Читать книгу Христианство. Три тысячи лет - Диармайд Маккалох - Страница 146

Одно из сирийских слов, обозначающих монаха, – абила, скорбящий. Некий христианский духовный писатель, ради придания своему сочинению большей респектабельности подписавший его именем прославленного Ефрема Сирина, утверждал, что Иисус плакал, но никогда не смеялся, поскольку «смех есть начало погибели души».[410] Однако столетие спустя в том же сирийском обществе возникла новая традиция самоуничижения и отрицания общественных условностей посредством насмешки – традиция юродства. Юродство – особая форма отказа от мира. За ее сирийскими корнями просвечивает греческий архетип, возникший задолго до христианства, – фигура Диогена Синопского (см. с. 52). Первым человеком, начавшим активно возрождать Диогеновы традиции, стал Симеон по прозвищу Салус, что по-сирийски означает «дурак». В пренебрежении всеми общественными приличиями Симеон превзошел Диогена: явившись в город Эмеса (нынешний Хомс в Сирии), он таскал за собой по улицам дохлую собаку, во время церковных служб кидал в женщин орехи и без всякого стеснения появлялся голым в женском отделении городской бани («как бы во славу Божью», оптимистично замечает его биограф). Вполне естественно, что такое поведение многих возмущало; более странно, что сам Симеон оказался чувствителен к насмешкам – когда какие-то девочки начали над ним смеяться, он в наказание «наградил» нескольких из них пожизненным косоглазием. Восторженное жизнеописание Симеона написал столетие спустя Леонтий, епископ Кипрский. Как правило, епископы сторонятся антисоциальных личностей; но, быть может, Леонтием владел тот же сатирический дух, что и деканом Свифтом. В некоторых деталях, описанных Леонтием, – например в дохлой собаке, которую Симеон таскал на поясе, – явственно просвечивают аллюзии на «пса» Диогена. В православной традиции юродству суждена была долгая жизнь (хотя, по каким-то причинам, практика юродства совершенно не прижилась у сербов). Демонстративное безумие юродивого – интересный противовес куда более распространенной (и безопасной) практике молитвенного молчания и традиционной торжественности, столь присущей Православной церкви. Этот контраст смущает даже иных православных богословов.[411]