Читать книгу Триумф и прах - Елена Валентиновна Малахова - Страница 10

Признаться, я начинаю забывать многие встречи, суть разговоров и другие автобиографичные факты своей жизни. Но воспоминания, связанные с Джеймсом Кемелли, не боятся палача, именуемого временем. Они будут существовать в памяти, пока дышащее тело не покинет жизнь.

Иногда меня спрашивали, каким вам виделся великий гений – Джеймс Кемелли? Я затруднялась дать точный, но в то же время красочный и насыщенный ответ. Беседы с ним были мимолетны, а выводы после разговоров запутанны. Описать в двух словах натуру прирожденного таланта невозможно. Джеймс Кемелли, на первый взгляд, представлял собой обычную геометрическую фигуру, мало отличную от других фигур, живущих по законам науки и повинную общим правилам. Но это было заблуждение. Стоило слегка углубиться в автобиографию, знакомую единицам, так становилось очевидным, что та повинность Джеймса была наигранной видимостью. В виду некоторых сил, упомянутых им в одном из наших разговоров и понятую мной значительно позже, видимость сохранялась долгие годы. Но никакая сила не сумеет остановить уничтожение урожая от налетевшей саранчи. Джеймс служил урожаем для несравненного дара, который будто саранча зародился в теле младенца и остался пожирать его до конца бренных дней.

Избирательность памяти – вещь уникальная. Иногда я не помню, куда именно положила накануне очки для чтения или записную книжку, но зато помню как сейчас день, когда отсиживалась в шкафу кабинета Кемелли. Ноги дрожали, а тело бил озноб от мысли, что меня поймают с поличным. Но мне удалось остаться незамеченной. Я прошмыгнула в гостиную как раз, когда Джеймс спускался по лестнице вниз.

– Вы пришли вновь читать нотации? – спросил он у меня. – Сегодня я не в лучшем расположении духа.

То являлось правдой. Джеймс был необычайно хмурым. Редкие бесформенные брови едва заметно сдвинулись, а в глубоких глазах жила пустота.

– Нет, я пришла отдать вам это.

Я протянула письмо Летиции. Джеймс устремил на него усталый взор, затем вялым движением взял послание и порвал его пополам, протягивая мне назад его кусочки. Я остолбенела. Затем он отошёл к столику, где стоял патефон, и поставил в него музыкальную пластину. Нельзя было ни признать музыкальное произведение «Времена года. Осень³», которое разнеслось по комнате.

Ошеломление приковало меня на месте, и я несколько секунд рассеянно глядела на порванный конверт. Когда ко мне снова вернулся дар речи, я спросила.

– Вам не интересно, что там было написано!?

– Мне всё равно.

– Даже не спросите от кого оно?

– Я не жду писем. Всё равно.

– А я скажу от кого, может, тогда вы задумаете все-таки его прочитать.

Не дожидаясь моего ответа, он открыл ящик секретера и достал целую стопку писем, связанных шпагатом.

– Вот, почитайте, если вам любопытно. – Джеймс небрежно швырнул их на стол. – Ручаюсь, автор у них один и тот же.

Я взглянула на письма. На белых запечатанных конвертах красивым аккуратным почерком было написано посередине: «Джеймсу Кемелли». Казалось, каждая буква несла в себе нежную и невинную прелесть любви, которая переполняла душу отправителя. Когда Каприс говорила о письмах Летиции к Джеймсу, я не задумывалась, что письмо было не единичным. Их было порядка шестидесяти!

– Вы не вскрыли ни одного конверта? – изумилась я.

Глядя как крутится пластинка, Джеймс выглядел отсутствующим. В глазах не было ясности и фанатизма к загадочным ответам. Душа словно покинула его тело, и оно было опечалено неизмеримой утратой. Как уже говорилось, я не питала к людям жалости, но в тот момент я посочувствовала Джеймсу. Впервые слова: «Мой бедный мальчик» из уст Терезы подошли бы как нельзя кстати. Но мне не терпелось разобраться в личности Джеймса, которая явно отличалась от остальных знакомых мне людей.

– Одно вскрыл и пожалел об этом. – ответил Джеймс.

Наш разговор прервал стук во входную дверь. Лицо Джеймса возвращало себе ровный тон повседневности. Стук становился громче и навязчивее. Но Джеймс не двинулся с места. А гость продолжал стучать, и тогда я не выдержала.

– Вы что не слышите, что в дверь стучат?

– Пусть.

Он говорил сухо и равнодушно, точно рот открывался без его желания, лишь потому что из разума поступали нервные импульсы.

– Я не могу открывать в вашем доме. – продолжала взывать к его совести я. – Так не принято!

– Так не открывайте.

Надрывной стук продолжал проверять нервы на стойкость, но выяснилось, что только моя нервная система далека до совершенства.

Я открыла дверь, и в тот же миг залетела Каприс: возбуждённая и румяная от досады, что ей не оказали должного внимания. Она и не взглянула в мою сторону, точно я была частью мебели роскошной гостиной, и мигом подскочила к Джеймсу.

– Тебе сложно открыть? – взревела она.

– Убирайся к дьяволу. – также сухо промямлил он.

– Это после того, что с нами было?

Каприс громко кричала и размахивала руками для большего эффекта. Право, женские истерики так банальны!

– После того, как я тебя истязал?

Я поняла, что Джеймс хотел отмыться передо мной от грязи сплетен Каприс, вылитой на него.

– Нам стоит поговорить. – Каприс замялась. Вероятно, тогда она вспомнила, что я нахожусь за спиной. – Белла, я попрошу тебя выйти.

– Она останется, – тем же пренебрежением ответил Джеймс. – Хочешь – говори, нет – убирайся.

Каприс была поражена, и я не меньше. Джеймс стоял спиной, и, к сожалению, я не видела его лица. Это лишило хотя бы малой доли предположения, как Джеймс относится к приходу дочери Медичи.

Каприс ломала руки. Её всклочному характеру смущение было не присуще. Но по всей видимости в тот момент ей было неловко вести в открытую довольно личную беседу.

– Джеймс, ты слишком жесток ко мне! Умоляю, не губи меня! Неужели ты не видишь, как я немыслимо тебя люблю?

Джеймс поразмыслил с минуту, оставаясь в том же положении.

– Вижу… что ты не любишь. Твои чувства имеют иной характер.

– Чушь! Я люблю тебя!

– Нет, в тебе говорит дух лидерства. Ты хочешь затмить сестру и доказать всем, что ты лучше её. А теперь уходи.

– Так ты женишься на ней? Она тебе больше пришлась по душе?

Джеймс больше не обмолвился, хотя Каприс продолжала засыпать вопросами. Она была крайне уязвлена. Ее лицо перекосили злоба и досада.

Честно, я не знаю по какой причине, Каприс заслуживала симпатии мужчин. Должно быть, многие отличали в ней пыл и красоту. Но тот пыл обладал разрушающим действием, а красота являлась корыстным обманом, приманкой. Как только появлялся поклонник Каприс впускала в него острое жало, обесточивала и забирала силу. В природе так расчётливо поступает самка богомола, уничтожая того, кто был ей некогда близок плотью. Но помимо корыстолюбия у Каприс, на мой взгляд, присутствовала ещё одна утомительная особенность – её было слишком «много»: в разговоре она болтала громче всех, в доме будто бы всё вертелось вокруг нее. Иногда, казалось, что старшины семьи Медичи забывают, что у них есть Летиция. То, что прощалось Каприс – Летиции не сходило с рук. Летиция была довольно смиренной, чтобы оказывать неуважение к старшим, что скорее всего объясняется проживанием на родине. Каприс в детстве перенесла осложненный грипп и долго лечилась в Германии. Это оказало влияние на формирование пренебрежительного поведения. Порой она забывалась, что перед ней не немка горничная, а почитаемые родители. Ровно как в те минуты позабылась, что непристойно столь вызывающе вести себя в доме постороннего мужчины.

Джеймс продолжил сохранять молчаливую позу. И Каприс сдалась.

– Женившись на ней, ты разобьешь моё сердце. – напоследок сказала она.

– Мне всё равно на твои чувства, тебя и твою мольбу. Проваливай к дьяволу. – снова твердил Джеймс, не поворачиваясь.

Равнодушие его не могло ни удивлять. В той картине жестокого романтизма я видела нерушимую власть мужского самообладания, которая сковывала льдом безразличия, а также ничтожность человеческого духа. Мы рабы чувств. И беспомощность Каприс служила наглядным примером слабости. До конца я не могла судить о чувствах Каприс. Откровению со мной она поддавалась только, когда дело касалось сестры. К тому же много ли я смыслила в любви? Как бы не так, был ли этот случай явным проявлением любви или нелегкой погоней за первенство – но оба варианта выглядели убого.

Каприс огляделась по сторонам и, увидев стопку писем на столе, схватила связку и швырнула на пол. Это последнее, чем она могла смягчить рану на лоне ужаленного самолюбия. Джеймс обернулся. Оттолкнув меня в сторону, Каприс вылетела из дома Кемелли.

Задумываясь часто в преклонном возрасте о людских взаимоотношениях, я наконец поняла, что главный кирпичик, благодаря которому строится та или иная связь между двумя людьми – это присутствие в характере человека чувства самодостоинства. Сперва человек анализирует положение другого человека в обществе, его уровень самодостаточности и критики в отношении себя, а затем только выбирает соответствующую модель поведения относительно объекта. О том постоянно напоминал мне Джеймс Кемелли, и тот день, когда Каприс признавалась в любви, был одним из таких дней.

– Что вы скажите об этом? – спросил меня Джеймс, растягивая таинственную улыбку на губах.

– Это отвратительно! Вы были непростительно грубы с Каприс.

– Я лишь вёл себя так, как она позволяла с собой вести. Всё это дешевый спектакль, не более. Она слишком бездарна, чтоб играть талантливее.

Суть модели его безжалостного обращения с Каприс стала понятна. Джеймс наблюдал за ней какое-то время и определил рамки, дозволяющие ему поступать с ней так, как она того заслуживала. Она не перечила ему, не обижалась и не отпускала слов возмущения, наподобие: «Как смеете вы так говорить со мной?». Она позволила ему издеваться над собой, так Джеймс и поступал. Тактика Джеймса напоминала животный инстинкт самосохранения. Согласно ему, самый кровожадный хищник прежде, чем броситься на жертву, сперва изучает ее, ищет слабые стороны, сопоставляет силу своей силе. Ни с одним львом не станет сражаться гиена. Трусливо поджав хвост, она учится прочь в прерии, чтобы выжидать. И только когда лев ослабнет, она сумеет попытать счастье в борьбе за первенство.

Таким образом во взаимосвязи Джеймса и Каприс нарисовался размытый, но всё же итог. Но было непонятно, почему он так осознанно и без лишних слов избегал Летицию? Мои предположения были непроглядно мутными, и потому я осмелилась спросить об этом у Джеймса так, между прочим.

– Прочтите одно из писем, – предложил Джеймс. – Неважно какое. Я уверен, они похожи как две капли воды. Возможно, тогда ваш вопрос станет бесполезным.

Во мне сражались жажда познания и элементарные нормы, которые вкладывал мне с детства дядюшка Джузеппе.

– Нельзя читать чужих писем. – говорил дядя. – Письмо обладает особыми правами. Вникать в тайный смысл послания равносильно зайти в комнату чужого дома, где хозяин дома наг.

Но Джеймс был настойчив. Неясно, зачем ему понадобилось, чтоб я вдавалась в суть его любовных интриг, но я все – таки забрала последнее порванное письмо.

Выйдя из дома Кемелли, я застала Каприс на веранде. Она ходила взад-вперёд, покусывая пальцы. Подобное волнение нельзя было не заметить. Каприс тотчас подскочила ко мне и крепко обняла.

– Прости! Не знаю, что на меня нашло. Словно бес вселился! Я не хотела тебя толкнуть. Ты же понимаешь, я не могу обидеть…

Каприс замялась, и я не без иронии дополнила её.

– Калеку?

Она отстранилась, а из круглых знойных глаз изливалось сострадание, от которого хотелось убежать.

– Говори! Не стесняйся! – сказала я, желая поставить её в затруднительное положение.

Но получилось совсем наоборот.

– Белла, мне правда жаль. Мы скоро выйдем замуж: я, Летиция… А тебе, наверно, крайне обидно смотреть на счастье других.

Я постаралась проникнуть в пропасть бессовестных глаз Каприс. Она смотрела придирчиво, беспардонно, наглым взглядом бесчестия. Её тело было пропитано ядом. И тот яд, отравляющий речь и невинность движений, невольно впитывался телом другого человека. Тотчас происходило заражение, и не менее обезоруживающая злость брала верх над телом пораженного. Каприс вероятно хотела отомстить мне за то, что я лицезрела момент её великого позора. Сомневаюсь, что она и впрямь была настолько глупа, чтобы не сообразить, какую боль причиняет своими словами невольному игроку того антракта.

– Ты знала, что женой Джеймса станет Летиция, а не ты? – неожиданно спросила я.

Каприс растерялась, пряча глаза. А я продолжила натиск.

– Ты наврала Летиции, что Джеймс женится на тебе, дабы нанести ей последний мощный удар и вдобавок к вышесказанному втянула в бесчестную игру честное имя Терезы?

Каприс метнула на меня гневный взгляд.

– Я не могла сидеть, сложа руки. Джеймс неровня ей. Летиция – ослепительный ангел, а Джеймс – сатана. И он обязательно её погубит.

– Неправда! – сказала я. – Ты и не думала о сестре. Тебе хотелось досадить ей, и ты выбрала самый жестокий и действенный метод. Это гнусно и подло! Прежде, чем жалеть меня, пожалей лучше себя. Физическое уродство ничто по сравнению с моральным.