Читать книгу Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья - Е. В. Калмыкова - Страница 15

26 января 1340 г., на следующий день после начала отсчета четырнадцатого года его правления в Англии, Эдуард III формально принял титул короля Франции, юридически оформив свои притязания наследника французской короны. В эпоху Средневековья для репрезентации титула существовало два основных способа. Первый заключался в простой декларации (например, «король Англии, герцог Аквитании, лорд Ирландии и пр.»), второй подразумевал использование геральдической символики, непосредственно связанной с принимаемым титулом.

Герб, представлявший визуальное провозглашение прав короля, распространялся повсеместно: на знаменах, военном снаряжении, стенах домов, бортах кораблей, на одежде, посуде, наконец, что особенно важно, на печатях и монетах. В своем исследовании М. Майкл предполагает, что мать короля Изабелла Французская, а возможно, и сам Эдуард уже добавляли французские лилии (fleurs de lis) к английским львам,[463] разместив первые в менее почетных втором и третьем полях щита, подчинив их таким образом английскому гербу.[464] Это шаг вызвал критику со стороны Филиппа VI, заявившего, что «большое Французское королевство» не должно подчиняться «маленькой Англии».[465] Приняв титул французского короля, Эдуард немедленно поменял местами лилии и львов,[466] отведя таким образом французской короне главные четверти герба. Скорее всего, эта история является не более чем анекдотом, объясняющим странное, с точки зрения англичанина, решение короля, отдавшего предпочтение французским геральдическим символам перед исконными английскими. Подобное символическое распределение мест, занимаемых двумя коронами в гербе, оставалось неизменным даже в период с 1360 г. по 1369 г., когда Эдуард формально отказался от титула французского короля. Следует отметить, что специалисты по английской геральдике считают Эдуарда III первым англичанином, разделившим свой герб на четверти.[467]

Итак, 1340 г. положил начало новому отсчету времени царствования Эдуарда III, став четырнадцатым годом его правления в Англии и первым – во Франции. Чеканка монет и скрепление документов новыми печатями с новой титулатурой и новым гербом усиливали правомерность притязаний Эдуарда на французскую корону. По мнению У. Ормрода, отсутствие этих «доказательств» обладания титулом за период с 1328 г. по 1340 г. предопределило отказ Эдуарда от идеи именовать себя следующим после Карла IV государем Франции, что позволило бы ему вести отсчет правления в этом королевстве с 1328 г.[468] Показательно, что уже весной 1340 г. в частных петициях к королю преобладало обращение «Эдуарду, королю Англии и Франции», вытесняющее старую формулировку «господину нашему, королю».[469]

Я сознательно лишь кратко остановлюсь на анализе такого благодатного для исследования визуальной пропаганды материала, как иллюминированные манускрипты,[470] поскольку эти в прямом смысле драгоценные книги и особо важные хартии предназначались для очень узкого, можно сказать, элитарного круга потребителей. К тому же в данном случае речь скорее может идти об открытой декларации каких-либо идей или намерений заказчика, чем о формировании мнения или позиции реципиента. В качестве примера можно привести подаренный лордом Тальботом в 1445 г. Маргарите Анжуйской, жене Генриха VI, сборник поэм и романсов с чудесными миниатюрами, часть которых иллюстрируют династические права ее мужа на короны Англии и Франции. Богато декорированные письма, посылаемые английскими королями противникам и союзникам, а также другие важные бумаги, которыми обменивались государи, подчеркивали вербальные требования и заверения. И хотя традиция иллюминировать важные документы существовала по всей Европе, тем не менее можно выделить некоторые региональные особенности. Так, если во Франции было принято декорировать обычными чернилами инициалы и некоторые буквы в тексте, то в Англии украшения официальных писем выполнялись в стиле книжных миниатюр. Как правило, разрисованный инициал был связан с обрамляющим текст абстрактным, но чаще всего хорошо продуманным и, безусловно, репрезентативным орнаментом. Например, экземпляр договора в Труа, хранящийся сейчас в Национальном архиве Франции, был по французской традиции декорирован чернильным рисунком, а не иллюминирован. Однако простота формы не означала простоту содержания. Внутри левой части инициала «H» были размещены, одна над другой, три лилии, а внутри наклонной линии – три льва, что символизировало примирение и объединение Англии и Франции под властью Генриха V. Инициал украшен венцом из листьев английского дуба и опять-таки французских лилий. Вдоль обода короны размещались слова «вера, мир, правосудие» («fides, pax, iusticia»), которые не только указывали на главные принципы нового царствования, но, подобно другим декоративным элементам, являлись аллегориями. Дело в том, что во время сессий Констанцского собора (1414–1418 гг.) Генрих V часто упоминался под именем Justicia, между тем fides традиционно ассоциировалась с Францией и символизирующими ее геральдическими лилиями (fleurs de lis). По мнению известного французского историографа XIII в. Гильома из Нанги, три королевские лилии символизировали fides (веру), sapientia (мудрость) и militia (воинство), при этом вера среди них была наиглавнейшим элементом.[471]

Пропагандистскую символику содержали также важнейшие хартии, предназначенные для распространения в Англии (ниже я подробнее остановлюсь на том, как Эдуард III заботился о формировании благоприятного отношения к войне у своих английских подданных). Так, например, хартия, полученная городом Бристолем в 1373 г., была иллюминирована портретом короля в короне из цветов лилии (fleurs de lis), со скипетром и в коронационном одеянии французских королей (длинной голубой робе, расшитой золотыми лилиями), рядом размещалось два герба (старый английский герб с тремя львами и новый, разделенный на четыре поля). Хартия о привилегиях, выданная Ричардом II в 1380 г. Кентербери, также помимо украшенного инициала «R» была декорирована тремя гербами: старым английским, французским и новым английским, разделенным на четверти. В XV в. лилии стали настолько привычным символом английских королей, что их изображения включались в хартии или патентные письма, содержание которых было весьма далеким от международной политики. В качестве курьезного примера можно привести разрешение, выданное Генрихом VI кембриджскому колледжу св. Михаила 1 февраля 1425 г. на выкапывание канавы в конце сада: инициал «H» был украшен пятью лилиями, выполненными чернилами в соответствии с уже укоренившейся в то время в Англии французской традицией.[472] Однако, сколь бы интересным и богатым ни представлялся материал книжных и документальных миниатюр, для изучения «массового сознания» важнее сосредоточиться на анализе тех видов пропаганды, которая была ориентирована на более широкие слои населения.

При исследовании использования титулатуры английских королей в официальных документах следует особо обратить внимание на фактор ее зависимости от региональной направленности: так, в бумагах, адресованных новым подданным на континенте, титул французского короля стоял перед титулом английского («rex Francie et Anglie»), в то время как в документах, касающихся дел в Англии, Шотландии и Аквитании, порядок титулов был обратным: «rex Anglie et Francie».[473] Интересно, что на новых большой и личной печатях, созданных в Англии летом 1340 г. и предложенных королю после его возвращения с континента, титул герцога Аквитании для краткости опускался, поскольку сама французская корона, в юрисдикции которой находилась Аквитания, становилась владением Эдуарда III.[474] Однако, по скольку сам Эдуард и его подданные в Аквитании, в первую очередь жители Гаскони, воспринимали этот регион как часть английских владений, король настоял на выделении данного региона в своей титулатуре: «Король Франции и Англии, господин Ирландии и герцог Аквитании» («Rex Francie et Anglie dominus Hibernie et dux Aquitannie»). Для того чтобы продемонстрировать всю важность для самоидентификации гасконцев официальной репрезентации их обособленности от французской короны, можно привести тот факт, что и после 1340 г. сенешаль Гаскони продолжал использовать старую английскую печать, в которой отсутствовали лилии.[475] Впрочем, в письмах, адресованных Эдуарду III летом 1340 г., гасконские дворяне и общины именовали его «rex Francie et Anglie».[476] Местную титулатуру Эдуард использовал и по отношению к другим французским регионам. Например, отвечая в 1350 г. на петицию нормандских лордов (которые, будучи притесняемыми Иоанном II, решили обратиться с просьбой о защите к другому обладателю титула короля Франции), Эдуард именует себя герцогом Нормандии.[477] Как полагает Дж. Ле Патурель, такое разнообразие в титулах свидетельствует об определенной «провинциальной стратегии» Эдуарда III, поддерживающего сепаратистские настроения во Фландрии, Бретани, Нормандии и других регионах Французского королевства.[478] Одним из самых интересных примеров использования локальной титулатуры является ситуация, возникшая вокруг Кале. Юридически город Кале, находившийся на территории вассального от герцогства Бургундского графства Артуа, становился владением Эдуарда III сразу же после принятия им титула короля Франции. Однако договор в Бретиньи изменил ситуацию, поскольку Эдуард, лишаясь титула французского короля, получал в суверенное владение ряд новых земель. Например, на севере он получил графство Гин, Кале и соседний с ним город Мерк. Юрисдикция этих земель была уподоблена юрисдикции над графством Понтье, которым Эдуард владел по праву наследования. В 1360 г. была создана большая печать «la sovereinte de Pountif, Gynes, Merk et Caleys».[479]

Порядок следования титулов на большой королевской печати («Rex Francie et Anglie dominus Hibernie et dux Aquitannie»), так же как и расположение лилий и львов, указывал на доминирование французской короны. Поэтому неудивительно, что вскоре после объявления парламенту о принятом в Генте решении провозгласить себя королем Франции Эдуард был вынужден издать статут о сепаратном владении своими королевствами, призванный успокоить его английских подданных.[480] По требованию парламент а Генрих V подтвердил данный статус после заключения мира в Труа в 1420 г.[481]

При Ричарде II усилилась тенденция помещать титул короля Англии перед титулом короля Франции, как в домашних, так и в дипломатических делах. Закрепление Генрихом IV этого порядка в королевских печатях свидетельствует о временном отказе данного короля от активной внешней политики, а также о его желании сделать акцент на пропаганде законности своего восшествия на английский престол. После заключения мира в Бретиньи Эдуард III официально отказался от титула короля Франции, поэтому в легенду на королевских печатях было внесено изменение: с 1360 г. по 1369 г. королевский титул звучал как «rex Anglie dominus Hibernie et Aquitanniae». Впрочем, старые печати не были уничтожены и к их употреблению вернулись уже в 1369 г.

Судьба английских монет рассматриваемого периода повторяет историю с печатями. После 1340 г. на них также изменилась легенда. Старая надпись «Edwardus rex Anglie» сохранилась только на медных пенсах, в то время как на серебряных и золотых монетах легенды гласили «rex Anglie et Francie et dominus Hibernie». На период с 1360 г. по 1369 г., в соответствии с уже упомянутыми последствиями мира в Бретиньи, в легенды на монетах также были внесены временные изменения.[482] Особое внимание Эдуард III и его старший сын, носящий титул герцога Аквитании (Dux Aquitanie) (после мира в Бретиньи титул Dux был заменен на Dominus или Princeps,[483] что указывало на особый статус княжества, отныне независимого от французской короны), уделяли пропаганде законности своей власти во французских землях. Стоит подчеркнуть, что для популяризации собственных монет, предназначенных для хождения на континенте, английские короли всегда следовали образцам монет, отчеканенных их противниками, которых они отказывались признавать французскими королями. Например, золотой экю Эдуарда III является точной копией монеты Филиппа VI, включая щит со старым французским гербом (semé-de-lis), за исключением легенды (в отличие от Филиппа, именовавшегося «Francorum rex», Эдуард титуловал себя «Anglie et Francie rex»).[484] Возможно, таким образом английский король желал подчеркнуть свой статус правителя Франции, а не французов – государства, а не народа. Эдуардом III также были отчеканены пол-экю и четверть экю, не дошедшие до нашего времени. На золотых флоринах Эдуарда III,[485] впрочем, как и на всех других золотых монетах, титул французского короля никогда не упоминался без титула английского, хотя для экономии места имя самого короля нередко опускалось. Выпущенный после похода Черного принца 1355 г. léopard d’or по своему дизайну имитировал французский mouton d’or, но агнец на аверсе и лилии, окружавшие крест, на реверсе были в пропагандистских целях заменены на львов.[486] После 1360 г., отказавшись на время от титула французского короля, Эдуард III активно чеканил (на монетных дворах в Бордо, Пуатье, Лиможе и Ла-Рошели) монеты с титулатурой английского короля и сюзерена Аквитании.[487] Так же как и золотые монеты, отчеканенные английскими королями на континенте, серебряные и медные достоинством и дизайном походили на французские образцы. Основное различие сводилось к появлению английских львов, дополняющих или замещающих французскую королевскую символику, а также к принципиально иной легенде.

Говоря о пропагандистской функции английских монет, стоит особо остановиться на золотом нобле Эдуарда III. В начале 1344 г. король издал ряд ордонансов о чеканке новых монет, среди которых были введены в обращение золотой нобль, полнобля и четверть нобля.[488] Помимо новой титулатуры на аверсе первых двух монет был размещен поясной портрет короля, стоящего на корабле, с мечом в правой руке и щитом (с новым королевским гербом) – в левой. Реверс традиционно был украшен розеткой, внутри которой по кругу чередовались увенчанные коронами английские львы и французские лилии.[489] Эти монеты не просто декларировали подданным английской короны новый титул короля, но также пропагандировали саму войну за отвоевание этого титула. Замечу также, что введение в обращение новых золотых монет не обошли своим вниманием большинство английских хронистов эпохи Столетней войны.[490]

Неожиданная гибель в 1422 г. Генриха V и последовавшая вскоре за ней смерть сумасшедшего Карла VI ставили под угрозу соблюдение условий договора в Труа. Умирая, Генрих V оставил ряд распоряжений, в том числе относительно дальнейшего управления английской и французской коронами: регентами Франции и Англии были назначены братья короля Джон герцог Бедфорд и Хэмфри герцог Глостер. И если кандидатура младшего из братьев на должность регента Англии вызвала массу возражений и жарких споров в Королевском совете, в результате которых Глостеру предстояло возглавлять совет вместе со своим дядей кардиналом Бофором, канцлером королевства, то назначение Бедфорда регентом Франции не оспаривалось ни английскими лордами, ни бургундскими союзниками, ни верными миру в Труа французами.

Возглавив администрацию своего племянника во Франции, герцог Бедфорд с самого начала был вынужден прикладывать огромные усилия для того, чтобы сохранить не только владения на континенте, но и саму французскую корону. Значительная часть этих усилий была направлена на пропаганду легитимности прав Генриха VI, а также идеи процветания Франции в союзе с Англией и соблюдения национальных интересов обеих держав. И хотя юридически объединение королевств (под управлением короля Англии и регента Франции Генриха V) было провозглашено в 1420 г., своего расцвета политическая пропаганда достигла только при Генрихе VI. И здесь необходимо напомнить, что даже формально притязания на французскую корону предыдущих английских королей (начиная с Эдуарда III и заканчивая Генрихом V) существенно отличались от прав Генриха VI. До него вся проанглийская пропаганда базировалась на идее противопоставления законной власти правлениям «узурпаторов». Коронация же Генриха VI аргументировалась не столько правами его английских предшественников, сколько указами Карла VI, провозглашавшими незаконнорожденность дофина и переход короны к «английским наследникам». Таким образом, англичане были готовы признать законность если не самого правления представителей династии Валуа во Франции, то хотя бы принятых ими решений. Как заметил по этому поводу Джон Капгрейв, Генрих получил титул французского короля «не по древнему праву, но по новому».[491]

Соответствующее изменение в идеологии нашло отражение в королевской пропаганде. Монеты, отчеканенные при Генрихе V в период с 1417 г. по 1422 г., в соответствии с традицией английских континентальных монет по своему дизайну и достоинству почти ничем не отличались от тех, что чеканил Карл VI; по сути дела, разница сводилась к гербу и легенде. Особо стоит подчеркнуть заботу правителей из династии Ланкастеров о полновесности отчеканенных во Франции монет.[492] В отличие от своих английских соперников «буржский король» Карл VII с самого начала капитулировал перед дефицитом серебра, что не способствовало популярности его чеканных изображений.[493] Разумеется, ведя монетную войну друг с другом, средневековые государи думали не только о тиражировании собственных ликов. Для них было важно само право законного сеньора на чеканку монеты. Именно поэтому Генрих V и герцог Бедфорд были готовы поступиться финансовой прибылью ради утверждения преимуществ своей монеты перед аналогом, отчеканенным от имени дофина. Вплоть до конца XV в. монеты, выпущенные королями Англии, преобладали в Аквитании и Нормандии над монетами королей династии Валуа.[494] Также прослеживается определенная зависимость количества отчеканенных монет от изменений в политической ситуации. Сразу после смерти Генриха V и Карла VI наблюдался резкий скачок в производстве монет, выпущенных по приказу дофина, поспешившего представить свои притязания на королевский титул.[495]

Первые парижские денье (denier parisis) Генриха VI копируют аналог Карла VI. Однако уже в ноябре 1422 г. по приказу герцога Бедфорда была отчеканена новая серебряная монета в два экю (blanc aux deux écus), призванная ознаменовать начало репрезентации в монетах новой двойной монархии. В качестве образца для подражания английские мастера, скорее всего, взяли фламандский leliaert, отчеканенный в 1387 г. в ознаменование союза между Фландрией и Бургундией, на аверсе которого были изображены гербы Фландрии и Бургундии, объединенные словом FLĂDRES. В любом случае blanc Генриха VI отличался как от английских, так и от французских монет: на его аверсе два герба, Франции и Англии, символично объединены именем HENRICUS. На реверсе внутри венка из лилий был размещен крест, справа от которого находилась лилия, а слева – лев, что также символизировало примирение и объединение королевств. Дизайн реверса был заимствован с солида Генриха V, для которого прототипом послужил солид Карла VI (с двумя лилиями по сторонам от креста).[496] Появление годом спустя demi-blanc свидетельствует о сохранении удачного дизайна. В 1427 г. был выпущен золотой ангелот (копирующий по оформлению, но уступающий по достоинству бургундско-фламандскому ange d’or), с ангелом, держащим гербы двух королевств.[497] Главной же монетой Генриха VI стал золотой салют (salut d’or). Его реверс остался таким же, как на салюте Генриха V. На аверсе, как и на аверсе салюта Карла VI, была размещена сцена Благовещения, однако вместо одного герба было изображено два: Дева Мария держит французский герб, а архангел Гавриил – английский.[498] Таким образом, идея мира и объединения на этой монете подкреплялась еще одним аллегорическим прочтением: ангел (Англия) объявлял Деве (Франции) о приходе Спасителя. Аллегорическое изображение Франции в виде Девы, а Англии в виде ангела было весьма традиционным на протяжении всей эпохи Средневековья. Отмечу еще одно важное обстоятельство: подобно тому, как Эдуард III разделил львов и лилии на своем гербе, отведя последним более почетное место, Бедфорд, в соответствии с намеченной еще Генрихом V тенденцией, распорядился отвести левую сторону монеты французскому гербу.

Как и на монетах, символика двойной монархии представлена на королевских печатях. При этом, поскольку Генрих VI был первым английским королем, при котором существовали две независимые друг от друга администрации, впервые произошло «раздвоение» большой королевской печати.[499] На английской печати символы французской и английской королевской власти представлены в соответствии с традицией, заложенной Эдуардом III: на аверсе изображен восседающий на троне Генрих VI, по обеим сторонам от которого представлены английские гербы (львы, разделенные лилиями), на реверсе король – в полном боевом облачении, на коне с мечом и щитом, на котором также размещен английский герб. Французская печать отличается чуть меньшим диаметром, а также тем, что на аверсе слева от короля находится французский герб, а справа – английский.[500] В заключение укажу, что этот визуальный прием, репрезентирующий союз двух корон на монетах и печатях, в дальнейшем не был использован для нужд тюдоровской пропаганды. Зато с алой и белой розами Генрих VII, объединивший их в одну, поступил так же, как Эдуард III с английским и французским гербами.

В правовом сознании людей Средневековья титул государя всегда был прочно связан с сеньориальным правом чеканки монеты. Выпуск денег с изображением, именем и гербом правителя был наилучшим методом репрезентации власти. 15 сентября 1338 г. заключивший с Эдуардом III союзный договор император Людовик Баварский назначил английского короля викарием «всей Германии и Франции, со всеми их провинциями и регионами» («per Allemanniam et Galliam et universas earum provincias sive partes»). Сразу после этого архиепископ Трира от имени всех курфюрстов провозгласил, что «викарий империи обладает той же властью, что и император».[501] Титул викария был нужен Эдуарду прежде всего для того, чтобы набирать на территории империи войска. При этом особо подчеркивалось, что военная служба подданных империи будет осуществляться не на основе вассального долга, а оплачиваться непосредственно за счет викария. Между тем наделение титулом викария внесло определенные изменения в поведение Эдуарда. Созывая под свои знамена вассалов империи, он призывал их сражаться против Филиппа Валуа для отвоевания некогда принадлежавшего империи, но узурпированного французскими королями суверенитета над Фландрией, Камбре и Бургундией.[502] Таким образом, в «германской» пропаганде английский король противоречил сам себе, ибо в качестве короля Франции он претендовал на суверенитет над Фландрией. В 1340 г. в Антверпене Эдуард отчеканил партию золотых и серебряных монет со своим портретом на аверсе и имперским орлом на реверсе.[503] Таким образом, очевидно, что даже номинальный титул, за которым не стояли никакие территориальные посягательства, тем не менее мог способствовать появлению соответствующей монеты.

Заботясь о наследстве Генриха VI, Бедфорд активно занимался популяризацией законности двойной короны своего племянника. В 1423 г. он заказал Лоренсу Кало поэму о генеалогии Генриха VI, которая должна была пояснять картину с изображением фамильного древа молодого короля, начиная с Людовика Святого. Копии этой картины вместе со стихами вывешивались в главных церквях по всей Северной Франции. Сохранилось несколько образцов, самый красочный и искусный из которых содержится в сборнике поэм и романсов, подаренном лордом Тальботом Маргарите Анжуйской. Подобная визуальная пропаганда должна была способствовать осознанию французами законности прав Генриха VI. На картине изображены три колонны, на которых размещены круглые миниатюрные портреты королей. Центральная колонна, названная «Directe ligne de france», начинается с портрета Людовика Святого, затем идет несколько изображений его потомков, снабженных ярлычками с указанием степени родства. Левая колонна с фоном из геральдических лилий, озаглавленная как «ligne collateralle de France», венчается портретом Карла Валуа, представляла, как следует из названия, «боковую ветвь королевского дома». Справа Эдуард I начинает «ligne d’Angleterre», украшенную львами, к которым, начиная с портрета Эдуарда III, добавляются лилии. Колонны заканчиваются портретами Екатерины и Генриха V, после них (непосредственно под Людовиком Святым) находится изображение Генриха VI, которого два ангела венчают двумя коронами. Стоит еще раз подчеркнуть, что в эпоху Средневековья пропаганда, направленная именно на визуальное восприятие, была особенно актуальна. Вполне естественным было решение вывешивать подобные картины в церквях, которые не только являлись местами скопления народа, но также придавали изображениям королей определенную сакральность и святость. Кроме того, в расчете на неграмотное большинство прихожан в церквях зачитывали текст сопроводительной поэмы, которая начинается с обвинений дофина в смерти герцога Бургундского, после чего поэт переходит к прославлению мира в Труа и рассказу о генеалогии Генриха VI. В 1426 г. граф Уорик заказал перевод данного сочинения на английский язык самому известному поэту того времени Джону Лидгейту.

Как уже было сказано выше, пропаганда, направленная на визуальное восприятие, окружала людей со всех сторон: на печатях и монетах, на посуде и стенах зданий и т. д. Как сообщает дневник анонимного парижского горожанина, члены муниципалитета носили во время английской оккупации белые повязки с алыми крестами св. Георгия.[504] В 1424 г. в ознаменование союза с Бургундией Бедфорд приказал изготовить знамена, на которых пересекались кресты св. Георгия и св. Андрея, покровителя Бургундии.[505]

Под 1436 г. в дневнике парижского горожанина после ряда критических замечаний в адрес англичан, которые за все время своего пребывания в столице Франции ничего не сажали и не строили, отмечено единственное исключение из общего правила, а именно поведение регента герцога Бедфорда: «Он повсюду занимался строительством; его характер был совсем неанглийским, ибо он никогда не хотел ни с кем воевать, в то время как англичане по своей природе всегда готовы вести войну с соседями без всякой на то причины».[506] Подобное высказывание как нельзя лучше свидетельствует о реальном отношении англичан к пребыванию во Франции. В большинстве своем они воспринимали пожалованные земли и дома как временные владения, в улучшение которых не стоит вкладывать деньги и силы. Бедфорд же возглавлял то меньшинство, которое реально верило в возможность существования двойной монархии. По всей видимости, Генрих V не случайно назначил именно Бедфорда регентом Франции, ибо невозможно представить человека, сделавшего больше для сохранения континентальных владений Англии. Находясь в Париже, герцог вел себя как законный правитель, оказывая покровительство людям, причастным к искусству и литературе: архитекторам, художникам, поэтам, музыкантам, ювелирам.[507] Для Бедфорда настолько важной была репрезентация Генриха VI именно как короля Франции, что в одном из ордонансов, изданном в Кане в 1423 г., он не только запрещал приписывать королевский титул «тому, кто именует себя дофином», но также называть его сторонников французами, а не арманьяками.[508] Этим указом регент как бы стремился провести наглядное различие между «хорошими», то есть преданными законному государю, французами и не заслуживающими национальной характеристики арманьяками: в данном случае политическая идентичность определяла и заменяла национальную.