Читать книгу Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс - Страница 25

Чарльз привязал гнедую Амбруаза Пелла к одной из жердей изгороди. Шел мелкий дождь, сыпля брызгами на него, на лысого фермера и на не оправдавшего ожиданий коня, ради которого Чарльз проскакал двенадцать миль. Вдали виднелся Блу-Ридж, почти теряясь в тумане, таком же мрачном, как настроение Чарльза.

– Серый? – сказал Чарльз. – Только музыканты ездят на серых.

– Наверное, он потому и остался у меня, – ответил фермер. – Всех остальных-то я уже давно продал, хотя, если хотите знать, не люблю иметь дело с вашим братом кавалеристом. Вот на прошлой неделе два таких же красавца заявились сюда, потрясли какими-то бумажками и сказали, что они из интендантского департамента.

– И сколько кур они у вас украли?

– О, так вы их знаете?

– Лично не знаком, но такие случаи мне известны.

Воровство, официально именовавшееся фуражировкой, еще больше ухудшало и без того дурную репутацию кавалеристов, о которых уже и так говорили, что лошади им нужны, только чтобы сбежать с поля боя. Вполне вероятно, что люди, приезжавшие к этому фермеру, могли предъявить ему документы, которые сами же и состряпали.

– Так вот насчет коня…

– Цену вы знаете.

– Слишком дорого. Но я заплачу, если серый хорош.

В этом Чарльз как раз сомневался. В двухлетнем мерине не было ничего примечательного: некрупный – ростом около четырнадцати ладоней и точно не тяжелее тысячи фунтов. Хорошо развитые плечи и длинные наклонные путовые кости выдавали в нем хорошего бегуна. Но верховые лошади такой масти встречались довольно редко. Что же не так с этим?

– Вас ведь не допускают в строй, пока не найдете себе лошадь, да? – спросил фермер.

– Да. Я свою потерял и уже две недели ищу замену. Так что временно в запасе.

– А довольствие какое-нибудь на жеребца полагается?

– Сорок центов в день, фураж, подковы и услуги кузнеца, если найдешь достаточно трезвого.

Это была глупая система, придуманная, без сомнения, каким-нибудь правительственным чиновником, который и в седле-то сидел разве что в детстве – на пони. Чем дольше Чарльз наблюдал за армейской жизнью, обустройством лагерей и новыми рекрутами, тем меньше мог понять, чего же все-таки больше в армии конфедератов – грустного или смешного. Наверное, хватало и того и другого.

– А от чего умерла ваша прежняя лошадь?

Вот ведь любопытный старикашка…

– Мыт.

Чертовка умерла через одиннадцать дней после того, как Чарльз впервые заметил симптомы болезни. До сих пор он видел перед собой печальные глаза лошади, лежавшей в изоляторе, как того требовали правила. Он укрывал ее всеми попонами, какие только мог купить или одолжить, но, хотя они и скрывали уродливые нарывы, они не могли спрятать распухшие ноги животного или замаскировать ужасный запах гноя, вытекавшего из язв. Чарльзу следовало пристрелить ее, но он не смог. Он просто ждал, когда она умрет, а потом плакал от горя и облегчения.

– Хм… – пробормотал фермер, передернув плечами. – Мыт – тяжкий конец для хорошего животного.

– Да, тяжкий, и хватит об этом.

Чарльзу не нравился фермер, а фермеру явно не нравился Чарльз. Обоим хотелось поскорее покончить с делом и никогда больше друг друга не видеть.

– Почему вы все-таки не продали серого? – спросил он. – Слишком много запрашивали?

– Да нет, не поэтому. Как вы и говорили, серых хотят только оркестранты. Я слышал, вы там стараетесь подбирать лошадей по масти, чтобы один отряд отличался от другого.

– Это было раньше, и то не всегда. – Поиски Чарльза доказывали его слова. – Послушайте, в этой части Виргинии не так уж много хороших лошадей продается. Так что с ним не так? Он объезжен?

– Ну конечно. Мой кузен отлично его объездил. Я его и взял у кузена… Буду с тобой откровенен, солдат…

– Капитан.

Фермеру это уточнение явно не понравилось.

– Это хороший, быстрый конь, просто кое-что в нем не всем по вкусу. Вот до вас тоже два парня смотрели, сказали: простоват… ну и характер дурной. Может, все дело во флоридской крови?

Чарльз мгновенно насторожился:

– Он происходит от лошадей индейцев-чикасо?

– Ну, доказать не могу, но мой кузен говорит, что это так.

Тогда этот конь может оказаться настоящей находкой. Ведь лучшие скаковые лошади Каролины были выведены от скрещивания английских чистокровок и мустангов, привезенных в Новый Свет еще испанцами. Как же он сразу не узнал, что этот серый из породы квартерхорс, еще когда тот резвился на поле?

– Трудно на нем ездить?

– Некоторым кажется, что да, сэр.

Фермер уже начинал уставать от расспросов. Почувствовав раздражение в его голосе, Чарльз понял, что пора принимать решение.

– Имя у него есть?

– Кузен назвал его Бедовым.

– Это может означать и живость, а может и дурной характер.

– Слушайте, я не выяснял. – Фермер наклонился в сторону и смачно сплюнул в заросли сорняков. – Так нужен он вам или нет?

– Наденьте на него недоуздок и приведите сюда, – ответил Чарльз, отстегивая шпоры.

Фермер ушел в загон, и Чарльз наблюдал за тем, как Бедовый дважды попытался укусить хозяина, пока недоуздок не оказался на месте, после чего серый послушно пошел за фермером к изгороди.

Чарльз подошел к гнедой Амбруаза Пелла и достал из седельной сумки ружье.

– Эй, вы что это задумали? – спросил встревоженный фермер.

– Хочу прокатиться на нем немножко.

– Без седла? Без попоны? Это где ж вы такому научились?

– В Техасе. – Старик уже надоел Чарльзу до смерти, и он не удержался от зловещей ухмылки. – В те свободные часы, когда не убивал команчей.

– Убивал… А, понимаю. Ладно. Но дробовик…

– Если он не испугается шума, он мне подходит. Подведите его ближе к изгороди! – рявкнул он так, словно отдавал приказ своим солдатам, и фермер мгновенно стал более сговорчивым.

Чарльз забрался на изгородь и как можно мягче соскользнул с нее на мерина. Ремень недоуздка он обернул вокруг правой руки, уже чувствуя сопротивление серого. Потом поднял дробовик и выстрелил из обоих стволов. Грохот прокатился к невидимым горам. Серый не встал на дыбы, но помчался прямо к изгороди на дальней стороне выгона.

Чарльз судорожно сглотнул и почувствовал, как с него сдуло шляпу. Капли дождя разбивались о лицо. Ладно, подумал он, покажи мне, чего больше в твоем имени – хорошего или плохого.

Изгородь стремительно приближалась. «Если он не прыгнет, я сломаю себе шею…» Но конь прыгнул; его светлая грива взметнулась над длинной изящной линией шеи, когда он в безупречном плавном полете перемахнул через изгородь, даже не коснувшись верхних жердей.

Чарльз засмеялся и похлопал коня по шее. Серый понесся дальше во всю прыть; всего несколько раз в жизни Чарльзу доводилось скакать таким стремительным галопом. Не замедляя бега, конь промчался по травянистому полю, влетел в небольшую рощицу, и всаднику пришлось то и дело наклоняться, чтобы не наткнуться на низкие ветви деревьев, выскочил на склон пологого холма, к холодному ручью, где взметнувшаяся от его копыт вода окатила Чарльза с ног до головы, завершив то, что уже начал дождь. Чарльз неожиданно подумал, что это не он испытывает серого, а серый проверяет его на прочность.

Он снова засмеялся и вдруг подумал, что этот маленький неказистый конь с неправильной мастью вполне может оказаться совершенно незаменимым в настоящем бою.

– Я беру его, – сказал он, подъехав назад к изгороди, и потянулся за бумажником. – Вы сказали, сто…

– Ну, пока вы там с ним резвились, я решил, что меньше чем за полторы сотни не отдам.

– Вы запросили цену в сто долларов, столько и получите. – Чарльз положил руку на приклад ружья. – Спорить я не собираюсь. Вы ведь нас знаете, кавалеристов, – сплошь воры и убийцы.

Он усмехнулся. Сделка была завершена без дальнейших переговоров.

– Чарли, тебя надули! – заявил Амбруаз через пять минут после возвращения Чарльза в гарнизон. – Любой дурак сразу поймет, что в этой лошаденке нет ничего хорошего!

– Ну, внешность бывает обманчива, Амбруаз. – Чарльз провел рукой по слегка изогнутому носу Бедового; мерин решительно ткнул мордой в его ладонь. – Кроме того, мне кажется, я ему понравился.

– Да, но масть! Теперь все будут принимать тебя за какого-нибудь трубача, а не за джентльмена!

– А я и не джентльмен. С тех пор как мне исполнилось семь, я оставил попытки им стать. Спасибо, что одолжил мне лошадь. Пойду накормлю и напою своего.

– Пусть это сделает мой ниггер.

– Тоби твой слуга – не мой. И потом, еще со времен Академии у меня появилось это странное убеждение, что кавалерист должен сам заботиться о своей лошади. Это, как говорится, его второе «я».

– Чувствую неодобрение, – проворчал Амбруаз. – Что плохого в том, чтобы взять с собой в гарнизон раба?

– Ничего… пока не начнутся сражения. Никто не будет драться за тебя.

Амбруаз сердито засопел. Несколько секунд он молчал, потом буркнул:

– Кстати, тебя хотел видеть Хэмптон.

– Зачем это? – нахмурился Чарльз.

– Не знаю. Мне он не докладывал. Может, я для него недостаточно профессионален. Черт, так ведь я этого и не отрицаю! Я подписал контракт просто потому, что люблю ездить верхом и ненавижу янки… а еще потому, что не хочу, чтобы однажды вечером на мой порог подбросили узел с нижними юбками в знак того, что я уклоняюсь от службы. Записавшись в кавалерию, я надеялся завоевать уважение друзей, а вместо этого потерял его. – Амбруаз вздохнул. – Ты помнишь, что мы сегодня ужинаем с нашим дорогим князьком?

– Спасибо, что напомнил. Я и забыл.

– Скажи Хэмптону, чтобы не задерживал тебя, потому что его сиятельство ждет от нас пунктуальности.

Чарльз улыбнулся, уводя Бедового. «Истинная правда, – подумал он, – в этой армии вечеринки всегда важнее службы. Надо будет обязательно поговорить об этом с полковником».

Несмотря на то что гарнизон Хэмптона считался образцовым, его тоже не миновали все неприятные стороны походной жизни. Пока Чарльз сорок минут шел до штабной палатки, он то и дело натыкался на приметы человеческой жизнедеятельности, оставленные прямо на земле, хотя для этого вырывались специальные ямы. Запах стоял просто нестерпимый, тем более что к вечеру ветер совсем стих.

Видел он и парочку рядовых, накачавшихся до бесчувствия каким-то дешевым пойлом, которое, как и во всех других гарнизонах – образцовых и не очень, – продавал маркитант в своей палатке. Видел трех дамочек в кричащих нарядах, которые явно не были ни офицерскими женами, ни прачками. Чарльз месяцами не спал с женщиной, но иметь дело с красотками вроде этих был пока не готов – в лагере слишком часто слышались жалобы на подхваченную болезнь.

В отличие от бойкой торговли маркитанта, у седобородого книгоноши дела шли совсем плохо. Так и не дождавшись ни единого покупателя, он сиротливо сидел на земле, прислонившись к колесу своей повозки, и читал какую-то из своих книг. Одну из тех Библий, которые продавал? Нет. Чарльз пригляделся повнимательнее. Это была тонкая брошюрка вроде «Напутственного слова матери своему сыночку-солдату» – скучного восьмистраничного нравоучения в форме письма. Подобные сочинения отлично продавались в армии, хотя большинство хоть немного образованных легионеров насмехались над ними.

Он прошел мимо двух юных джентльменов, откозырявших ему с такой небрежностью, которую вполне можно было счесть оскорбительной. Не успел Чарльз ответить на приветствие, как они уже вернулись к прерванному спору о том, сколько будет стоить подмениться в карауле, если стоять там совсем не хочется. Обычно цена составляла двадцать пять центов.

Еще одним неприятным зрелищем стала санитарная палатка. После дождя внутри было слишком душно и сыро, поэтому боковые стенки палатки подняли. Внутри лежали те, кого уже скосила эта война, на которой не прозвучало ни единого выстрела. Болезнь настигала везде; плохая вода выворачивала кишки, вызывая дикие боли; пилюли опия приносили мало облегчения. Хотя Чарльз переболел дизентерией в Техасе, это не помешало ему еще неделю проболеть ею в Виргинии. А теперь в армии началась новая эпидемия: корь.

Чарльз совсем не стремился в бой – более того, мысль об этом была ему даже отвратительна, – но когда через сорок минут он подходил к штабной палатке, он уже не мог отрицать, что его тошнит от гарнизонной жизни. К тому же очень скоро его невольное желание сменить бивуак на поле сражение могло исполниться. Наступление армии генерала Паттерсона вынудило Джо Джонстона, у которого было почти втрое меньше людей, отступить из Харперс-Ферри, а теперь прошел слух, что Макдауэлл должен вот-вот бросить по крайней мере тридцать тысяч человек к стратегически важному железнодорожному узлу Манассас.

Баркер, заместитель командира полка и начальник адъютантской службы, как раз заканчивал обсуждать какие-то дела с полковником, поэтому Чарльзу пришлось подождать. У него вдруг начался сильный зуд. Черт, неужели подхватил какую-нибудь заразу?

Около шести капитан наконец вышел, и Чарльз явился с докладом к человеку, которым искренне восхищался. Полковник Уэйд Хэмптон с берегов реки Конгари был сыном одного из известнейших плантаторов Юга, наследником огромного состояния, прекрасным командиром и превосходным наездником, несмотря на свой возраст.

– Вольно, капитан, – сказал Хэмптон после официального приветствия. – Садитесь, если хотите.

Чарльз сел на табурет перед небольшим походным столом, на углу которого стояла маленькая бархатная шкатулка с откинутой крышкой, а в ней – в изящной серебряной рамке – миниатюрный портрет второй жены Хэмптона Мэри.

Полковник встал и потянулся. Это был высокий, широкоплечий человек с властным лицом и очевидно недюжинной силой. Будучи прекрасным наездником, он тем не менее никогда не потакал разным кавалеристским шалостям, что было обычным делом в Первом Виргинском, где командовал Красавчик Джеймс Стюарт, которого Чарльз знал еще по Академии. Джеб славился своей молодецкой удалью, Хэмптон – осторожностью. Никто не усомнился бы в храбрости этих двоих, но стиль их командования различался так же, как и их возраст, и Чарльз слышал, что их редкие встречи всегда проходили довольно холодно.

– Извините, полковник, но меня не было в лагере, когда вы за мной посылали. Капитану Баркеру была известна причина. Я искал лошадь.

– Нашли?

– К счастью, да.

– Очень хорошо. У меня совсем нет желания держать вас в запасе долго. – Хэмптон взял из стопки на столе какую-то бумагу. – Я позвал вас, чтобы решить одну дисциплинарную проблему. Сегодня днем один из молодых людей покинул лагерь без разрешения. Он исчез еще перед завтраком, через полчаса после утренней поверки. Задержали его в десяти милях отсюда, по чистой случайности. Просто один офицер узнал форму своего отряда, догнал молодого человека и спросил, куда тот направляется. И этот молодой идиот ответил честно: на конские состязания.

– Наверное, с кем-нибудь из Первого Виргинского? – нахмурился Чарльз.

– Именно. – Хэмптон пригладил костяшками пальцев пышные бакенбарды, которые были такими же темными, как и его волнистые волосы, и доходили до роскошных усов, сливаясь с ними. – Скачки назначены на завтра, причем в непосредственной близости от вражеских пикетов… не иначе, чтобы приправить забаву опасностью. – Полковник не скрывал своего презрения. – Этого солдата вернули под конвоем. Когда первый сержант Рейнольдс спросил, почему он сбежал без разрешения, тот ответил… – Хэмптон сверился с листком у себя на столе, – «Я просто хотел немного развлечься. В Первом Виргинском отчаянные ребята, и командир у них боевой. Они знают, что главный долг солдата – стоять до конца и пасть смертью храбрых». – Холодные серо-голубые глаза остановились на Чарльзе. – Конец цитаты.

– Я, кажется, догадываюсь, о ком вы говорите, полковник. – (Несколько недель назад этот же человек пытался убить солдата союзной армии, которого они захватили в плен.) – Грэмм?

– Верно. Рядовой Докинз Грэмм Третий. Молодой человек из богатой и весьма влиятельной семьи.

– И к тому же аристократ, от которых один геморрой, вы уж простите меня, полковник.

– Да, с ними действительно непросто. Они, конечно, храбрецы, но для военной службы непригодны. Пока непригодны. – Это уточнение явно говорило о его намерении изменить ситуацию. – Но какая глупость! – Он хлопнул по листу ладонью. – «Пасть смертью храбрых»! Может быть, Стюарт действительно этого хочет, но я предпочитаю победить и остаться в живых. Что касается Грэмма, то я имею все полномочия созвать военный трибунал. Но поскольку это ваш подчиненный, решение я оставляю за вами.

– Созывайте трибунал, – без колебаний откликнулся Чарльз. – Готов помочь вам в этом и лично участвовать.

– Я назначу вас председателем.

– А где Грэмм сейчас, сэр?

– В своей палатке. Под охраной.

– Пожалуй, я сам сообщу ему новость.

– Да, пожалуйста, сделайте это, – кивнул Хэмптон; лицо его оставалось бесстрастным, и только в глазах сверкал гнев. – Этот человек слишком часто привлекает мое внимание. Наказание должно стать уроком для всех. Макдауэлл вот-вот начнет наступление, и мы не сможем объединить наши силы и одолеть врага, если каждый солдат будет делать то, что ему вздумается и когда вздумается.

– Вы совершенно правы, полковник.

Хэмптон не имел специального военного образования, но эту часть учебников понимал хорошо. Выйдя от командира, Чарльз сразу направился к палатке Грэмма. Снаружи дежурил какой-то капрал; неподалеку старый сутулый слуга Грэмма начищал бронзовые накладки дорожного сундука.

– Капрал! – сказал Чарльз. – В следующие две минуты вы ничего не будете слышать и видеть.

– Да, сэр.

Внутри рядовой Докинз Грэмм Третий в вальяжной позе полулежал в окружении множества книг, которые он привез с собой в лагерь. На нем была просторная белая рубашка из тончайшего шелка, неуставного покроя, и он не поднялся, когда вошел офицер, хотя и бросил на Чарльза недовольный взгляд.

– Встать! – приказал Чарльз.

Грэмм с яростью отшвырнул в сторону тисненный золотом томик Кольриджа.

– Черта с два! – запальчиво воскликнул он. – Я был джентльменом до того, как записался в этот ваш проклятый отряд, и остаюсь им. И будь я проклят, если позволю обращаться с собой как с каким-нибудь черномазым рабом!

Чарльз схватил его за дорогую рубаху, и она порвалась, когда он одним рывком поднял Грэмма на ноги.

– А теперь послушайте меня, Грэмм. Я намерен созвать особый трибунал, в который полковник Хэмптон назначил меня пять минут назад, а потом сделать все, чтобы вы получили максимальное наказание – тридцать один день тяжелых работ. И вы их отработаете до последней минуты, если только раньше нам не придется выступить против янки – в таком случае вас накажут они, когда какой-нибудь удалец снесет вам голову, потому что вы слишком глупы, чтобы быть солдатом. Зато вы падете смертью храбрых.

Он толкнул Грэмма с такой силой, что молодой человек рухнул на книжную этажерку, отлетел в сторону и ударился о задний шест палатки. Стоя на одном колене и держась рукой за шест, рядовой с бешенством уставился на Чарльза.

– Нам следовало выбрать в капитаны джентльмена, – сказал он. – В следующий раз мы так и сделаем.

Кипя от гнева, Чарльз вышел из палатки.

– Прошу, джентльмены. Отличные горячие устрицы по-креольски. Зажарены до хруста и только для вас.

Все это было произнесено с такой подчеркнутой вежливостью, что граничило с насмешкой. Наклонившись вперед, раб Амбруаза Пелла Тоби протянул гостям серебряный поднос, на котором стояли закуски в маленьких фарфоровых блюдцах. Его заставили помогать нанятым слугам – двум бельгийцам весьма жуликоватого вида. Негру было около сорока; и в противоположность услужливой позе взгляд его выражал сдержанное негодование. По крайней мере, так показалось Чарльзу.

Для себя Чарльз уже давно называл такое поведение «Ай да Старина Джон». По его теории, чем искуснее раб умел притворяться, тем больше была вероятность, что он ненавидит своих хозяев. Нельзя сказать, чтобы Чарльз винил негров за их чувства; четыре года Вест-Пойнта и влияние людей, идеи которых отличались от привычных взглядов южан, во многом изменили его, и с тех пор его новые убеждения только укреплялись. Все рассуждения о защите рабства он теперь считал пустыми и к тому же вредными.

Большая полосатая палатка, принадлежавшая их гостеприимному хозяину, была наполнена светом свечей и звуками музыки – Амбруаз играл что-то из Моцарта на лучшей из своих двух флейт. Играл он хорошо. Одна сторона палатки была поднята и занавешена сеткой, которая служила хорошей защитой от ночных насекомых, но пропускала внутрь легкий прохладный ветерок. Чарльз, вымывшись и переодевшись в чистое, чувствовал себя лучше. Стычка с Грэммом изрядно подпортила ему настроение, поэтому неожиданная радость от пришедшей из Монт-Роял посылки была весьма кстати. Особенно тронула его надпись, выгравированная на лезвии сабли. Чарльз взглянул на изящные ножны с позолоченными ободками. Пусть этой сабле и недоставало практичности, которой так отличался клинок Хэмптона, сделанный в Колумбии, но для него это был самый лучший подарок.

Он разломил крошечной серебряной вилкой слегка приправленную специями панировку на устрице. Потом, проглотив изысканное лакомство, пригубил хорошего виски из уотерфордовского бокала, тоже привезенного с собой их новым другом Пьером Сербаковским. С этим утонченным молодым человеком они с Амбруазом познакомились во время экскурсии по лучшим ричмондским салунам.

Сербаковский имел звание капитана, но предпочитал, чтобы его называли князем. Он был одним из тех европейских офицеров, которые встали на сторону Конфедерации. Князь был адъютантом майора Роба Уита, который командовал полком луизианских зуавов, получивших прозвище Тигры. Этот полк собрал все отребье с улиц Нового Орлеана; и ни одно другое подразделение в Виргинии не прославилось таким количеством грабежей и разбоев.

– Думаю, виски уже достаточно, – сказал князь, обращаясь к Тоби. – Спроси Жюля, охладили ли уже шампанское, и если да, немедленно подавай.

Сербаковский любил командовать, но его манеры были слишком надменными даже для раба. Чарльз заметил, как, выходя, Тоби дважды сглотнул и поджал губы.

Он выпил еще виски, пытаясь приглушить чувство вины. Им бы с Амбруазом сейчас следовало не расслабляться за ужином, а проводить занятия со своими рядовыми, чтобы те потом хотя бы попытались применить худо-бедно усвоенные уроки на плацу. Ну да черт с ним, с этим чувством вины, подумал Чарльз. Вот сейчас еще выпью, и оно от меня отстанет. А завтра пусть снова возвращается.

Внезапно Амбруаз перестал играть и яростно почесал под правой подмышкой:

– Черт, я их опять подцепил! – Его лицо стало красным, как его кудри. Он был весьма щепетильным человеком и чувствовал себя униженным.

Князь откинулся на спинку складного стула, явно забавляясь.

– Позвольте дать вам маленький совет, mon frère, – произнес он по-английски с ужасным акцентом. – Ванна. Так часто, как только можно, и не важно, есть ли только плохое мыло и холодная вода, или вам противно стоять голым перед каким-нибудь низшим чином.

– Да моюсь я, князь! Но эти проклятые вши опять появляются!

– По правде говоря, они никуда и не исчезали, – сказал Чарльз, когда Тоби и бельгиец, что помоложе, внесли поднос с рифлеными бокалами и темной бутылкой в серебряном ведерке со льдом – предмете, столь редким на Юге, что стоить он мог, пожалуй, раз в десять дороже шампанского. – Они живут в твоей форме. Нужно выписать этим паразитам увольнительную.

– Что, выбросить мундир?

– И вообще все, что ты носишь.

– Чтобы покупать новый за свой счет? Да будь я проклят, если это сделаю, Чарли! За мундиры отвечает командир, а не джентльмены, которые у него служат.

– Или раскошеливайся, или чешись, – пожал плечами Чарльз. – Дело твое.

Князь засмеялся, потом щелкнул пальцами. Молодой бельгиец сразу шагнул вперед, Тоби явно не торопился. Неужели только Чарльз замечал недовольство раба?

– Восхитительный вкус, – сказал он, сделав первый глоток шампанского. – Интересно, все европейские офицеры так принимают гостей?

– Только те, чьи предки копили богатства способами, о которых лучше не упоминать.

Чарльзу нравился Сербаковский, а его история просто завораживала. Дед князя по отцовской линии был французом, служил в звании полковника в армии Наполеона и участвовал в походе на Москву. Тогда же он встретил молодую русскую аристократку; физическое влечение временно преодолело политические разногласия, девушка понесла, и ребенок родился тогда, когда полковник погиб во время бесславного зимнего отступления. В знак семейной и национальной гордости бабушка Сербаковского дала незаконнорожденному сыну свою фамилию и так больше никогда и не вышла замуж. Сербаковский стал военным, когда ему исполнилось восемнадцать, сначала в родной стране своей матери, потом за границей.

Пока Амбруаз тщетно пытался одновременно пить и чесаться, подали первую перемену – запеченную местную рыбу. За ней должно было последовать блюдо, приготовленное старшим бельгийцем, – цыплята, тушенные с чесноком по-провански.

– Как бы мне хотелось поскорее вырваться из этого лагеря и попасть в настоящее сражение, – заявил Амбруаз, принимаясь за рыбу.

– Не желайте того, о чем не имеете ни малейшего представления, мой дорогой друг, – сказал князь, внезапно став серьезным; он был ранен в Крыму и кое-что рассказал Чарльзу об ужасах, виденных там. – А впрочем, такое желание ведь все равно не осуществится. Эта ваша Конфедерация… она сейчас в таком же удачном положении, что и моя родина в тысяча восемьсот двенадцатом году.

– Поясните, князь, – попросил Чарльз.

– Все просто. Страна сама выиграет за вас эту войну. Она такая огромная и такая разбросанная, что неприятель скоро впадет в отчаяние, пытаясь ее захватить, и оставит усилия. Для победы понадобится совсем немного сражений, а то и вовсе ни одного. Вот таков мой профессиональный прогноз.

– Надеюсь, вы ошибаетесь, – сказал Чарльз. – Мне бы все-таки хотелось пройти через это, чтобы лично принять капитуляцию кое-кого из янки. – Он коснулся сабли; все, что он знал о природе войны, улетучилось под влиянием изрядного количества спиртного, осталось только приятное чувство неуязвимости.

– Вы говорили, что эта сабля – подарок вашего кузена? – спросил князь. – Могу я взглянуть?

Чарльз извлек саблю из ножен, и огоньки свечей, отразившись на лезвии, сверкнули, словно маленькие молнии, когда он передавал ее Сербаковскому. Тот взял оружие в руки и стал внимательно его изучать.

– Золинген. Прекрасный клинок! – Он вернул саблю Чарльзу. – Очень красивая. Я бы на вашем месте повнимательней за ней присматривал. Служа с этим луизианским отребьем, я понял, что американские солдаты ничем не отличаются от солдат всего мира. Все, что можно украсть, они украдут.

Чарльз, уже основательно опьянев, сразу же забыл об этом предостережении. Не слышал он и того, как кто-то, или даже не один человек, отошел от палатки, перед этим немного постояв в темноте за сеткой.