Читать книгу Потерянный снег - Дмитрий Лунд - Страница 24

Спустя две недели после моего вселения в «отель» «Доцца» утром шестнадцатого дня охранник объявил, что я могу собирать мои вещи, – это означало, что пришла моя пора перебираться в основной отдел тюрьмы.

– Ты найдёшь там себе новых друзей. Будь молодцом, и всё у тебя будет в порядке, – сказал мне на прощание, просунув лицо между решёток двери, Мохаммед.

Опять лабиринты коридоров и бесчисленные двери. Я поднялся на второй этаж, оставляя за собой все те знакомства и более-менее проверенных людей, с которыми я познакомился в течение этих пятнадцати дней. Номер моей камеры оказался третьим. По структуре и размерам камера ничем не отличалась от той, что была на первом этаже. Единственное, что мне сразу бросилось в глаза, так это ухоженность и порядок помещения. Здесь было больше всяких ящиков, крючков для вешалок и прочего, прицепленных к стене (как я узнал позже) с помощью теста и сахара. В общем, обустроено всё было намного лучше. В этом отделе тюрьмы можно было покупать продукты и готовить их. Поэтому, когда я заметил горы фруктов, определённые хозяевами камеры в пластиковые ящики в туалете, у меня потекли слюнки: там, где я провёл первые пятнадцать дней, каждый киви был на счету.

Мои сокамерники не заставили себя долго ждать. Они не были, как мне изначально показалось, на утренней прогулке. Дверь загремела ключами, и двое в халатах зачавкали шлёпанцами вовнутрь камеры. Оба они были из Сицилии. Одного звали Джованни. Пожимая ему руку, я обратил внимание, что у него не хватало мизинца. Он был человеком недалёкого ума и зачастую вёл себя инфантильно, но по сути своей был добр. Своим поведением и манерами он очень напоминал озорного волчонка. Когда я у него спросил, за что его сюда угораздило, он изобразил стрельбу, потом шприц, но всё это были «выкрутасы»: сидел он за марихуану. Говорили, что он её выращивал у себя дома, пока один добрый сосед не позвонил «куда следует». Второму сицилийцу было не менее сорока в отличие от его более молодого земляка. Звали его Сальваторе. Сидел он уже раз в сотый, и всё время за рэкет. Ну, скажите, чем он ещё мог заниматься с его страшным, невидящим, повреждённым левым глазом, ставшим жертвой травмы, полученной в детстве? Я представил его сверлящим своим единственным глазом хозяина какого-нибудь магазинчика. Увидел как наяву, как он наводит на него дуло пистолета или просто палец со словами: «Non fare furbo con me, eh! Не хитри со мной! Я приду за деньгами через неделю, смотри у меня!»

Сальваторе. Он был помешан на чистоте и порядке, приучая меня убираться с ним каждый божий день. Я помню, как он намекал мне, что кровать нужно заправлять идеально, так, как это получалось у него. Я ему отвечал, мол, ты заправляешь свою постель слишком безупречно, я так не могу пока. И чтобы сделать ему приятное, я врал, уверяя его, что вот завтра я так же идеально заправлю. Он не только приучил меня к чистоте и порядку – он стал моим первым учителем итальянского. Он душу клал в то, чтобы мне что-то объяснить. Даже когда у меня уже завёлся словарик, он просил меня отложить его в сторону и по двадцать раз растолковывал мне то или иное слово или понятие. Его вклад я не забуду никогда.

Чему-то я его тоже научил. Когда он заваривал кофе, в его понимании было неправильно подавать его нам в кровать. Я же, приготавливая кофе, подносил его ему прямо в постель. Сальваторе смеялся, говоря, что я веду себя как прислуга или мальчик на побегушках. Я же старался сломать этот стереотип, объясняя, что это просто жест внимания. Жест не слуги, а друга, которому приятно немножко «послужить», «побаловать» человека, к которому он хорошо относится.

Я проведу с ними в камере несколько месяцев. Джованни впоследствии выйдет счастливый под домашний арест, чтобы опростоволоситься и снова вернуться за решётку с уже надбавленными к общему сроку шестью месяцами за, скажем, неуважение к предоставленной ему возможности отсидеть свой срок у себя дома. У Сальваторе начнут сдавать нервы, и он за частые замечания и рапорты будет переведён в другую тюрьму. Он оставит «в наследство» свою чистенькую, ухоженную с такой любовью камеру своим приятелям.

Меня сразу же отрядили в душ. Я прошёлся по секции: и здесь должно быть в целом около 75 человек, по трое в каждой камере. В душе никого больше не было. Я зашёл, огляделся: три душевые, разделённые стенками, на плитках подозрительного происхождения розовый налёт, на потолке – чёрная плесень. Мило. Летом наша секция по этому поводу будет бастовать. Руководство тюрьмы нас услышит и вычистит стены, выбелит потолок, установит новые распылители в душе.

Позже Сальваторе выгнал меня на послеобеденную прогулку, утверждая, что мне ни в коем случае нельзя закрываться в себе, а надо идти знакомиться с людьми. И я это слышал от человека, который почти никогда не выходил из своей камеры… Тем не менее он одним из первых обратил моё внимание на этот момент. Но, несмотря на это, я всё же первый месяц, как многие другие новоприбывшие, старался уйти от малоприятной реальности и проводил львиную долю времени в постели. Как большинство тех, кто не имел особого опыта похождений по тюрьмам, я часто лежал, уткнувшись носом в стену.

Площадки для прогулок регулярно чередовались. В первый раз я вышел на ту, что была средних размеров, довольно просторной. Я стоял у входа, изучая обстановку. Одна часть заключённых разбилась на группки и начала прохаживаться туда-сюда, разминая конечности. Другая, расстелив газеты или полотенца, уселась играть в карты. Кому-то сбросили из окна свежесваренный кофе в пластиковой бутылке, и тот принялся его делить с товарищами. В глаза бросился также качок, который громко переговаривался с кем-то через огромную трещину в бетонной стене. Блеснул кошачьими глазами подозвавший меня к себе итальянец. Я подошёл не спеша, давая понять, что знаю себе цену.

– Ты здесь за героин? Три кило? Первый раз за решёткой?

Я остолбенел, пораженный скорости, с которой в этих стенах распространяется информация.

Удовлетворив любопытство итальянца, я зашагал по сухому бетону. Как-то интуитивно сделал серьёзное лицо, расправил ссутулившиеся от школьной сумки плечи, а спустя несколько месяцев я вообще занялся спортом. Я стану качаться, не только чтобы быстрее улетало время, но и ещё понимая, что мышцы не обязательно пускать в дело, чтобы вызвать к себе уважение. В этом маленьком мире имеет особую важность то, как ты себя преподнесешь. Нельзя показывать, что ты слаб, а то найдутся волки, жаждущие «покусать» захворавшее животное. Позволишь вытереть об себя ноги одному – это начнут делать и другие.

– Ты русский? Привет, меня зовут Сергей, – обратился ко мне парень, стоявший у трещины-телефона в стене.

– Мы молдаване. – Он указал ещё на двоих, стоявших рядом.

Я в двух словах описал моё положение.

– Ну, ты, если проблемы у тебя какие-то будут, ты говори – поможем. Там, если обижать кто будет.

– Спасибо.

Сразу после прогулки он передал мне упаковку печенья и спросил, нужно ли мне что-то из одежды.

Через пару недель я зайду к нему, ещё одному молдаванину и румыну в гости в камеру. Они меня угостят борщом, вином, расспросят обо мне и моей стране. После чего меня обеспечат всем необходимым для написания и отправки письма. Первого письма домой после почти уже месяца моего отсутствия. Да, уже прошёл почти целый месяц, а я так ни разу и не выходил на связь со своими родными, не имею адвоката и нахожусь без малейшего предположения, сколько мне тут ещё быть. Я так долго тянул с письмом, потому что всё это время отходил от шока. Мой мозг будто пережил некроз, и ему нужно было несколько недель, чтобы оправиться.

Коротая время, играя в брисколу26, Джованни и Сальваторе хлопали картами по столу. Я молча сидел, делая вид, что смотрю телевизор. Краем уха услышал музыку. Арабские мотивы. Голос был мелодичный, мужской, но в нём ощущалась тоска. Наверно, это была тоска по дому. Наверно. Ведь, как мне сначала померещилось, голос доносился не из телевизора или радиоприёмника. Голос, уносивший сознание по ту сторону Средиземного моря, звучал из соседней секции; секции, предназначенной исключительно для заключённых из Туниса. Сколько же арабов сидит в итальянских тюрьмах… Они молятся, читают Коран, соблюдают Рамадан, а в перерывах буйствуют, пьют, курят и бранятся. Также говорят, что однополые связи среди них более частое явление, чем в смешанных секциях, где преимущественно сидят итальянцы и жители восточной Европы. Про арабов говорят всякое. Красивый и печальный голос благородной птицей летел по коридорам, уносясь вдаль.