Читать книгу Фатум. Том третий. Форт Росс - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 18

Задыхающийся от бега Палыч почувствовал выступивший на лице обильный пот, когда узрел в рябой листве мелькнувшие две тени.

– Батюшка, стерегись! Вон оне!

Преображенский, тоже уловив движение в зарослях ивняка, вскинул пистолет, одновременно притирая своим телом денщика под защиту скалы.

– Не ори, и так в ушах звенит! – прошипел он в ухо старику, но в следующий момент, за два бешеных удара сердца до того, как палец готов был нажать курок, Преображенский опустил пистолет.

Из густого подлеска, что тянулся кудрявым зеленым воротником вдоль берега, расплескивая воду и скрипя дужками котелков, выбежали Соболев с Чугиным.

– Где вас черт носит?

– Вашескобродие… позвольте доложить… тамось! —Ляксандрыч с багровым от возбуждения и бега лицом пытался докричаться до капитана новостью, но рубящее, как удар палаша: «Срочно в лагерь! Готовить плот к спуску!» —заставило матросов подавиться своей бедой и броситься выполнять приказ.

* * *

Аманда приподнялась на локте, приглядываясь к голубым цветам, что клонили свои нежные головки под теплыми ласками ветра; их цвет напоминал генцианы, что росли в горах, которые окружали родовой замок Филлморов. Как ей сейчас хотелось закрыть глаза, а проснувшись, вновь оказаться дома. Привычным движением надеть на еще теплые ото сна ноги «сарацинки»²⁸ и, не дергая шнур сонетки, самой подойти к огромному резному трюмо и всласть насмотреться в зеркало. В его трехстворчатых «крыльях» золотистыми листками отражались бы догоравший ночник, тяжелая, красного дерева мебель и гобелены со сценами охоты и рыцарских крестовых походов. Рядом с застекленным эркером²⁹, что подобно бушприту³⁰ корабля выступал вперед, была бы видна потемневшая от времени шифоньерка, перламутровые змейки инкрустации которой с детства будоражили ее воображение своим затейливым мавританским узором. Но больше всего Аманда сейчас мечтала о своей кровати, покрытой вишневым камчатым одеялом, с белыми, как снег, простынями, пенные кружева коих едва не касались дубового паркета…

«Ты молода и еще не знаешь, как нужно заботливо обращаться со своей внешностью, как пользоваться тем, что даровано тебе Небом,– вспомнились ей слова бонны миссис Арден Миддлтон, которая зорко присматривала за прислугой, когда та занималась утренним туалетом юной госпожи.– За твоими волосами нужен уход, как и за кожей лица… Придет время, и ты обучишься тонкому умению леди подчеркивать красоту своих прекрасных глаз и губ… Но заботиться о сем надо смолоду…»

Аманда расстроенно вздохнула, проведя ладонью по нежной коже своего бедра, шеи… «Ах, юность… Это единственное богатство, чем мы не дорожим, когда нам еще нет двадцати». Как бы ей сейчас хотелось послать грума³¹ распорядиться запрячь прогулочную коляску, или, краше, отправиться верхом вместе с Andre на Буковые Холмы, где в звоне ручьев и щебете птиц прошло ее беззаботное дет-ство. Она вспомнила свою черную амазонку с голубой газовой лентой на шляпке, шотландскую тонкую сетку, под которую при скачках убирался тяжелый узел волос, гибкий тисовый стек³², свои высокие, на долгой шнуровке сапожки с миниатюрными золотыми шпорами, охотничий гвалт собак, выводимых из псарни отца, и подумала, что ее возлюбленный смог бы это всё по достоинству оценить… Увы, сегодняшний день, кроме двух оставшихся платьев и полуразбитых туфель, уже ничем не мог быть украшен.

Глядя на свое лежащее на песке платье, Аманда вдруг рассмеялась, вспомнив, как оно предательски разошлось по шву, когда они вели серьезный разговор в ее каюте, вспомнила и другую беседу, вызвавшую тогда в ее душе интерес:

– Le grand monde³³, как воздух: он необходим для нашего дыхания,– убежденно говорила она.

– Но согласитесь, недостаточно для жизни,– с иронией отвечал Андрей и, отшучиваясь от ее возмущения, резонил: – Положение в свете требует известного декорума, мисс. А нам, морякам, трудно угнаться за модой, за новым силуэтом жилета, манжет или пуговиц…

– А как вы относитесь к моде? – Аманда с готовностью ухватилась тогда за возможность узнать его вкусы, устав от морской качки и капитанской суровости.

Этот вопрос, казалось, поставил Преображенского в тупик. Он недоуменно качнул плечами, пыхнул трубкой, а потом, к удивлению Джессики, уточнил:

– К женской или мужской?

– Ну, скажем, к женской…

– А вы не обидитесь, мисс? – изрек он великодушно.

Ее губы чуть тронула улыбка, и капитан, как тогда показалось Аманде, впервые заметил, какой они красивой формы. А потом он шепнул ей в самое ухо, наливая в бокал вина:

– Мне отчего-то сдается, сударыня, что женская мо-да – это вечная борьба женщины между явным желанием эффектно одеться и тайным желанием раздеться. И еще я полагаю,– он без шутливой дурашливости в голосе, но с веселой искрой в глазах добавил: – Нет такой дамы, у коей хватило бы платьев, чтобы каждый раз не страдать дилеммой: «Что же мне надеть?» М-м?..

Она сдержалась от возмущения, чувствуя едкую соль его шутки, но через паузу, когда легкая досада в душе уступила место оценивающей улыбке, ответила в унисон взятому им тону:

– А в этих «уколах» что-то есть, сэр. Знаете, нашей сестре Господь уготовил не лучшую долю… Да, да, не спорьте, это так, стоит ли перечислять? Женщина всегда стоит перед выбором: в мужчине, который нравится женщинам, она не уверена; с мужчиной, который не нравится, она несчастна. Я уже не говорю о мнении, как вы сказали, Andre, «пресловутого света»… Да и о самой сути нашего естества… Мужчина по своей природе хочет всего того, чего возможно добиться… Женщина – всего, чего добиться, увы, нельзя. Я, кстати, рада, что я не мужчина, иначе мне бы пришлось когда-то жениться на женщине, а это… —Аманда покачала головой и, отпив красного вина, подвела черту: – А вообще, женское чутье, кто-то метко заметил, есть результат многих веков жизни не думая… Ну а что касается моды,– она пристально посмотрела в его внимательную и теплую зелень глаз.– Модно только то, что ты носишь сам… И не модно, что носят другие. Впрочем, это тоже досужие женские мысли…

Андрей усмехнулся изящной самокритике мисс Стоун:

– Если нет недостатков, нет и достоинств.

Аманда никак не отозвалась на сей снисходительный комплимент. Такого он никогда бы не сказал мужчине. Почему же с женщиной никогда не говорят как с равной. И когда капитан стал выносить признательность за прекрасный вечер, Филлмор ответила кратким и колким:

– Нет ничего утомительнее, сэр, чем чувство постоянной благодарности.

Помнится, он тогда никак не отреагировал на эту едкую шпильку, а лишь учтиво склонил голову, чем окончательно обезоружил ее, настроенную далеко не на лириче-ский лад. Аманде стало стыдно за свой подчеркнуто ледяной взгляд и за то, что она совсем как юница мысленно уже обещала себе научить этого «русского капитана» уважать ее женскую честь – чего бы ей это ни стоило.

Голос памяти напомнил Аманде и иную встречу – встречу, когда их сердца впервые открылись друг другу. Схоронившись от колких взглядов и дождя под парусиновым тентом, они остались одни. Усталость, адское напряжение и постоянное беспокойство за своих людей так и сквозили в капитане. Он был пропитан ими, как губка водой. Джессика, сама ослабленная до крайности, насилу держала себя в руках, боясь сорваться, пытаясь сохранять душевное равновесие. Скрытый в земле костер слабо высвечивал их осунувшиеся лица и почти не проникал между сплетением ветвей над их головами.

Интуитивно Филлмор чувствовала и понимала его состояние: озлобленную молчаливость, рассеянность. Как ей всё это было знакомо! Она не сбивала Преображенского с мысли, словно не замечала его угрюмого молчания и по-давленности, когда он курил табак или прихлебывал кипяток. Сам же Андрей, обостренно воспринимая и улавливая каждый оттенок ее голоса, малейшее движение, был искренне благодарен своей спутнице за эту щадящую, благородную чувственность. Так они долго молчали, глядя на вороватое, точно испуганное тишиной мерцание рубиновых углей.

Капитан опустил ладонь с давно прокуренным чубуком на колено. Алое шаянье костра и пугливое безмолвие ночи действовали на него магически, заставляя зачарованно молчать, словно дух чащи вещал только ему слышимую тайну.

И кто знает, что низал в эти минуты его слух?.. Быть может, огонь, ветер или сами звезды шептали и подсказывали ему, что он – их избранник. И что семя его правды не пропадет, а прорастет в сердцах тех, ради кого взята им сия безмерная боль, сия чаша мук и страданий, и даст в итоге зрелый, могучий колос, которым, быть может, насытится русский народ и не ляжет костьми в сырую землю.

А может, уткнувшись в ладони, он вспоминал расползающуюся под пером карюю вязь строк письма замерзающего на тракте Алексея? Вспоминал слепую, но чистую веру князя в его дворянскую честь, в пронзительность их офицерской дружбы? Думы эти, подобно червю, точили сердце… И мучительно было сознавать свою слабость, и тошно понимать, что ты оказался менее крепок и менее достоин, чем думал о тебе убитый друг, за светлое имя которого ты клялся отомстить, но ныне дрогнул и, трясясь за свою жизнь, боишься рискнуть постоять за безвинно пролитую кровь…

Но когда ее тонкие пальцы тронули его руки, а сырая щека прижалась к обросшему щетиной лицу, Аманда услышала тихое, но заветное, чего ждала уже очень давно.

– Прости, даже не знаю… – голос его был сиплым и рваным, как истерзанный ветром звук гобоя.– Мне хотелось давно сказать тебе много нежных слов… Но, похоже, океан лишил меня такого дара…

– Т-с-с! – она горячо прижала Андрея к себе и, неж-но касаясь ладонью его лица, сказала: – «Чтобы написать любовное письмо или объясниться… стоит начинать, не зная, что собираешься говорить, и заканчивать, не зная, что сказал»³⁴. У тебя всё так же… Значит, ты на правильном пути, то есть…

– То есть что? – Андрей несмело обнял ее плечи.

– Я могу… попросить тебя? – Аманда тихо, совсем как ребенок, взволнованно вздохнула, теряясь быстро придумать тактичный ответ.

– Надеюсь, это не маленькая просьба? – помог ей вопросом капитан.– Право, их столь трудно исполнять мужчинам. Джессика…

Она опустила голову, плечи поникли, и Преображенскому стало жаль ее, но одновременно и крайне неловко, потому как интуитивно капитан чувствовал, что сам он у нее вызывает гораздо большую симпатию, чем его поведение и слова. Не находя выхода из сложившейся глупой ситуации, он не нашел ничего лучшего, как предложить ей выпить кружку плиточного чая, и поспешно полез было в подсумок за сахаром, но ее отказ от помощи явно задел его самолюбие. Скрестив руки на груди, он с внутренним раздражением наблюдал, как Джессика сама зачерпнула дымящийся чайный настой и, развернув обтрепанную салфетку, достала маленький осколок от сахарной головы. В глазах Преображенского загорелся ироничный огонек, ее категоричная самостоятельность и резкое «благодарю, не стоит – я сама» смешили и раздражали, как скрежет гвоздя по стеклу.

– Мисс Стоун,– не меняя положения, окликнул он строптивую американку,– позвольте полюбопытствовать? Вы всегда придерживаетесь этих правил… или только со мной пытаетесь быть оригинальной? Ну-с, что же вы молчите? Ах, да, горячий чай, понимаю… Ну так поймите и меня. У вас одни жизненные принципы, а у меня другие. Не знаю, как у вас, республиканцев, а у нас в России дверь женщине открывают мужчины, коробки и саквояжи подносят тоже они, и дрова колют, простите…

– У нас это делают тоже не лошади, сэр,– отрезала она и уткнулась в кружку.

– Да вы помешаны на своем стоицизме!³⁵ – вспылил Андрей.– Бог с ним, я согласен если уж не смириться, то терпеть эту вашу наклонность, но решительно прошу: не пытайтесь навязывать мне свои представления о том, как мне следует, черт возьми, поступать.

Аманда, забыв об усталости, застыла с кружкой в руках. Его язвительный тон и явная насмешка, играющая на губах, заставили ее глаза потемнеть от гнева. Сей выпад больно задел Филлмор, ранил душу и те чувства, которые она несла к нему… нет, не этого разговора она ждала. Однако она продолжала сидеть не шевелясь, понимая, что как-то надо сгладить конфликт. Если она допустит его развитие, раскострит – прощай, то хрупкое равновесие, кое им вместе с трудом удалось достичь в отношениях.

У Андрея кольнуло сердце. Он смотрел в эти любимые миндалевидные глаза, полные слез и молчаливого отчаянья. «Господи, Боже ты мой, как же всё глупо, как до крика смешно пытаться понять язвительную косность ума, не пытаясь понять друг друга, не стараясь быть внимательным к ближнему… давая раздолье лишь бесам, а не голосу сердца и разума… Что ж это я, словно без Бога живу?» Ведь вот только измученная его душа как будто познала покой, но почему, почему лишь стоило ему посмотреть на нее, заговорить, как что-то начинало першить и давить горло, словно он не мог уверовать в возможность их дальнейшего счастья… Не оттого ли, что оно виделось ему карточным домиком, прочность коего он не в силах сохранить. И, отбрасывая всю эту мишурную суету выяснений и мелких дрязг, он протянул руку.

Аманда секунду помедлила, точно опасаясь подвоха, по-ставила у костра кружку и протянула навстречу свою ладонь. Их взгляды соединились, и светлая зелень его глаз вновь отразилась в искрящейся слезами синеве ее глаз.

– Я думаю, мы больше не повторим сей нелепой ошибки,– сказал он мягким, чуть с хрипотцой сдавленным голосом.– Я люблю тебя.

Аманду вдруг охватило то острое, колкое чувство радости, которое свивает с ресниц бусины слез. Она не сказала ни слова, чтобы не нарушить и звуком чудо прикосновения их дрожащих губ, которые слились в долгом поцелуе. Ей казалось, что она теряет сознание. Серебристый сумрак в ее глазах становился всё бледней и бледней, пока она не закрыла их, пока кровь не отхлынула от ее разрумянившихся щек, но затем он стал разгораться всё ярче и ярче, по мере того как кровь медленно возвращалась обратно; и наконец, дрогнув ресницами, Аманда встретилась с глазами Andre – усталыми, но любящими и счаст-ливыми. И это томящее до стона блаженство прикосновений, этот дождь поцелуев, этот головокружительный миг щемящего грудь наслаждения подсказал ей, что этот, именно этот человек отныне навсегда займет ее сердце… А дальше была чудная ночь, полная любви и тихого счастья, сотканная из горячего шепота и ласк…

Рассвет уже окрасил восток плавными полосами неж-но-розового, жемчужного и голубого цвета. Дымное туманами росистое утро окутывало молчаливые хребты гор, еще дремлющие долины, а они продолжали лежать в объятиях друг друга, укрывшись его широким с пелериной плащом, подложив под голову треуголку, совершенно потеряв представление о времени. И, право, им думалось, что пролетело лишь одно сверкающее мгновение, когда они услыхали старческий кашель поднявшегося Палыча, железистый скрип котелков и жесткое, как «отбивка» литовки³⁶, вжиканье огнива.

* * *

И сейчас, лаская свое обнаженное тело солнцем и ветром, Аманда продолжала прислушиваться к себе, подобно тому, как прислушиваются к морской раковине, пытаясь услышать сокровенный прибой ее сердца. Подрагивающая листва на высоких кустах, что сторожили берег, была похожа на зеленые и серебряные диски испанской монисты. Временами прибрежный лес замирал, точно прислушиваясь к ровному рокоту реки, воздух висел неподвижно, и даже затихала симфония птичьих голосов, млеющих в этом полуденном зное. Потом вновь бойко вскрикивала какая-то пичуга, ей откликалась другая, и легкий шелест крыльев проносился над разбуженным лесом.

Аманду не покидало чувство благодатного покоя и гармонии, которая словно наполнила ее даром слышать перебор струн течения могучей окружающей жизни, которая неторопливо проходила через нее, волнуя сердце древними звуками и звоном. О, это ощущение не было похоже на тот блаженный восторг от прикосновения теплых губ Andre… То ощущение было значительно более пряным, насыщенным, ярким, а в этом жило и чувствовалось что-то неясное, зыбкое, как туманная дымка, как далекий отклик горного эха, с глухим шепотом которого она вела молчаливую беседу.

Волосы почти высохли, но Аманда не торопилась одеваться. Она так устала от повода, за который ее тащила жизнь, устала от вечного напряжения, от черных мыслей, что вползали со змеиными головами в ее сокровенный мир и жалили душу…

Ей вдруг почему-то вспомнились кожаные стеганые по-душки выездной кареты отца, его длинная трубка с тремя кольцами из слоновой кости на мундштуке, серебряный гребень, которым он любил проводить по седым усам, его длинные белые шелковые чулки и золотые пряжки, что закрепляли их под коленом… Вспомнились и старые, верные слуги в таких же старых смешных париках «рамилье», которые в детстве она любила громоздить себе на голову или на чепцы терпеливых нянек, и Аманда почувствовала, как горячие слезы побежали по щекам.

Еще там, на корабле, закрывшись в каюте, совершенно не имея представления о том, как свободно передается по тонким переборкам фрегата даже самый незначительный звук, она истово молилась и просила у Господа сил… И что же? Она утомленно закрыла глаза, вытирая ладонью щеки. Внезапно ее прострелила ужасная мысль: «А что если отца уже нет в живых? Если его уже не было и тогда, когда она с Пэрисоном пребывала во дворце Нессельроде?..» Жизнь, казалось, оборвалась в душе Аманды. Но она вовремя взяла себя в руки и не дала волю чувствам. «Рассудок сумеет принять такой итог, но смирится ли сердце?»

Однако страшная догадка не выходила из ума. «Неужели это правда? Неужели я просто слепой инструмент в их грязных руках?» Там, в далекой России, она тешила себя мыслью: «Вот, судьба обожгла наш дом, но сделала нас крепче… Да, всё это время я просыпалась с чувством бойца, который, в конце концов, выйдет победителем из этой схватки… Меня как будто хватало на всё: не выдать слабости, услышать вовремя голос разума и сделать ради отца услугу его врагам. От сознания, что я делаю правое дело, в сердце моем появлялась новая крепость… Временами я даже нравилась самой себе, но сейчас…» – пальцы Аманды похолодели и она вдруг с отчаяньем обнаружила, что душа ее пуста. В ней не осталось ничего, кроме бесконечной усталости и молчаливого потрясения прозрением, не поддающегося более никакому живому чувству. Такое ощущение, пожалуй, вызывает прогоревший дотла костер. Шаг за шагом она еще раз проанализировала свои догадки, сомнения и содрогнулась от мысли: ей никогда не найти оправданий, не вымолить прощения у Бога… не восполнить растраченных усилий и времени, которые привели лишь к гибели ее отца, лорда Джеффри Филлмора… а значит, изначально ни к чему другому привести и не могли.

Но чью правду, чью судьбу, какие хитросплетения политических наветов и козней искупала смерть отца?

Аманда посмотрела на медленно ползущие безликие облака. Но не было ей ответа – ни в высоком небе, ни в хищном крике сокола, ни в памяти… Ни одного дня, ни одного часа истинного покоя и счастья не вымолила для Англии ни ее жертва, ни жертва отца… Так стоило ли отдавать на это лучшие годы?..

Но что она могла сделать? Разве под силу ей было изменить их нынешнее положение и остановить падение Фатума, сложившего крылья в небе над ее головой? «Зачем, зачем я доверилась и пошла у них на поводу?.. Зачем мне был нужен Уолпол, Пэрисон и другие, на что мне их лживые увещевания, их знания и интриги, за которыми одна смута на сердце и тяжесть на душе?.. Всё – суета, всё – тлен… Всё – пустая забава искусных, коварных лжецов со смертью в конце…»

Плохо понимая себя, она поднялась с камня и принялась торопливо одеваться. О, как ей теперь не хватало преданных рук рыжеволосой Линды! Крючки на спине, как назло, не поддавались, радовало одно: подъюбник, пущенный ею на простыни и полотенца, не путался под но-гами.

«Святой Яков! Сколько ж я предавалась воспоминаниям… четверть часа? А может быть, час?» – Леди стало не по себе. Она бросила беглый взгляд на тени от скал… и правда, те стали длиннее. Стремительно глянула на тропу, змеившуюся меж валунов вверх от берега, и сердце ее будто обложили льдом. Молчаливая свинцовая зелень густого орешника, ей показалось, таила угрозу.

Аманда машинально сделала шаг назад, едва не подвернув ногу на камне. От непонятного ей самой беспокойства у нее пересохло во рту. На память пришли слова, которые капитан дважды повторил перед ее уходом: «Не смей далеко уходить!»

Аманда судорожно облизнула губы. Казалось, что-то давящее, невыносимое было разлито в самом воздухе, и это душило ее, наводя панический ужас.

«Господи-Боже,– она едва справилась со шнурками атласного лифа, так тряслись и плясали ее пальцы; в голове ударило громом: – За мной наблюдали всё это время. Как за глупой зеленой дыней, которая зреет под стеклянным колпаком!»

Пересиливая лихорадку охватившего ее страха, она схватила лежащий на песке пистолет.

Внезапный треск крыльев поднятой с берега птицы едва не лишил ее чувств. Забыв все правила обращения с кринолином, Аманда, ломая в камнях каблуки, подхватила юбки и бросилась к тропе, когда чьи-то пальцы схватили ее за горло и крепко зажали рот.