Читать книгу Пути неисповедимые - Елена Александровна Кашина - Страница 22

Прошли осень, зима, весна, на исходе было лето. Уже год Катя жила в заводе. Ежегодно заводским рабочим предоставлялся отпуск на три дня. На эти дни можно было получить разрешение и отлучиться с завода. Русские, при выпавшей возможности, ездили к своим родственникам в деревни. Везли им подарки, а, чтобы купить их, отказывали во всём себе.

После месяца постоянных примочек травяным настоем, здоровье девочки резко пошло на поправку: язвочки остались только возле рта, но на месте затянувшихся язвочек остались некрасивые рубцы, приоткрылись веки, однако глаза опять гноились и по-прежнему не видели. Нужно было лекарство. Купить его можно было только в аптеке мегаполиса. Рабочих завода туда допускали только по специальным пропускам, но, как правило, русским пропуск в город не давали.

На семейном совете было решено, что за лекарством поедет Катя, а заодно, посмотрит Город и немного развлечётся. Пропуск ей должны дать.

Стали готовиться к поездке. Хозяйка ни разу не была в Городе, но с детства жадно слушала рассказы о нём, и теперь отнеслась к сборам с таким волнением, словно ей самой предстояла поездка. У Кати было два платья, она их нашла в заводской ветоши, отстирала и подогнала по фигуре – так поступали все женщины. Катины платья Хозяйка забраковала. У неё самой было одно праздничное, она его очень берегла, но тут было, не жаль. Отпустили подол, ушили в талии. Но вот беда – обуть было нечего. Обувь по заводской пыли и щебёнке изнашивалась быстро, и ни у кого не нашлось приличной, чтобы подошло и по размеру. Хозяйка вся испереживалась, Катю же это мало беспокоило – поедет в том, что есть.

– Ну, как же так, Катя, ведь это – Город! Там знаешь, как всё красиво, и все какие нарядные! Если б только увидеть хоть одним глазочком…. А ты за три дня всё-всё посмотри! – и наказывала: – как приедешь, сразу купи себе туфли и переобуйся – будешь не хуже городских.

В конце концов, Катя и сама загорелась желанием увидеть Город, окунуться в знакомый мир.

Ей повезло: как работнице, проработавшей весь год без замечаний, к пропуску, кроме талонов на бесплатное проживание и питание в ведомственной гостинице, приложили бесплатный билет на посещение концерта на площади Храма Абсолюта, талон в голотеатр на просмотр фильма и два талона на посещение парка.

Административных работников утром привозил на завод, а вечером возвращал в Город комфортабельный скоростной железнодорожный экспресс. Бело-голубой сигарообразный, с красивыми занавесями на окнах, за которыми видны облицованные под дуб стены и тёмно-зелёные бархатные мягкие кресла, жителям завода он казался посланцем Города-сказки, несбыточной мечты. А нарядно одетые люди, неторопливо выходящие из автоматически раздвинувшихся широких дверей экспресса, быстро и бесшумно подъехавшего к входу в административное здание, казались людьми из другого, невообразимо прекрасного мира.

Рабочим завода ездить в нём не разрешалось; в Город они добирались на грузовой платформе. Кроме Кати на платформе ехали мужчины-грузчики. Они постоянно ездили за грузами, но пропусков для выхода из территории складов в Город у них не было.

На подъезде к мегаполису, возле пропускного пункта перед поворотом к складам, Катя сошла с платформы, предъявила пропуск дядьке, с сонным видом сидящему в окошке пропускного пункта; тот неприветливо буркнул:

– Жди. Вас подвезут.

Прошла через турникет. За пропускным пунктом толпилась небольшая группа людей. Это были рабочие с других заводов, тоже отпущенные побывать в Городе. Подошла платформа, ничем не отличающаяся от той, на которой она приехала из завода. Минут за пять доехали до места посадки на движущуюся дорожку. Ехала, смотрела по сторонам и, как и ожидала, ничего для себя нового не видела. Всё те же прямоугольники безликих домов, стеной следующие друг за другом по обе стороны полностью заасфальтированных лишенных зелени улиц; одинаковые квадраты дворов; те же многочисленные на первых этажах конторы юристов, кабинеты дантистов и психотерапевтов. Города массовой касты строили по одному проекту.

* * *

Провизор сидел за столиком у окна и, скучая, наблюдал за улицей. Как всегда в это время, покупателей было мало. Заметил девушку ловко, почти не коснувшись замедленной дорожки, соскочившую на тротуар, и направившуюся к аптеке. Девушка была стройной, походка её легкой, утренний ветерок играл её волосами и подолом платья. Молодой человек быстро выдвинул ящик стола, вынул коробочку с тюбиками помад для нанесения на лицо знаков, подошёл к зеркалу на стене и под левым виском нарисовал себе красный кружок, хотя прекрасно знал, что заниматься ухаживанием на работе запрещено. Улыбаясь во весь рот, стоя, встретил вошедшую.

Катя мельком глянула на белозубую, на показ, улыбку, на красную метку, и слегка насупилась.

– Пожалуйста, это лекарство, – с неприступным видом подала рецепт.

Но парню было скучно, и он продолжил ухаживание:

– Для вас за полцены! – улыбаясь, подмигнул.

Но тут заметил её рабочие башмаки и, без дальнейших разговоров, подал лекарство.

Лекарство куплено; пора было позаботиться о ночлеге, найти гостиницу, адрес которой указан в пропуске. Мимо проходила молодая женщина. Катя обратилась к ней с просьбой, объяснить, как туда доехать. Женщина остановилась, смерила её гневным взглядом, и, проворчав что-то, быстро зашагала прочь. Вспомнила, что обращение на улице к незнакомому лицу, означает какое-нибудь домогательство. Нужно было искать полицейского. Увидела его на перекрёстке. Страж порядка, крепкий, мускулистый и настороженный – сам вид его должен вызывать трепет – расставив ноги, стоял на специальном возвышении и, покачиваясь с пятки на носок, лазерной дубинкой похлопывал себя по голенищу сапога.

Подошла, назвала адрес, спросила, как туда доехать. Он строго и неприязненно оглядел её, задержал взгляд на рабочих башмаках, все понял, поднял презрительный взгляд, протянул руку:

– Пропуск.

Протянула. Рассмотрел. Из пристегнутой к ремню сумки, вынул полицейский компьютер, набрал адрес; выползла бумажка с подробным описанием маршрута. Подал вместе с пропуском:

– Спускайся в метро. Если неграмотная, покажешь эту бумажку полицейскому, он скажет в какую сторону и до какой станции ехать, а там опять спросишь. Обращайся только к полицейским – не то заведут куда-нибудь.

Опять закачался с пятки на носок.

Гостиница находилась на окраине мегаполиса. Старое производственное здание было приспособлено под гостиницу. Открыла обитую дерматином дверь, вошла в полутёмный вестибюль, предъявила пропуск дежурной, сидящей за стойкой.

Дежурная встретила неожиданно приветливо, выдала полотенце, дала ключ от комнаты:

– Располагайся, но долго не засиживайся. Скоро время обеда, спустишься ко мне – отведу в столовую.

По металлической лестнице поднялась на верхний этаж, прошла по тускло освещенному коридору с дверьми по обе его стороны. Вошла в комнату, огляделась – бедно и неуютно: десять коек, вокруг большого стола посредине комнаты разномастные стулья, выгоревшие обои, пятно на потолке из-за протечки крыши, цементный пол. Умылась над раковиной у входа и спустилась в вестибюль.

Дежурная оставила записку: «Прошу подождать», и они отправилась в столовую. Обед ничем не отличался от стандартного обеда на заводе. Катя спросила, лучше ли обеды в Городе.

– Нет. Такие же. На каждый день меню везде одинаковое.

Разговорились. Миловидная женщина лет сорока постоянно улыбалась, и улыбка красила её лицо.

– Нравится вам здесь? – спросила Катя.

– Здесь не с кем поговорить.

Катя сказала, что ей надо сделать кое-какие покупки, а ещё хочется помыться и вечером пойти на концерт – у неё есть билет. Дежурная рассказала, как добраться до ближайшего магазина, и наказала поторопиться, если хочет принять душ – вечером горячую воду могут отключить. Посетовала, что заводские все разбежались, опять не явились на обед, остались голодными.

Когда вышла из метро, предъявила билет и через турникет прошла на площадь, до начала концерта оставалось ещё полчаса, но публика там уже толпилась группами. Удивило разнообразие раскраски лиц: на лбу три чёрные линии перечёркнуты красной; синяя или красная звёздочка на щеке; раскрашенные в два, три и даже четыре разных цвета губы; извилистые линии, стрелки, разноцветные кружочки, почти у всех красный кружочек под левым виском. Желая ей хорошо повеселиться, дежурная гостиницы, вынув из рабочего стола коробочку с помадами, предложила:

– Хочешь нанести знаки?

– Нет.

А теперь ловила на себе недоуменные взгляды: похоже, у неё одной на лице не было никакого знака.

Народу набилось доотказа, приходилось делать усилия, чтобы людская масса не затолкала в середину площади. Стемнело. Засветились светильники-древки флагов; от направленных на него прожекторов ярко засиял Храм Абсолюта. Из трансляторов загремел гимн. Людская масса запела. Затем минута тишины. За сценой на фоне Храма опустился прозрачный занавес, и Храм стал просматриваться как бы сквозь дымку.

На огромных экранах по сторонам площади воспроизводилось всё, что происходило на сцене. С каждым номером усиливались грохот музыки, мелькание света и накал эмоций зрителей.

– Ты, ты, ты, – тыча в публику и бесстыдно вертясь, пела почти обнажённая певица в черных туфлях, чёрных перчатках по локоть, с белыми перьями на голове. – Ты красив, здоров, ты весел – ты сейчас моя звезда, на сегодня я твоя.

– Ты меня хочешь, ты меня хочешь, я знаю, знаю, знаю – ты меня хочешь, – гремел подхваченный всеми припев.

Публика свистела, раскачивала воздетыми вверх руками.

Затем под музыку в танце на сцену попарно выплыли жеманные, женственные юноши, а вслед за ними мужчины, подчеркнуто мужественные с накачанными мышцами рук, ног, плеч, торса. К мужчинам присоединились подобного же вида женщины: мужеподобные и удивительно женственные. Сцены ухаживания, ревности, смены партнёров, забавное фиглярство, эротические танцы. Глядя на восторженное неистовство публики, Катя недоумевала: как может такое нравиться, и почему подобное называют искусством, но, зажатая в толпе, уйти не могла.

Представление закончилось скандированием людской массы под дирижерство любимого публикой артиста: «Свобода, равенство, закон». Из трансляторов опять грянул гимн, публика подхватила его.

Ехала в метро и украдкой наблюдала за плотно набившимися в вагон людьми: почти все держатся попарно, взявшись за руки, за талию, за плечи. Рядом с ней двое мужчин – мускулистых, сильных, вполне мужественных – стоят, переплетя пальцы рук, и тесно касаясь друг друга. Две подружки обнимаются, шушукаются.

– Пупырышек мой…, – слышит рядом томный шёпот.

Скосив глаза, видит рядом с собой немолодую полную женщину всю, в этом сезоне, модных бантиках: на не прикрывающей полный живот кофточке, в волосах, на подоле короткой юбочки. Ещё во время гастролей она заметила, что мода в касте М не признаёт возрастных различий. В жаркую погоду люди преддомстарового возраста не считают неловким, не забыв нанести на лица знаки, разгуливать по улицам в маечках, едва прикрывающих их дряблые телеса, и коротеньких шортиках. Обняв, соседка тесно прижимает к себе сидящего рядом подростка в школьной форме. Стараясь отодвинуться, Катя вжимается в металлическую стойку.

Во второй день отправилась в парк. На центральной аллее людей было так много, словно, они пришли не погулять, а вышли на демонстрацию. Шли медленной плотной толпой, наступая друг другу на пятки.

Ходить по траве запрещалось – об этом предупреждали повсюду развешанные таблички. Нашла свободное место на скамейке, где, порознь, отгородившись молчанием, тесно сидели отдыхающие. Не замечая проходящих мимо, не слыша шарканья их ног, долго сидела, наслаждаясь видом зелени, шёпотом листьев, и, тоскуя по безвозвратно утерянному, с печалью и нежностью вспоминала Доктора. Не в первый раз, думала, что, будь он жив, ничего плохого с нею не случилось бы никогда. Овладело отчаяние; никто в мире ей не поможет, выхода нет, она навек отринута. Даже, если попытаться не вернуться в завод, то негде спрятаться, и она будет арестована в первый же день, а закон «О запрете перемещения людей из одной касты общества в другую», – беспощаден.

Наконец тяжело поднялась и пошла из парка. При выходе заметила афишу. В залы Симпозиума приглашали на лекции с последующими диспутами. Темы лекций-диспутов:

«Пороков нет, есть индивидуальность».

«Любовь – пережиток, или болезнь?»

«Молодость и наслаждение».

Прочитала, презрительно усмехнулась.

Неподалёку от выхода из парка раскинулась распродажа сваленных в кучи поношенных вещей, привезённых из элитной касты. Облепив пестрые кучи, люди копались в них. Подумала, что неплохо бы подобрать тёплую кофточку, но денег мало. В куче детских игрушек выбрала недорогую, но в хорошем состоянии куклу для Аннушки. В другой куче подобрала дешевенькие подарки и Бригадиру с Хозяйкой.

Побродила по городу, Вернулась в парк и до вечера вместе с толпами людей гуляла по его аллеям. Одинокая, потерянная, голодная.

Уже стемнело, когда поднялась из метро и пересела на движущуюся дорожку. На улицах засветились телевизионные экраны: наступило время обязательного просмотра. Вспыхнул экран над дорожкой, и немногочисленные пассажиры, как по команде, уставились в него. Передача началась с показа веселого детского мультсериала про мальчишку Жано. После её просмотра детям положено было укладываться спать. Толстый, рассеянный и смешной Жано ест бутерброд: откусывает и поглядывает сколько осталось. Прибегает мышка. Жалобно глядя, она, протягивает одну лапку к Жано, а другой гладит себя по впалому животику. Жано протягивает, было, ей бутерброд, но каждый раз опять отправляет его себе в рот и немного откусывает. Наконец, когда остаётся крохотный кусочек, с улыбкой во весь рот отдаёт его мышке, а та, вместо того, чтобы сразу съесть, прижимает лапку к сердцу, кланяется и благодарит. Выскакивает кот, хватает мышку, кусочек бутерброда отлетает в сторону. Подробная сцена поедания мышки. Хлопающий глазами Жано. Мышка съедена. Кот поднимает кусочек бутерброда и с галантным поклоном возвращает его Жано. Тот съедает. Со словами: «смех от пуза» – кот гладит свой раздутый живот и хохочет. Оба, кот и Жано, гладят себя по животам и покатываются со смеху. Завтра весь Город подхватит – «смех от пуза».

Затем продолжение ежедневного сериала «Главный враг». Русский – некрасивый, медведеподобный, и хитрый маленький, с глазами-щёлками, всё время скалящий зубы китаец, проникают на завод с целью подкупить руководителя и овладеть секретом производства. Руководитель неподкупен. Включением сигнализации он вызывает бдительных стражей. Но враги прорываются – огонь, грохот взрывов – и улетают на аэролёте, обронив при этом своё оружие. Эксперты обнаруживают, что это оружие выпускают на одном из ближайших заводов. Как оно попало в руки врага? Конец три тысячи первой серии десятого варианта.

Затем хроника. Катя вздрогнула, ей показалось, что на экране завод, где она работает и живёт – грязный, разрушающийся, шумный. Голос диктора:

– Перед нами завод, где работают русские. Разве есть хоть какое-то сходство между заводами нашего Города и этим заводом? Русские ленивы, они не хотят и не умеют работать. Они недисциплинированны, безынициативны и не умеют руководить, поэтому руководство осуществляется специалистами массовой касты. В быту они грязны и неряшливы.

На экране в убогой комнате на сбитой из ящиков койке с тупым, унылым выражением лица сидит непричесанная женщина в серой одежде и в рабочих ботинках. Катя незаметно оглядела попутчиков – на их лицах презрительное отвращение. С горечью подумала: «Посмотреть бы на вас в таких жизненных обстоятельствах».

Передавая новости мегаполиса, телеведущая одинаковым бодро-веселым тоном сообщила об успехе концерта на площади Храма Абсолюта, и сколько людей после концерта покалечено в сутолоке метро.

Потом возник подъезжающий к платформе длинный состав электробуса. Из множества одновременно раздвинувшихся дверей выходят люди и широким потоком направляются в сторону находящегося на заднем плане завода. Лица белые, чёрные, смуглые, красивые, весёлые. Многоцветие лиц и одежды. Среди пассажиров движущейся дорожки оживление, возгласы узнавания.

Бравурная музыка. Во весь экран ярко вспыхивает звезда Абсолюта. Пассажиры поднимаются с надутых воздухом сидений: наступило время чтения новых указов и постановлений, время общения с отцами мегаполиса, а слушать их полагается стоя. На фоне Звезды Абсолюта лицо мэра Города, читающего указ о новом распорядке вывоза мусора. После чтения указа мэр улыбается во весь огромный экран, благодарит за трудовой день и желает всем полноценного отдыха.

Звучат фанфары, а затем гимн. Пассажиры поют стоя, подняв лица к светящейся во весь экран Звезде Абсолюта.

После исполнения гимна на движущейся дорожке стало тихо: сказывалась усталость после трудового дня. Если разговаривать – надо улыбаться, а людям было не до улыбок.

Тяжёлое испытание уготовила Кате судьба в последний день пребывания в Городе. Оставался неиспользованным талон на просмотр голографического фильма. Чтобы не возвращаться в гостиницу, она утром взяла сумку с покупками, простилась с дежурной и поехала в Голотеатр. В обмен на талон, в кассе получила билет с указанием места и времени начала сеанса.

До начала сеанса успела немного погулять по центру Города. Возле входа во Дворец Симпозиумов на рекламные тумбы наклеивали афиши – ожидался приезд зверинца; а расположившаяся за складным столиком средних лет женщина бесплатно раздавала буклеты с изображением зверей. Буклеты были цветные, красочные.

Голографический театр – огромный кубовидный серый, с окрашенным в зелёный цвет полусферическим куполом, поражал своей монументальной громоздкостью. Со всех сторон он был окружен балконами с металлическими лестницами и перилами. Проходы между квадратными бетонными колоннами вели с балконов в галереи, а из галерей через многочисленные двери со всех сторон здания – входы в просмотровый зал, с амфитеатром спускающимися рядами сидений.

В потоке зрителей по широкой металлической лестнице поднялась на балкон и через галерею вошла в просмотровый зал. Несколько минут ушло на поиски указанного в билете места. Наконец села и, как требовалось, пристегнулась ремнём, надела наушники, нажала кнопку в подлокотнике.

Натурально и объемно возник горный пейзаж. Сердце дрогнуло, когда по крутому склону стал подниматься вагончик, а она, сидя у окна, рядом увидела отступающие вниз валуны и деревья. Летали птицы, рыжая белка перепрыгнула на другую ветку. Лес кончился, внизу остались темно-зелёные кроны сосен. За окном покрытые мохом камни. Потом – протяни руку и коснёшься – потянулась голубая ледяная стена. Всё знакомо: и фуникулер, и подъём к вершине, где находится спорткомплекс. Во все стороны широко открываются дали: изумрудно-зелёные луга, в чистом небе высоко парит орёл. На вершинах отдалённых величественных гор, лежат клочья облаков.

Затем полёт над покрытыми снегом и ледниками сизыми вершинами гор. Внизу горные хребты, голубеет небольшое озеро, серо-черные дороги образуют крутые петли. Восторг сменяется глубокой грустью: где-то здесь погиб тот, лучше которого она так и не встретила в своей жизни.

Аэролёт разворачивается в сторону долины и за сиреневой дымкой вдали виднеются поросшие лесом холмы. Ей чудится, что она летит к родному городу, и вот-вот увидит его, а за ближайшим холмом и родная школа – этот замкнутый бесконечно дорогой мирок. Слёзы застилают глаза, а ей кажется, что это запотело стекло иллюминатора, и она протягивает руку, чтобы протереть. Сердце гулко бьется, стучит в висках. Но аэролёт разворачивается, влетает в ущелье и летит вдоль стоящих плотно, плечом к плечу, остроконечных и с пологими вершинами горных великанов.

Фильм закончился. Медленно загорелся свет. Публика неторопливо покинула зал, а она, склонясь, продолжала сидеть; из её глаз текли слёзы. Подошла служащая, неприязненно сказала:

– Выйдите на воздух!

Ничего вокруг не замечая, она брела по улице, потом ехала в метро, потом на движущейся дорожке. Сойдя в нужном месте, стала поджидать платформу. Платформы всё не было, а время уходило. Она в нетерпении и беспокойстве ходила, непрерывно вглядываясь в сторону, откуда та должна была появиться. Наконец, не выдержала, переобулась в заводские башмаки, и быстро пошла по железнодорожной колее.

Дядька на пропускном пункте, принимая её пропуск, поторопил:

– Поспеши: вон, уже твои едут.

Из складских ворот выехала груженая платформа и, повернув, остановилась.

Выскочила за дверь и побежала. Не добежала метров двадцать, когда платформа поехала. Был подъём, и тяжелогруженая платформа медленно набирала скорость. Со страхом, что останется одна в пустынном месте, оступаясь, бежала по рельсовому пути; сумка колотила по спине. Между нею и платформой оставались какие-то метры, но она никак не могла их одолеть.

Груз занял почти всю платформу, и только в конце её было оставлено место для людей. Грузчики ехали стоя.

– Давай, давай! Ещё поднажми! – кричали.

Свесившись, тянули руки, пытались схватить её.

– Держите меня! – крикнул один.

Сбросив куртку, он низко перевесился за борт, и стал размахивать ею. Чтобы не вывалился, его самого держали за ремень брюк.

– Хватай! – кричали все.

Рукава куртки били по голове, по плечам. Наконец, поймала, вцепилась. Когда втащили на платформу, долго не могла прийти в себя и отдышаться. Текло из носа, рта; перегнувшись за борт платформы, плевала и кашляла, а сзади крепко держали сильные руки парня.

Приехали. Сошла с платформы и остановилась. Подошёл парень.

– Спасибо тебе…

Он улыбнулся и, торопясь на разгрузку платформы, сразу попрощался. Посмотрела вслед: ростом выше среднего, широкоплеч, русоголов.

Прошла мимо штабелей ржавых труб и контейнеров, миновала общежития и прошла в ворота завода. Вошла в грязный тамбур жилого корпуса и остановилась. Мысль острая, пронзительная, что ей уже никогда не выбраться отсюда, лишила сил. В отчаянии она долго стояла в полумраке тамбура. Пластиковые доски прогибались, под ними хлюпала грязная вода. Наконец, преодолела себя и открыла дверь комнаты.

Все были дома и с нетерпением поджидали её. Хозяйка бросилась с расспросами, а рядом в радостном нетерпении получить подарок, теребила подол платья Аннушка. Отвечала с усилием. Вручила подарки. Когда сели ужинать, есть не стала, легла на кровать. Несмотря ни на что, теплившаяся в душе уверенность, что когда-нибудь она, каким-то образом, всё-таки вернётся в прежний, такой счастливый родной мир, умерла…