Читать книгу Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс - Страница 24

«Наш Рим», – называли его коренные жители.

В юности миссис Джеймс Хантун больше предпочитала изучать молодых людей, чем историю старых городов, и все-таки даже небольшого количества с таким трудом втиснутых в нее знаний хватало, чтобы относиться к подобному сравнению просто как к очередному подтверждению виргинской надменности. Эта надменность насквозь пропитывала Ричмонд и воздвигала барьер между коренными жителями и теми, кто приезжал из других штатов. На первом же частном приеме, куда Эштон и ее мужа пригласили, как она сама считала, только для того, чтобы проверить их персоны и родословные, одна седовласая дама, по виду явно очень важная особа, услышала, как она с раздражением заметила, что совершенно не понимает характера виргинцев.

– Это потому, – сказала ей дама, одарив Эштон ледяной улыбкой, – что мы и не янки, и не южане – Югом мы обычно называем те штаты, где живет слишком много этих вульгарных хлопковых плантаторов. Мы – виргинцы, и это слово говорит само за себя. – Выставив напоказ ее невежество, важная особа уплыла прочь.

Кипя от ярости, Эштон подумала, что ничего более отвратительного на этом вечере с ней уже не произойдет, но она ошибалась. Супруга Джеймса Честната Мэри, южнокаролинка с весьма ядовитым языком и теплым местом в ближайшем окружении миссис Дэвис, поприветствовала ее по имени, но даже не остановилась, чтобы поговорить. Эштон испугалась, что сплетня о ее связи с Форбсом Ламоттом и покушении на Билли Хазарда последовала за Хантунами в Виргинию.

Таким образом, в тот вечер она провалила сразу два испытания. Но наверняка впереди ждали и другие, и Эштон была полна решимости одержать победу. Несмотря на то что ничего, кроме презрения к этим высокородным джентльменам из правительства и их надутым женам, заправлявшим в местном обществе, она не испытывала, эти люди обладали властью, а ничто так не притягивало Эштон, как власть.

Как и Вечный город, «наш Рим» тоже стоял на холмах, только вот размерами, конечно, сильно уступал итальянскому. Даже притом, что в последнее время сюда хлынули толпы желающих найти место при новом правительстве, чиновники всех мастей и просто всякий сброд, население Ричмонда лишь немногим превышало сорок тысяч человек. Был здесь и свой Тибр – река Джеймс, которая текла сначала на юг, а потом сворачивала на восток, к Атлантике; только вот воздух на Капитолийском холме наверняка наполняли более приятные запахи, чем запах табака. Ричмонд же был буквально пропитан им, и во всем городе пахло как на табачном складе.

Первоначально столицей Конфедерации был объявлен Монтгомери, однако пробыл он в этой роли всего полтора месяца, после чего конгресс проголосовал за переезд в Виргинию, хотя и не единогласно. Противники перевода столицы в Ричмонд утверждали, что он расположен слишком близко к артиллерийским батареям янки, но большинство настояло на своем, главным образом напирая на то, что город представляет собой важный транспортный и оборонный узел, поэтому его необходимо защищать в любом случае – переедет туда правительство или нет.

Те, кто давно жил в Ричмонде, с гордостью говорили о красивых старинных домах и соборах, но никогда не упоминали о районах, битком набитых салунами. Они хвастались семьями с благородными предками, но словно не замечали, что по темным улочкам вокруг площади Капитолия бродит множество падших существ обоих полов, предлагая себя за гроши. Женщины – все сплошь с тяжелой судьбой и уже немолодые – приехали в Ричмонд, как уверяла молва, из Балтимора или даже из Нью-Йорка в поисках тех возможностей, которые могла предоставить столица во время войны. А уж из каких канав вылезали мужчины, промышлявшие тем же ремеслом, один Бог ведал.

Всё как в Риме – с готами из Каролины и алабамскими гуннами, проникшими за древние стены. Даже на президента, пока еще только условного, не утвержденного на свой единственный шестилетний срок, здесь смотрели как на деревенщину с берегов Миссисипи. Вдобавок ему еще не повезло родиться в Кентукки – том же самом штате, что подарил миру Эйба Линкольна, это крайнее воплощение вульгарности и убожества.

Хотя Эштон и радовалась, что оказалась там, где теперь была сосредоточена вся власть нового государства, она не чувствовала себя счастливой. Ее муж, прекрасный юрист и ярый сторонник сецессии, не смог найти себе более престижной должности, чем место какого-то ничтожного служащего при одном из заместителей министра финансов. Это лишний раз показывало, с каким презрением правительство относилось к южнокаролинцам. Только очень немногим выходцам из пальмового штата удалось получить высокие посты, остальные же оказались чересчур радикальными. Даже министр финансов Меммингер, который был единственным исключением, и тот родился не в Каролине. Он появился на свет в герцогстве Вюртемберг, в семье простого немецкого солдата, который погиб вскоре после рождения сына. Мать увезла его к родственникам в Чарльстон и там тоже через несколько лет умерла; мальчик стал полным сиротой и был отдан в приют. Так вот Меммингера никогда не относили к числу так называемых пожирателей огня, и он был единственным каролинцем, которого Джефф Дэвис не считал опасным. Это было оскорбительно.

Раздражало Эштон и то, что им приходилось ютиться в единственной, хоть и большой комнате в одном из пансионов в районе Мэйн-стрит, которые теперь появлялись как грибы после дождя. Разумеется, Эштон не сомневалась, что это жилье временное и когда-нибудь они найдут более подходящую квартиру, но само ожидание бесило ее, тем более что она была вынуждена спать в одной кровати с мужем. Редкие моменты их близости, которые она допускала, только когда хотела что-нибудь заполучить от мужа, всегда оставляли ее неудовлетворенной, и она с отвращением позволяла Джеймсу терзать ее тело, презирая его за неуклюжесть и мужское бессилие.

Ричмонд, возможно, и был старой потертой монетой, но монетой редкой и ценной во многих отношениях. Здесь можно было завести полезные знакомства с важными людьми, самому добиться влияния и расширить свои финансовые возможности. А еще здесь было немало привлекательных мужчин – в военных мундирах или в светских сюртуках. И все эти преимущества она должна непременно обернуть в свою пользу – возможно, даже начиная с сегодняшнего вечера. Сегодня они с Джеймсом должны были присутствовать на первом официальном приеме. Закончив одеваться, Эштон даже почувствовала слабость от волнения.

Сестра Орри Мэйна была очень красивой молодой женщиной с роскошной фигурой и врожденным умением извлекать пользу из того, чем ее наградила природа. По ее настоянию муж нанял карету, чтобы они могли произвести впечатление уже в момент прибытия. Когда Джеймс начал ныть, что такая роскошь им не по карману, она позволила ему трехминутные супружеские ласки, и он передумал. И как же она была счастлива, когда, выходя из кареты возле отеля «Спотсвуд» на углу Восьмой и Мэйн-стрит, услышала негромкие одобрительные возгласы из толпы мужчин, прогуливающихся перед входом.

Хотя июльский вечер выдался жарким, Эштон надела все, что диктовала мода для создания элегантного женского образа, начиная с обязательного кринолина под нижними юбками, состоящего из четырех обручей, обшитых тканью и скрепленных между собой паутиной из вертикальных рядов широкой тесьмы. Спереди на кринолине были оставлены разрезы для облегчения ходьбы.

Поверх всей этой сложной скрытой конструкции Эштон надела свое лучшее шелковое платье насыщенного персикового цвета, к которому она подобрала украшенную блестками изящную шелковую сеточку для волос и черные бархатные ленточки на запястья. Женщины, следовавшие моде, всегда носили много драгоценностей, но доход мужа пока вынуждал Эштон ограничиться скромными черными серьгами с каплями оникса, свисающими на крошечных золотых нитях. Поэтому и весь наряд она продумала так, чтобы его простота еще больше подчеркивала ее природную красоту.

– Послушай меня, дорогой, – сказала она мужу, когда они пересекали холл в поисках зала номер восемьдесят три. – Дай мне сегодня немного свободы, хорошо? И сам времени не теряй. Чем больше знакомств мы заведем, тем лучше, а их количество точно удвоится, если ты не будешь постоянно ходить за мной хвостом.

– О, в этом можешь не сомневаться, не буду, – ответил Хантун с той машинальной прямотой, которая часто стоила ему друзей и вредила карьере, хотя это и не мешало ему оставаться таким же высокомерным индюком. – А, вот… По этому коридору, – сказал он. – Только я бы очень хотел, чтобы ты перестала обращаться со мной как с неразумным ребенком.

Сердце Эштон учащенно забилось при виде открытых дверей зала номер восемьдесят три, где президент Дэвис регулярно устраивал свои приемы, потому что пока не имел официальной резиденции. Входя внутрь, Эштон увидела множество нарядно одетых женщин, которые весело болтали с джентльменами в парадных мундирах или превосходно сшитых костюмах. Нацепив на лицо обворожительную улыбку, она прошептала мужу:

– Веди себя как мужчина, тогда я, возможно, и перестану… Но если сегодня ты затеешь какой-нибудь скандал, я тебя просто убью… Миссис Джонстон!

Женщина, которая вошла в зал следом за ними и как раз собиралась пройти вперед, обернулась с вежливым, хотя и слегка озадаченным выражением на лице:

– Да?

– Эштон Хантун… Вы позволите представить вам моего мужа Джеймса? Джеймс, миссис Джонстон – супруга нашего славного генерала, который возглавляет армию в Александрии. Джеймс служит в министерстве финансов, миссис Джонстон.

– Весьма важная должность. Было очень приятно познакомиться. – Дама наконец прошла в зал.

Эштон была рада, что ей удалось обменяться с миссис Джонстон парой слов именно здесь, не на виду у всех. Джозеф Джонстон был весьма известной личностью и славился своим умением очаровать любого, а вот его жена не входила в ближний круг миссис Дэвис.

– Не думаю, что она тебя помнит, – прошептал Джеймс.

– А с чего бы ей меня помнить? Мы никогда не встречались.

– Бог мой, да ты просто идешь напролом! – Он восхищенно хихикнул, хотя в его голосе чувствовалось неодобрение.

– Просто с таким рохлей, как ты, иначе нельзя, милый, – нежно проворковала Эштон, – О Боже, ты только взгляни! Они оба здесь – Джонстон и Бори.

Охваченная неожиданным весельем, она быстро прошла вперед, вливаясь в толпу, кивая знакомым и незнакомым и одаривая каждого ослепительной улыбкой. В дальнем конце набитой людьми гостиной она заметила президента и Варину Дэвис. Но к сожалению, к ним было не подступиться.

Подошел Меммингер. Он принес Эштон шампанского, а потом по ее просьбе познакомил с военным, с которым мечтали познакомиться буквально все, – жилистым невысоким человеком с желтоватой кожей, грустными глазами и явно выраженными галльскими чертами лица. Бригадный генерал Борегар склонился над затянутой в перчатку рукой Эштон и поцеловал ее.

– Ваш супруг нашел настоящее сокровище, мадам. Vous êtes plus belle que le jour! Это честь для меня.

Эштон изобразила на лице смущение, но в то же время не могла не признать правоту генерала – кокетства каролинским женщинам было не занимать.

– Ну что вы, генерал. На самом деле это для меня большая честь быть представленной нашему новому Наполеону, первому, кто нанес удар противнику… Для меня знакомство с вами – главное событие этого вечера.

– Près de vous, j’ai passé les moments les plus exquis de ma vie! – ответил польщенный генерал.

Учтиво поклонившись, он вальяжно прошел вперед – его ожидало еще множество почитателей.

Хантун тем временем с беспокойством оглядывался по сторонам. Он боялся, что кто-нибудь слышал слова Эштон. Как она только могла ляпнуть такую глупость: будто бы встреча с генералом – главное событие вечера? Ведь ей еще предстоит знакомство с самим президентом и миссис Дэвис! Вот в таком состоянии тихой паники из-за разных пустяков Джеймс Хантун и проводил бо́льшую часть своей жизни.

Вскоре после того, как Хантун повнимательнее оглядел гостей в зале, его испуг сменился раздражением.

– Да тут одни вест-пойнтовские павлины и иностранцы! О нет… тот маленький еврей нас заметил, сейчас привяжется. Идем сюда, Эштон…

Он взял ее под локоть и потянул за собой, но Эштон вырвала руку и, ослепительно улыбаясь, одним движением головы привела его в чувство. Он отпустил ее, чтобы поздороваться с идущим к ним маленьким пухлым человечком, который с открытой улыбкой уже протягивал ему ладонь для приветствия.

– Миссис Хантун, если не ошибаюсь? Я Джуда Бенджамин. Я вас видел раз или два возле здания министерства финансов. Наверняка ваш муж там служит.

– Да, это действительно так, мистер Бенджамин. Но я искренне удивлена, что вы запомнили мою скромную персону.

– Полагаю, это не будет изменой моей жене, которая сейчас в Париже, если я скажу: однажды увидев вас, забыть уже невозможно.

– Какие прекрасные слова! Но ведь всем известно, что генеральный прокурор – великий оратор.

Бенджамин засмеялся, и Эштон поняла, что ей нравится этот человек – отчасти потому, что он не нравился Джеймсу. В последнее время политика президента Дэвиса вызывала все больше недовольства. И прежде всего его ругали за якобы покровительственное отношение к иностранцам и евреям, которых он охотно брал в свою администрацию. Генеральный прокурор, возглавлявший несуществующую пока судебную систему, был и тем и другим.

Родился Бенджамин на острове Санта-Крус в Датской Вест-Индии, но позже семья переехала в Америку, поэтому вырос он уже в Чарльстоне. По неизвестным причинам – якобы скандальным – его выгнали из Йеля, где учился и Купер, брат Эштон. Позже, все-таки став юристом, Бенджамин с легкостью покинул сенат Соединенных Штатов, где представлял Луизиану, чтобы перейти к конфедератам. Недоброжелатели называли его продажным политиканом, дешевкой, оппортунистом и еще многими нелестными титулами.

Бенджамин проводил Эштон к фуршетному столу и набрал для нее тарелку разных маленьких лакомств. Она заметила, как Джеймс, подбираясь все ближе к президенту, бросил на нее бешеный взгляд. Восхитительно!

– Угощение сегодня обильное, – заметил Бенджамин. – Но не первого сорта. Вы с супругом непременно должны прийти ко мне в гости, чтобы попробовать мои любимые канапе: белый хлеб из превосходной ричмондской муки, намазанный анчоусной пастой. Я люблю подавать их с андалузским шерри. Заказываю его бочонками.

– И как вам удается доставлять испанский шерри во время блокады?

– О, есть масса способов, – улыбнулся он с невинным видом. – Так как – придете?

– Разумеется! – солгала Эштон, зная, что Джеймс никогда не согласится.

Бенджамин спросил, где они живут. Она неохотно назвала адрес. Прокурор наверняка знал, что это район дешевых пансионов, но, казалось, дружелюбие его ничуть не уменьшилось. Он пообещал в скором времени прислать карточку с приглашением, после чего откланялся, чтобы поприветствовать чету Джонстон. Генерал с женой стояли в сторонке совершенно одни, явно задетые невниманием публики, которая вилась вокруг Борегара.

Эштон хотела было пойти следом за Бенджамином, но остановилась, увидев, что к Джонстонам направляется и миссис Дэвис. Все-таки у нее не хватило храбрости присоединиться к столь внушительной компании – пока не хватило.

Она принялась рассматривать первую леди. Варина Дэвис, вторая жена президента, была красивой женщиной лет тридцати пяти; как раз сейчас она носила под сердцем еще одного ребенка, который уже вскоре должен был появиться на свет. Ее считали бесхитростной и прямодушной; говорили, что она всегда откровенно высказывает свое мнение по любым государственным вопросам. Для южанки такое поведение выглядело нетипичным. Эштон знала, что миссис Джонстон за глаза называла ее западной красоткой, и это вовсе не было комплиментом. И все-таки Эштон отдала бы что угодно за то, чтобы познакомиться с миссис Дэвис.

Неожиданно она с восторгом обнаружила, что у нее намного больше шансов познакомиться с самим Дэвисом. Джеймс каким-то чудом все-таки умудрился протолкаться к президенту и уже разговаривал с ним. Эштон начала пробираться сквозь плотное кольцо надушенных женских и украшенных эполетами мужских плеч.

Трое офицеров, когда она проходила мимо, как раз приветствовали четвертого – бравого удальца с роскошными усами и вьющимися напомаженными волосами, от которых исходил почти такой же сильный запах, как от духов самой Эштон.

– Из Калифорнии путь сюда неблизкий, полковник Пикетт! – воскликнул один из офицеров. – Мы рады, что вам удалось добраться без приключений. Добро пожаловать в Ричмонд, на сторону справедливости.

Офицер, к которому были обращены эти слова, вдруг тоже заметил Эштон и приветствовал ее галантной и слегка игривой улыбкой. Потом он нахмурился, словно пытаясь вспомнить, откуда ему знакомо ее лицо. На одном курсе с Орри учился юноша с фамилией Пикетт. Неужели это он? Неужели он заметил сходство? Эштон прибавила шагу, совсем не желая говорить о брате, который выгнал ее из родительского дома.

Джеймс, увидев, что она приближается, повернулся спиной. Мерзавец… Не хочет представлять ее президенту в отместку за ее разговор с этим маленьким евреем. Ну что ж, он еще за это заплатит.

Эштон поискала глазами знакомые лица и наконец нашла одно. Подходить к Мэри Честнат ей совсем не хотелось, но она заставила себя. В этот вечер, однако, миссис Честнат была настроена более дружелюбно и даже захотела немного посплетничать.

– Все удивлены, что без каких-либо объяснений на приеме нет генерала Ли с супругой, – сказала она. – Как вы думаете, не может ли это быть вызвано некоей семейной размолвкой? Я знаю, они образцовая пара… Говорят, они никогда не ругаются и даже не повышают друг на друга голос. Но ведь даже мужчина столь высоких моральных устоев время от времени совершает ошибки. Будь он здесь, мы наверняка увидели бы импровизированную встречу бывших вест-пойнтовцев. Бедняга Боб… Янки в своих газетенках просто заклевали его за то, что он ушел в отставку и присоединился к нам.

– Да, я знаю…

О миссис Честнат поговаривали, что она все записывает в свой дневник, поэтому с ней следует говорить весьма осторожно.

– Можно подумать… – Мэри Честнат с усмешкой похлопала ее веером по запястью, – что благодаря этому его популярность в армии возрастет.

– А это не так?

– Едва ли. Рядовые и сержанты из хороших семей называют его Королем Лопат, потому что он вечно заставляет их рыть окопы и потеть, как каких-нибудь рабов на плантации.

Слушая ее с притворным интересом, Эштон заметила, что какой-то высокий стройный джентльмен в синем бархатном костюме внимательно рассматривает ее, стоя у стола с напитками. Он даже позволил себе довольно дерзкий, хоть и короткий взгляд на ее декольте. Дождавшись, когда он снова посмотрит ей в глаза, Эштон отвернулась. А потом, оставив миссис Честнат, подошла поближе к мужу, который по-прежнему беседовал с президентом.

Джефферсону Дэвису был пятьдесят один год, но выглядел он гораздо моложе. Его моложавости во многом способствовали военная выправка и подтянутая фигура, а также пышная шевелюра. Одевался он почти всегда в черное.

– Но, мистер Хантун, – говорил он, – я все же настаиваю, что центральное правительство должно принимать некоторые серьезные меры в военное время. Например, объявить призыв на военную службу.

Все трое – Хантун, президент, с его тихим вкрадчивым голосом, и государственный секретарь Томбс – вели вполне доброжелательную философскую дискуссию. О Томбсе говорили как о настоящем оппозиционере, который восстановил против себя уже всю администрацию президента. Больше всего он критиковал Вест-Пойнт, потому что Дэвис, сам окончивший Академию в двадцать восьмом году, слишком уж доверял некоторым из ее выпускников.

– Вы хотите сказать, что собираетесь принять такой закон? – с сомнением спросил Хантун; он имел свои твердые убеждения и не преминул воспользоваться случаем, чтобы заявить о них.

– Если в этом возникнет необходимость, я, безусловно, буду настаивать.

– И вы готовы призывать людей из разных штатов, как это сделал этот павиан, большой любитель ниггеров?

Дэвис вздохнул, изображая раздражение:

– Мистер Линкольн объявил набор добровольцев, и только. Мы поступили так же. А призыв обе стороны пока рассматривают лишь с теоретической точки зрения.

– Но при всем уважении к вам и вашему кабинету, сэр, я утверждаю, что эту теорию ни в коем случае нельзя проверять на практике. Это идет вразрез с самой доктриной суверенитета штатов. Только сами штаты вправе объявлять призыв на своей территории, а если они будут вынуждены подчиняться диктату центральной власти, у нас начнется такой же балаган, как в Вашингтоне.

При этих словах серые глаза президента вспыхнули, и левый глаз, который почти ничего не видел, наполнился такой же яростью, как и правый. Хантуну уже доводилось слышать о крутом нраве Дэвиса, – в конце концов, он ведь работал с ним в одном здании. Молва утверждала, что любое несогласие президент воспринимал как личный вызов и вел себя соответственно.

– Так или иначе, мистер Хантун, но я вполне сознаю свою ответственность. Я должен сделать все, чтобы это новое государство стало сильным и процветающим.

– И как далеко вы готовы зайти? – так же раздраженно спросил Хантун. – Я слышал, кое-кто из вест-пойнтовской братии предлагал вербовать черных, согласных сражаться за нас. Вы пойдете на такой шаг?

Дэвис рассмеялся над такой идеей, а Томбс воскликнул:

– Никогда! В тот день, когда Конфедерация позволит хоть одному негру вступить в ряды своей армии, с ней будет покончено, и этого позорного пятна она не смоет вовеки.

– Согласен! – рявкнул Хантун. – А как насчет всеобщего призыва?

– Только в теории! – резко повторил Дэвис. – Я очень надеюсь добиться признания этого правительства без чрезмерного кровопролития. Своими действиями мы никак не нарушили конституцию и не собираемся нарушать ее впредь. И тем не менее я считаю, что центральное правительство должно быть сильнее, чем власть на местах, или же…

– Нет, сэр, – перебил его Хантун. – Штаты этого никогда не допустят. – Дэвис вдруг показался ему бледным и каким-то размытым, пока он не понял, что у него просто запотели очки.

– В таком случае, мистер Хантун, Конфедерация не протянет и года. Или вы печетесь о соблюдении прав штатов в их первозданной чистоте, или получаете совершенно новое государство. Но и то и другое невозможно без определенных уступок. Так что делайте свой выбор.

Хантун, у которого от гнева уже закружилась голова, брякнул:

– Мой выбор – не вставать на сторону самодержавных правителей, мистер президент. Более того…

– Прошу меня извинить.

На щеках президента выступили красные пятна, когда он резко развернулся и ушел. Томбс последовал за ним.

Хантун просто кипел от злости. Если президент совершенно не выносит, когда кто-то не соглашается с его основными принципами, то и черт с ним! Этот человек определенно никуда не годится. Он лишь оскорбляет идеалы Кэлхуна и других великих государственных деятелей, которые на протяжении целого поколения терпели клевету и издевательства Севера, отдали все свое здоровье, сражаясь за право человека владеть тем, чем он хочет владеть. И правильно он сделал, что высказал Дэвису все, что…

– Ах ты, безмозглый болтливый осел!..

– Эштон!

– Поверить не могу в то, что я слышала! Ты должен был льстить ему, а ты начал нести эту политическую ахинею!

Покраснев, Хантун схватил жену за запястье, смяв бархатную ленту потными пальцами:

– Люди утверждают, что он ведет себя как диктатор. Я хотел в этом убедиться и убедился. И высказал ему свои твердые принципы о…

Она наклонилась к нему, улыбаясь сладчайшей из улыбок, и прошептала, обдавая его нежным ароматом своего дыхания:

– К свиньям твои твердые принципы! Вместо того чтобы представить ему меня, чтобы я могла помочь тебе и сгладить эту опасную ситуацию, ты просто молол языком и спорил, похоронив тем самым свою и без того никудышную карьеру!

Эштон рванулась прочь от мужа, налетая на гостей и привлекая к себе изумленные взгляды, пока неслась к столу с напитками. Едва сдерживая слезы, она сжала в руках бокал с охлажденным пуншем; перчатки пришлось снять, потому что они насквозь промокли от пота. «Идиот! – думала она. – Теперь все пропало».

Гнев быстро уступил место подавленности. Сколько прекрасных возможностей упущено; многие гости уже начинали расходиться. Эштон потягивала пунш, и ей хотелось провалиться сквозь землю и умереть. Она приехала в Ричмонд в поисках власти, которой всегда жаждала, а ее муж несколькими безрассудными фразами навсегда погубил ее мечты.

Отлично… она найдет кого-нибудь другого. Того, кто поможет ей занять достойное место. Некоего единомышленника, а еще лучше человека, с которым она сможет наконец проявить свои способности, которыми безусловно обладает. Более умного и деликатного, чем Джеймс, всегда нацеленного на успех и обладающего всеми качествами, чтобы достичь его.

Так, примерно за одну минуту или даже меньше, в зале номер восемьдесят три отеля «Спотсвуд» Эштон приняла решение. Хантун всегда был не ахти каким мужем, и ее тайная шкатулочка с сувенирами только подтверждала это. С этого дня он останется ее мужем только на словах. А может, и вовсе уйдет в прошлое, если ей удастся найти ему достойную замену.

Она подняла пустой бокал:

– Можно мне просто шампанского? – И, снова расцветая беспечной улыбкой, протянула бокал негру, стоявшему по другую сторону стола. – Терпеть не могу пунш: в нем нет пузырьков.

Джентльмен в синем бархатном сюртуке погасил сигару в вазе с песком. До этого он уже навел кое-какие справки, чтобы окончательно убедиться, что это именно тот человек, который ему нужен, поэтому сразу направился сквозь редеющую толпу к своей цели – потному очкастому увальню, только что яростно спорившему с женой. Еще когда эта женщина только вошла в зал, он сразу заметил ее и мгновенно ощутил прилив желания. Очень немногим женщинам удавалось добиться от него этого столь быстро.

Это был высокий мужчина лет тридцати пяти, с крепким мускулистым телом и утонченными пальцами. Движения его были плавны и элегантны, костюм идеально сидел на его стройной фигуре; вот только кожа выглядела не слишком гладкой из-за следов, оставленных перенесенной в детстве оспой. Слегка напомаженные темно-каштановые с проседью гладкие волосы падали на модный воротник. Он неслышно подошел к Хантуну, пока смущенный и расстроенный адвокат снова и снова протирал очки влажным носовым платком.

– Добрый вечер, мистер Хантун.

Звучный голос напугал Джеймса, он обернулся, но незнакомый ему человек уже шагнул вперед и теперь стоял прямо перед ним.

– Добрый вечер, – ответил он. – Но боюсь, вы находитесь в более выгодном положении, чем я…

– Да, верно. Мне вас показали. Ваша семья, должен заметить, одна из самых старинных и известных в этой части света.

Что нужно этому типу? – недоумевал Хантун. Может, ищет инвестора? Но тут ему не повезло: все их деньги находились в руках Эштон, сорок тысяч долларов ее приданого.

– Вы из Южной Каролины, мистер?..

– Пауэлл. Ламар Хью Август Пауэлл. Для друзей – просто Ламар. Нет, сэр, я не из вашего штата, хотя мой дом не так далеко. Семья моей матери живет в Джорджии. Они занимаются хлопком, неподалеку от Валдосты. Мой отец был англичанином. Женился на моей матери и увез ее в Нассау, где я и вырос, а он был практикующим юристом до самой своей смерти несколько лет назад.

– Багамы… Это все объясняет.

Жалкая улыбка Хантуна и его заискивающий вид сразу сказали Пауэллу, что этот болван никаких хлопот ему не доставит. Но где же его… А-а, вот и она. Даже не оборачиваясь, он уже заметил яркое пятно поблизости.

– Объясняет что, сэр?

– Вашу речь. Сначала мне показалось, что я слышу чарльстонское произношение, но не совсем… – Мгновение-другое Хантун пытался придумать, что бы еще сказать, но так и не придумал. – Великолепный прием! – в отчаянии воскликнул он.

– Я хотел познакомиться с вами вовсе не для того, чтобы обсуждать прием. – (Хантун обиженно скривился.) – Откровенно говоря, я сейчас создаю небольшую группу для финансирования одного конфиденциального предприятия, которое может стать весьма прибыльным.

Хантун моргнул:

– Вы говорите о каких-то вложениях?

– Да, в судоходное дело. Эта чертова блокада создает фантастические возможности для людей, имеющих волю и средства, чтобы поймать фортуну за хвост. – Он наклонился чуть ближе к Хантуну.

После всех разочарований этого почти завершенного вечера Эштон все-таки получила некоторое вознаграждение, увидев, что ее муж разговаривает с тем привлекательным мужчиной, которого она заметила еще раньше. Каким жалким выглядел рядом с ним Джеймс! Интересно, действительно ли этот джентльмен так состоятелен, каким кажется? И так мужественен, каким выглядит?

Эштон подошла к ним. Джеймс, решив, что он уже достаточно наказал жену, теперь был сама учтивость.

– Дорогая, позволь представить тебе мистера Ламара Пауэлла из Валдосты и с Багам. Мистер Пауэлл, моя жена Эштон.

Представив их друг другу, Хантун совершил одну из самых больших ошибок в своей жизни.