Читать книгу Пути неисповедимые - Елена Александровна Кашина - Страница 15

Дом старости «Заповедный» Доктор выбрал из-за того, что до него из города НГЭ-2 хорошо ходил транспорт и относительно недорого стоил проезд. Ему предлагали, даже настаивали, поселиться в доме старости «Волна», предназначенном для заслуженных людей, в своё время удостоенных чести посетить Остров Высших, но это было далеко – на берегу Лазурного моря, а значит, о встречах с Катей нельзя было и думать.

Домстар назывался «Заповедный» потому, что находился на территории заповедника, на берегу реки, служащей границей его территории. На одном берегу реки, привольно и спокойно текущей по равнинной местности, полосой стоял лес, на другом – начинались луга и поля.

В комплекс домстара входили, разбросанные среди леса, несколько жилых корпусов, верхние этажи которых высоко возвышались над деревьями, трехэтажный лечебный корпус и спортивно-развлекательный центр на берегу реки.

Доктору отвели небольшую просто обставленную комнату с маленькой лоджией. Ему понравились и светлая комната, и, особенно, лоджия, где хорошо будет отдыхать в шезлонге, слушать шум леса, вдыхать его запахи и смотреть на густые кроны деревьев… Направляясь в домстар, он ожидал худшего.

Хлопоты первых дней по устройству заглушали чувство одиночества и ненужности. Но потом, устроившись, вволю набродившись по лесу, обойдя на обширной территории домстара все пригорки, овраги, ручьи и берег реки, Доктор затосковал по школе, по детям, по своим бесконечным заботам. Он всерьёз обдумывал, как написать в департамент образования, чтобы убедить администрацию направить его на работу в любую школу, на любую должность. Жизненный же опыт говорил о бесполезности хлопот: за все годы жизни он не встречал человека в возрасте, официально именуемом возрастом старости, чтобы тот жил и трудился среди людей трудового возраста. Тогда он попытался найти себе применение в стенах домстара, но оказалось, что дел было меньше, чем желающих потрудиться. Люди, многие годы работавшие с полной отдачей сил, вынужденное безделье выносили с трудом, начинали болеть, быстро стареть.

Существованию необходимо было придать смысл. Сидя бессонными ночами в лоджии, он вспоминал школу, всю свою жизнь и прошлое для него становилось живее настоящего. В одну из таких ночей он пришёл к решению обобщить свой опыт работы с детьми и сделать выводы, которые могут пригодиться педагогам. При этом он будет правдив, какими бы крамольными ни показались кому-то его мысли. Он подошёл к той черте, когда страх уже теряет власть над человеком. Придя к этому решению, успокоился, и жизнь перестала казаться пустой и бессмысленной. Он стал более общительным, у него появились друзья – бывшие преподаватель вуза и крупный администратор, руководитель строительного концерна.

Преподаватель, человек жизнелюбивый и общительный, жил в домстаре уже несколько лет, хорошо знал местные порядки и был близко знаком чуть ли не со всем контингентом. Оказалось, что на первых трёх этажах их корпуса проживают заслуженные люди из массовой касты. Раньше Доктору никогда не приходилось соприкасаться с людьми этой касты, и теперь, сталкиваясь с ними, то во время прогулок, то в столовой, то в спорткомплексе, где Доктор пристрастился вместе с Преподавателем играть в бильярд, он находил их умными, энергичными оптимистами, но людьми невоспитанными, развязными, грубыми и бесцеремонными. Не нравились, казались вульгарными женщины этого слоя. Их макияж казался, не по возрасту ярким, одежды по молодёжному смелыми, мимика, жесты – жеманными. Он понимал, как трудно этим людям – одарённым и талантливым, привыкшим руководить и пользоваться авторитетом в своей среде, не теряя достоинства, жить и общаться с теми, кого они приучены считать выше себя, и старался не замечать, раздражающую его, их бесцеремонность. Преподаватель же был от них в восторге, находил их раскованными, остроумными, и часто ходил к ним «на посиделки», как они называли свои коллективные чаепития. На языке Преподавателя это называлось «пошёл упрощаться». Он звал и Доктора пойти с ним, но тот неизменно отказывался. Доктор был очень удивлён, когда узнал, что третий их друг проживает на третьем этаже и тоже является выходцем из массовой касты. Но «посиделок» тот не посещал, держался наособицу.

Среди выходцев из обеих каст попадались такие, с какими Доктору, почти неотлучно прожившему всю свою жизнь в школе, раньше сталкиваться не приходилось. Это были люди сексуально и душевно порочные, что стало особенно заметно в скученной среде домстара. Порок вытеснил из их душ стыд, опустошил их, сделался тираном, подчинил человека. Казалось бы, с приходом старости и телесной немощи, человек должен одуматься, утихомириться, но порок свирепеет, становится ещё уродливей, мстит за то, что умирает его вместилище – тело, и толкает на ещё больший разврат, злобную зависть, жадность. Жалкий итог жизни. Доктор избегал каких-либо контактов с такими людьми.

Во всю кровлю спортивно-развлекательного корпуса была разбита обширная оранжерея – небольшой сад под куполом. В ясную летнюю погоду купол автоматически сворачивался, а с наступлением ненастья вновь раскрывался. В кажущемся беспорядке, среди кустов в оранжерее стояли столики. Это было излюбленное место отдыха в ненастные дни. Здесь играли в настольные игры, занимались рукоделием, сюда же можно было заказать чай. Если из окон жилых корпусов был виден лес, то из оранжереи открывался вид на луга и поля за рекой. В этом месте река делала излучину и уходила к горизонту. Обслуживающее домстар небольшое судёнышко, на котором к обитателям приезжали гости, отсюда было видно задолго до подхода его к пристани, поэтому гостей часто поджидали, устроившись за столиком в оранжерее, глядя сверху на реку.

Доктору особенно полюбилось бывать в оранжерее вечером, когда заходило солнце, поднималась луна, на небосводе высыпали звёзды: звёздный купол неба, подсвеченные клумбы и кусты, прохладный воздух, шахматная доска и случайный партнёр.

Жизнь входила в новую колею, и Доктор уже поджидал приезда Кати, не боясь расстроить её своим состоянием. Цены за пользование видеосвязью были высоки, а они экономно расходовали наличные деньги. Он заранее узнал расписание аэролётов из НГЭ-2 в соседний городок и расписание прибытия судна из этого городка в домстар. Ему понравилось ходить на набережную наблюдать радость встречи гостей, зная, что и его ждёт такая же радость.

Катя приехала неожиданно, когда он уже привык к мысли, что она и в этот раз не приедет. Стоя на берегу в стороне ото всех, он с улыбкой наблюдал, как сходят по трапу гости, как бросаются к ним встречающие, и вдруг заметил в толпе сошедшую с трапа и озирающуюся по сторонам Катю. Она увидела его, замахала руками. Они заспешили друг к другу; Катя заплакала, у Доктора защипало глаза.

По ступеням широкой лестницы поднялись с причала, и пошли по утопающей в цветах центральной аллее. Он раскланивался со встречными, те неназойливо рассматривали Катю, она тоже присматривалась к ним: ей ещё не доводилось видеть стариков.

В комнате, немного суетясь, показал, как живёт, как всё удобно, опрятно. Почти не слушая, она присматривалась к нему, и он ей показался постаревшим, растерянным, совсем не таким, каким был раньше. И обстановка была здесь просто убогой, в сравнении с домиком Доктора в школе и с его большой обставленной дорогой мебелью квартирой в городе.

– Как вам здесь, отец, – спросила, дрогнув голосом.

– Доченька…, – прошептал беспомощно.

Потом бодро заговорил о том, что пишет труд о воспитании детей в их школе, и что ему нужно посоветоваться с ней, ведь она непосредственный участник, так сказать, объект приложения, и, если её точка зрения окажется несколько иной, полезно будет её узнать.

Она полюбовалась лесом из его любимой лоджии, потом вместе отправились устраивать её в гостиницу и заказывать для неё обеды.

Катя гостила два дня. Целых два дня Доктор не разлучался с ней. Он показал ей все любимые места в лесу и на реке, познакомил с друзьями. Их окружало ненавязчивое ласковое внимание обитателей домстара, и Доктор гордился Катей.

В вечер отъезда сидели на набережной, ожидая прихода судна. Прислонясь к плечу Доктора, Катя, как в детстве, пальцем водила по набухшим венам его руки и немного ворчливо наказывала обследовать здоровье, не «отлынивая», как выразилась она. Он же думал, что вот опять не рассказал ей о родителях, и успокаивал себя тем, что впереди ещё много времени, а приезд её – не последний.

Объявили посадку. Она, как в детстве, уткнулась головой ему в грудь, он погладил её по волосам:

– Сообщи сразу же, как только приедешь.

Когда, не спеша, шёл с пристани, его догнала женщина массовой касты. Робко заговорила:

– Какая у вас хорошая дочь. У меня тоже есть дочка, но она не может приехать ко мне… – в глазах женщины блеснули слёзы.

«Зачем их выдернули из своей среды, когда даже детей, чтобы навестить родителей, не пускают в элитную касту?» – подумал Доктор.

Как будто услышав его мысли, женщина сказала:

– У нас попасть в домстар касты Э считается почётным, счастьем, которого можно добиться только всей своей жизнью. Но мы многого не знали…

Доктору стало жаль её. Молчал, не зная как утешить. Подумал, что впредь надо быть снисходительней к выходцам из касты М.

А тем временем Катя, глядя на бегущие от судна к берегу волны, ещё была полна впечатлений от встречи. Она побранила себя за то, что не сказала Доктору о сделанном ей предложении поступить в гастрольную труппу и дала себе слово рассказать обо всём подробно в следующий приезд. А пока, ей не хотелось думать ни о каких жизненных проблемах.

* * *

Течение жизни стало размеренно-спокойным: первую половину дня Доктор проводил за письменным столом, затем обед, отдых, прогулки, общение с посланными судьбой друзьями.

Вся его предыдущая жизнь была заполнена делами и только делами. Общение с людьми своего возраста сводилось к деловым встречам, учительским собраниям, советам, совещаниям, симпозиумам. В том мире, где он жил деятельной жизнью, из-за постоянной занятости, люди, тесно соприкасаясь, почти не общались на бытовом уровне, не знали, что такое взаимная потребность, взаимное утешение. Теперь же ему всё больше нравилось общаться ради самого общения; нравилось беседовать, целыми вечерами играть в шахматы или бильярд, развлекаться естественно и просто, без вмешательства теле, видео, голо и прочей виртуальности.

Его друзья были людьми высокообразованными, умными, с большим жизненным опытом, и их совместные беседы, совместное общение были интересными, проникнутыми взаимным уважением. В беседах они не боялись коснуться и темы смерти. Там, за стенами домстара, смерти как будто и не было, делалось всё, чтобы не помнить, не знать о ней, не переживать как горе. Никогда не теряющий присутствия духа Преподаватель любил декламировать поэта древности: «Спокойно и медленно к ней подходя, кончину ты встретишь, украшенный радостью светлой». Но они ещё были полны сил и жизни, и в этих рассуждениях не чувствовалось смирения.

Трудно представить более непохожих людей, чем были Преподаватель и Администратор – седой, крепкий мужчина, ниже среднего роста, широкий в кости, несколько массивный лицом и телом. Ходил он, ступая неторопливо, твёрдо, на всё смотрел спокойным, властным взглядом небольших серых глаз, а редкая улыбка преображала его малоподвижное лицо, делала простым и привлекательным. У него был редкий природный талант – лидер, без каких либо усилий с его стороны. Его просьбы каждый, без сомнений в его праве распоряжаться, воспринимал как требующий немедленного исполнения приказ. Но, за время руководства концерном, он устал командовать и отвечать за всё и всех. Пребывание в домстаре его не тяготило. Ему нравилась обстановка, не обременённая строгим распорядком, он отрешился от забот и ответственности, и радовался возможности жить не в ритме, раз и навсегда заведённом, а как хочешь: когда хочешь, гулять или развлекаться, находить занятия по душе. Всю жизнь прожившего в мегаполисе, его всё больше зачаровывал, завладевал его душой лес со всеми его запахами, звуками и обитателями. Постепенно, в широкой округе он уже знал каждый ручей, распадок, урочище, все болота, чащобы, птичьи гнездовья, норы и лежбища зверей. Выслеживая, он научился бесшумно ходить и подкрадываться, а, затаившись, незаметно наблюдать жизнь обитателей леса. За право беспрепятственно путешествовать по заповеднику, он, по заданию лесничества, делал голографические съёмки для Высших. Чтобы заснять что-то интересное, мог часами выжидать, почти неподвижно сидя или лёжа, в самом что ни на есть неудобном для этого месте. Он обладал врождённым чувством ориентации на местности и в лес ходил один. Переволновавшись, когда однажды он вернулся только через несколько дней, друзья настояли, чтобы определитель местонахождения всегда был при нём.

С первых дней знакомства Доктор подпал под обаяние Преподавателя. Доктора всегда интересовало, какие качества составляют обаяние человека. И теперь, наблюдая за Преподавателем, он пришёл к выводу, что главное – естественность и чувство достоинства, скромное природное достоинство человека, уважающего себя и не меньше того других. Человеку с чувством достоинства чужды и холопство, и спесь; он свободен, раскован, доброжелателен, уверен в себе. А если ещё есть внутренняя энергия, отзывчивость, неподдельный интерес ко всему – не очароваться таким человеком просто невозможно.

Преподавателю была присуща манера, слушать, прикрыв глаза. Поначалу это обескураживало, Доктор умолкал, но быстрый сосрёдоточенный взгляд светло-карих живых, чуть насмешливых глаз убеждал, что тот – само внимание. Преподаватель шутливо объяснял, что, закрыв глаза, слушает музыку души собеседника. По его мнению, об истинных свойствах души можно судить по глазам, но и они могут солгать, в наибольшей же степени душа отражается в модуляциях голоса, в том, как человек смеётся, говорит, считал, что у людей с грубыми голосами и душа грубая. Сам он имел голос негромкий, говорил приветливо, убедительно, смеялся добродушно и заразительно. Был не склонен к откровенности и о своей жизни до домстара рассказывать не любил. Но иногда, когда они в молчании сиживали на скамейке в тени деревьев, Доктор замечал его задумчивый, полный мудрой скорби взгляд. Из прежней жизни его не навещал никто.

Над ними не довлел прежний страх проверки на лояльность – постоянный спутник деятельной жизни. В домстаре людей такой проверке не подвергали. Не испытанное дотоле чувство полной не боязни, побуждало на рискованные высказывания, впрочем, в их положении совершенно безопасные и бесплодные.

– В эпоху Заблуждений люди верили, что человек создан по образу и подобию Божьему. Они ощущали себя частью мироздания и жили чувствами. В нашу эпоху всё отрегламентировано, рассчитано, расписано, предписано, закреплено законодательно, – рассуждал Преподаватель. – Эпоху Заблуждений было бы справедливей назвать Эпохой Поисков Истины. Истиной же назвали Абсолют, не содержащий ни движения, ни хаоса, не способный на что-то новое – не развивающийся, конечный. Считается, что наше общество самое справедливое из всех существовавших. Но разве справедливо рассортировывать людей по кастам? Я не вижу, чем люди массовой касты в нашем домстаре хуже или глупей нас, выходцев элитной касты. Думаю, что мир бы и не заметил, если бы малых детей этих каст взяли и поменяли местами. Мир Абсолюта – это равенство в рамках касты, в которой родился, свобода без выбора, жизнь без милосердия.

Их разговоры напоминали Доктору рассуждения Профессора на берегу океана…

* * *

Словно утомившись за лето, все позднее вставало и раньше садилось солнце, по небу плыли тяжёлые темно-сизые тучи, часто моросил дождь. Деревья сбрасывали пышные осенние одеяния, и они мягким ковром ложились на землю.

С наступлением осени общение друзей стало менее тесным. Администратора лесничество подрядило на осенне-зимние съёмки, и он безвылазно жил в лесу, а с Преподавателем они встречались только в голзале во время трансляций концертов классической музыки и балета, любителями которых были оба. Вечера Преподаватель проводил на третьем этаже, у выходцев из слоя М. Доктор же все дни проводил за письменным столом. Работа увлекла, захватила. Доставлял наслаждение сам мыслительный процесс: зарождение мысли, удержание её и постижение смысла в полном объёме и, наконец, выражение её словами так, чтобы было просто и понятно. Вечера же он коротал на веранде, где собиралось много людей. Мужчины шумно играли в настольные игры; женщины, рассуждая о житейских предметах, вышивали, вязали. А он, рассеянно и часто проигрывая, играл с кем-нибудь в шахматы и пил чай вместе со всеми. А когда все разойдутся, сидел в плетёном креслице и наблюдал, как на фоне тёмного неба по желобкам прозрачного купола стекают струйки дождя, и обдумывал свою книгу. Продрогнув, шёл к себе и до полуночи опять работал. Голова была свежая, ясные и чёткие мысли излагались легко.

В ни чем не примечательный серый вечер Доктор сидел на привычном месте возле облетевшего куста, ставшего похожим на большую садовую метлу. По веранде чувствительно гулял сквознячок. Неподалёку от него за столиком, одна, сидела женщина с вязанием. Она была тепло одета, ноги её укрывал плед. «Женщина так экипировалась, словно собралась всю зиму, не вставая, просидеть здесь за вязанием», – посмеялся про себя Доктор.

Лицо женщины было полуопущено, свет падал только на лоб и руки с вязанием. Что-то заставило напряжённо всматриваться: вот дёрнула за нить, клубок выскользнул и откатился; пытается подтянуть – не получается, клубок откатился ещё дальше. Когда, чтобы встать, она начала медленно раскутывать ноги, Доктор встал, поднял клубок и, наматывая нить, подошёл к ней. Она выпрямилась, и пристально смотрела на него. Взглянув, он замер, рука сжала клубок. Разум не поверил, а сердце уже забилось радостно и беспомощно….

– Ты?! – выдохнул, внезапно охрипнув.

– Я… – прошептала робко. И добавила: – я уже неделю здесь. Каждый день вижу тебя, но ты меня не замечаешь…

Она сразу засобиралась, говоря, что уже поздно, устала и озябла.

Он проводил её до комнаты. Ночью постоянно просыпался, взволнованно вспоминал, что завтра увидит её. В числе первых пришел в столовую, быстро позавтракал и в нетерпении стал поджидать её возле входа.