– Чугин с Соболевым вернулись? – Андрей проводил взглядом беззаботную стрекозу, слетевшую с его сапога.

– Да чой-то нет пока. Черт знает, где их носит, бедовых. Тараканов говаривал, ручей неподалеку… Должны скоро быть. Лишь бы не пообедал ими кто, да на копья не напоролись.

– Соболев матрос бывалый,– капитан на секунду прислушался к далеким раскатам грома.– Ты вот что, любезный,– он потрепал денщика за плечо.– Как разумеешь, для чего человек живет на земле?

– Ась? – Палыч удивленно дрогнул усами.

– Человек, говорю, для чего живет?

– А это, голубь вы мой, смотря где он каблуки стирает… – философски жмуря глаза и выдерживая паузу, откликнулся старик.– В Туле или Охотске одно, опять же, ежели столицы взять… Тот, к примеру, наперекор всем по одной тропке идет, к наукам тянется… А другой за копейку готов удавиться и держит подо лбом одно: пусть я сдохну, а тятьке, один бес, назло нос откушу… Здесь дело хрупкое, барин… Вы вот всё, сокол, вопросами задаетесь, муки от жизни терпите, как Христос… А вам бы жениться надо… Душа бы покоем взялась, детишек бы народили, чтоб как гороху в стручке… Матушка-то ваша, Анастасия Федоровна, уж как бы рада была… как рада… Но вы ведь сызмальства упрямый… – сокрушенно покачал головой Палыч и, обрывая мысль, принялся разглядывать свою обутку, тихо напевая:

Ой вы, годы-скороходы…

Волос белый – рот пустой…

Андрей усмехнулся дидактике денщика, но спорить не стал:

– Ладно, ступай, Геспод¹⁶. Мне еще запись продолжить надо.

Палыч, оскорбленный новым непонятным прозвищем, ушел, а капитан торопливо перелистнул закончившуюся страницу и… точно напоролся грудью на нож: новый лист был измазан кровью, будто по нему волоком протащили чью-то культю. Ниже грубо тянулась надпись: «НОЗДРЯ».

– Красота-то какая! – с тихим благоговением протянул Кирюшка.– Само прекрасно место, что я видел. Глянь, Ляксандрыч: с одной стороны река, с другой облака…

– И это всё, что ты можешь сказать? – оглядчиво щупая взглядом ельник, пробурчал Соболев.

– У тебя просто души нет,– не отрывая восхищенного взгляда от ленивого томления вод и нежного узорья заката, ответил Чугин. Молодое сердце его так и билось птицей под грубой матросской робой. Акварельная полуда¹⁷ тяжелых небес, река, выплескивающая солнце и золотящаяся рыбьей рябью, точно заворожила его. Не в силах выразить свои чувства к сей переменчивой бликами, чуткой к свету небес стремнине, он глухо сказал: – Я только во снах и видел таки реки. Чистолепные берега…

– Во снах, говоришь? – Соболев сгорстил бороду.—Может, тебе, глупеня, приснится, как нам ее перейти? А река и впрямь полноводная, что наш Енисей иль Волга-мать, только спокою в ей русского нет. Чу! Слышь?

Они напрягли слух, хватая отголоски далекого уханья филина.

– Эта птица, Тараканов брехал, завсегда гадает для каждого разное… Для баб-молодок – сколь осталось до свадьбы в одиночестве подушку кусать… для мужика при сохе – когда, значит, урожай…

– А для нас чой? – голос Чугина дрогнул.

– А для нас, вестимо, одно, братец… Сколь осталось до нее, постылой, с косой… Да ты не дрейфь, матушка моя. Страхов много – смерть одна. Тут как принюхаться, брат. Подумаешь – горе, раздумаешься – власть Господня. Так-то… А вон и ручей. Ишь ты, веселый, выдал себя бормотаньем. Ну-к, Кирюшка, дай мне твой котелок,—Соболев тепло сощурил один глаз, будто солнце прятал за темную мглу бровей, и указал: – Покуда я водицы наберу, ты подкормись ягодой. Глянь, сколь ее горит в траве. Земляника, похоже. Давай-давай, подкормись. Всё, что ни создала природа,– золото. Эт ценить надо: не ленись гнуть спину.

Чугина долго уговаривать не пришлось: пачкая рот спелой ягодой и вымачивая колени росой, он жадно пополз вдоль берега, позабыв обо всем. «Знашь, голодать-то как приходилось? – припомнились ему слова приказчика.—Нонче еще не голод, а так, только тень его… Вот близ Кадьяка мы с голоду пухли на диком острове… то были злолютые дни… Уж лучше на ноке¹⁸ быть вздернутым, чест-ное слово! У нас нонче, худо-бедно, похлебка бывает, копченая оленина, остатки матросских сухарей, овсяные лепешки, смазанные барсучьим жиром, словом, при деликатесах, чинно еще живем… А тогда было шесть ночей голода и надежды. Звезды глазели на нас, дрожащих, на том чертовом острове… где ветер-сквозняк продувал до костей… Мы голыми руками и ножами выкапывали из песка ракушки и высасывали их склизкое дерьмо… Через два дня, веришь, мы уничтожили всех крабов на берегу, делали из портков нечто вроде сачков и ловили ими мелкую хайку и чавычу¹⁹, которую тут же жрали сырой… И соли хоть бы щепотка! Многих рвало, но они, один черт, ели эту сырятину… Голод, точно росомаха, грыз и царапал наши желудки, и мы готовы были резать друг друга! Слава Небу, на пятый день была обнаружена нерпа, которую шквалом выбросило на берег. Ее тут же распластали на части и съели целиком, вместе с вонючими потрохами… А потом резали на лапшу свои сапоги, пока нас не подобрал проходящий капер…²⁰»

Туман плотно сгустился в ногах. Вечернее небо стало тоньше и выше, где-то в зарослях прибрежного ивняка устало вздохнула выпь. Чугин поднял свою бритую голову и ахнул: прямо перед ним в саженях семи-восьми покачивалась шлюпка, прибитая к берегу.

– Святая Богородица, спаси и помилуй! – прошептал молодой матрос и потер кулаками глаза, отказываясь верить: в разбитой посудине он тут же признал пропавшую с «Северного Орла» шлюпку.

* * *

Лицо Андрея приобрело восковой оттенок. Пульс бешено бился, но глаза уже ничего не видели.

«Ноздря! Ноздря! – жалила змеей мысль.– Он здесь, среди нас…» Роняя на землю перо и журнал, он поднялся, точно в огненном сне. Красный шепот дурного предчув-ствия обуглил душу. Зло сбивая сапогами медногубый татарник²¹, он бросился к берегу, где звенели топоры и интрепели, где распущенный швартов²² стягивал упрямые бревна.

Он сделал еще только шаг, как в груди болью аукнулось эхо: что там, впереди?! «Джессика!» – закатный багрянец окоёма задрожал перед глазами, голос треснул, ко-гда он забормотал молитву, хватаясь за пистолет. За какой-то десяток-другой шагов молнией вспыхнул их разговор:

– Мне жаль, но я, похоже, ничего не умею делать того, чтобы быть полезной вам,– она виновато посмотрела на него, а потом на потные спины матросов, что кряхтели у поваленных бревен.

– Полно казниться.– Он ответил тогда с дурашливым смехом, на миг прекращая работу.– Люди, кои «ничего не умеют», нередко делали открытия, не так ли? Сейчас для тебя лучшее время освежиться… Прости,– Андрей притянул ее за руку и тихо сказал.– Я помню наш разговор… Ты так мечтала искупаться… Только не уходи далеко. И возьми оружие.

«Дьявол! – Преображенский щелкнул взведенным курком.– Сколько ни учи петуха псалмы петь, он все кукарекает. Нет, чтоб прежде о сем подумать! Трижды дурак!»

Матросы у плота, пыхающие махоркой, увидев подбежавшего капитана, его пепельно-серое лицо, поспешно раздались в стороны, освобождая место, и застыли, вытаращив в испуге глаза. Андрей хватил взглядом берег, работников и, задыхаясь от бега, прохрипел:

– Где приказчик? Где Зубарев?

– Да вот только оба тут были… – откликнулись растерянные голоса.– Давече при связке бревен Зубарев узлы затягивал, а теперь шут его знает…

– Да погодите! – вклинился Палыч.– Он испужал меня, прежде чем мне к вам подойти. Вот тутось, на мхах он лежал,– казак торопливо указал капитану место.– Лежит этак мертвяком… руки сложил на груди, глаза открыты… И в небо уперты, как вилы… Я ему тогда пригрозил, вашескобродие: так, мол, и так, Мотька… Ты смотри, зря-то людей не пужай, окаянный!

– А что случилось, вашескобродие? У нас все в порядке, как у бобров на плотине,– невпопад пошутил Кулаков, один из старших матросов, и уже невнятно добавил.—Плот через четверть часа будет готов…

– Где приказчик?! – лицо Андрея напряглось. «Правильно Гергалов говорил: недаром сей черт, как береста на огне, крутится… Что-то кроется за ним… и в глазах всегда будто мыши бегают».– Где он?! – уже в голос прокричал капитан.

– А в чем дело? – остужно прозвучал за спиной голос Тимофея.– Чужие дела куда как ловко судить, барин. А взять хоть вас… где вы были, когда вершились убийства?

Последние слова прозвучали громко и зло. Тараканов, сжимая ружье, холодно смотрел в глаза капитана.

– Вы уж и рады к мелочи придраться, а я не меньше других руки сбивал… Убийства всяк мог творить. И он, и он, и он! Почему вы все подозреваете только меня? Кем тогда я вас могу считать? Повторяю: убийства всяк мог творить. Таково мое мнение.

– Но не мое.– Преображенский стремительно подошел к суперкаргу и схватил его за грудки.

– Ой, не буди лихо, пока оно тихо,– зловеще процедил Тимофей, но дрогнул под напором капитана.

– А ты зубами не скрипи, мне один бес, хоть до корней их сотри. И пока порог правды не спознаю, вопросы здесь задавать буду я. Постиг?

– Да клянусь, я не убивал. Не убивал!

– Не надо клятв,– Андрей разжал пальцы.– Мне нужна только правда. И помни, Тимофей, кроме меня тебе здесь никто не верит. А теперь,– Преображенский круто повернулся ко всем.– Слушай мою команду: вы двое направо, вы налево… Палыч со мной… Обыскать берег и найти мне Матвея, из-под земли, но найти…