Читать книгу Триумф и прах - Елена Валентиновна Малахова - Страница 2

Не помню, сколько мне исполнилось тогда. Определённо, я была старше юного подростка, но значительно моложе, чтоб в одиночку заботиться о нише, которую по праву должна была занять в мире возможностей и несбыточных надежд. Признаться, в те годы люди виделись мне экраном кинематографа, а их истории – увлекательным фильмом, который воспринимался мной исключительно верой на слово. Это слепая вера в чужие рассказ о других людях не давала беспристрастно заглянуть за кулисы правды. Философия жития человеческого мало занимала меня. Но однажды мои скудные представления неволей поменяли концепцию значимости некоторых убеждений в отношении людей и света критики. Проще говоря, во мне пошатнулось доверие к людским кривотолкам.

Случилось это благодаря человеку, чьё имя в творческих кругах нашего времени произносят возвышенно, с необъятным благоговением. Но оно до сих пор не утратило хульной репутации Сатаны в глазах светских дам и большей половины мужского общества. Безусловно, мало кто знал его как Джеймса Кемелли. Да и великого гения, подспудного в недрах своеобразной его натуры, в те годы удалось разглядеть далеко не многим, чего нельзя сказать о натуре Джеймса Сатаны.

Первое, что приходит на ум о человеке с подобным прозвищем – это полная безнравственность и притягательная внешность повесы. Не исключено, что избранные души вообразили бы у него вместо глаз горящие угли, а также представили бы языки пламени, бьющие из ушей. Но совершенно не таким созерцала Джеймса Кемелли я.

Однако, прежде, чем увидеть Джеймса воочию, я столкнулась с отчаянной критикой из уст семьи Гвидиче и её близкого окружения. Наступил сентябрь, когда мой дядя, Джузеппе Гвидиче взял меня с собой в маленький уголок Италии на праздник сбора винограда. Моя тётушка, Адалия Гвидиче – уважаемая вдова южных районов, была куда старше дяди Джузеппе, но сохранила, как принято выражаться в Италии: «bella figura¹». Чопорная, но необычайно изящная тетя Адалия никогда не слепила красотой: крупный курносый нос, мелкие серые глаза и такие же серые волосы, зачесанные по старым итальянским стилям. Но многие привычки уроженки Марино были столь обворожительны, что ненароком забываешь о благолепии. Строгость, присущая ей, останавливала откровенность собеседника. Но мягкость черт лица, удрученного изобилием солнца, несколько спасала положение.

День стоял жаркий. Обед проходил в кирпичном обветшалом доме трех этажей, типичном для района сельских плантаций винограда. Стол ломился изобилием, коим тетушка всегда славилась помимо щедрого гостеприимства. Впрочем, то не отличало её от остальных итальянцев на званном обеде. Традиции здесь почитаемы издревле: близкие друзья и соседи приравниваются к степени кровного родства. По той причине за столом присутствовали не только Антонио Гвидиче (младший из трех сыновей тети Адалии) с женой Доротеей и малыми продолжателями их рода: мальчиком Орландо и девочкой Лукрецией, но и Агостина Медичи с дочерями: Летицией и Каприс. Беседа шла оживленная. Говорили о познавательных поездках дяди Джузеппе по Европе, затем обсудили предстоящий праздник. Когда дядя Джузеппе вышел на улицу, а за ним следом – Антонио, разговор за столом поменял истоки. Первой заговорила Агостина Медичи.

– Уильям Кемелли уже приехал?

Тетя Адалия подняла свои выцветшие благородные глаза, передавая по кругу блюдо с тушенными овощами.

– Нет, он будет только к вечеру, – ответила тетя. – Похоже, поезд слегка задерживается в пути.

– Слава пресвятой Мадонне! – Агостина Медичи совершила крестное знамение. – Нам удалось избежать отвратительного общества и неизбежного скандала!

За нерадивым диалогом старшин семейств прослеживалось некое волнение, охватившее присутствующих. Глаза Каприс мгновенно засверкали. Она силилась сокрыть довольную улыбку, но едва ли. Летиция, напротив, была необычайно робкой, и после упоминания об Уильяме Кемелли взгляд её стал ещё более робким и смущенным. Тогда я не понимала, что живую реакцию готовых невест на выданье вызвал не синьор Уильям, а другой человек.

Я старалась держаться непристрастной, но та атмосфера, что повисла в те минуты, натолкнула вопросом излиться наружу.

– Что плохого в обществе этого человека?

Агостина Медичи сделала глоток сухого вина, и познавательные взоры участников трапезы смело обратились ко мне.

– И не спрашивай, Белла! – небрежно ответила тётя Адалия. – Мало кому приятно об этом вспоминать.

– Здорово подметила, Ада! – подхватила синьора Агостина. – Говорят, Уильям вновь привезёт этого дьявола?

Её сухощавое лицо изобразило отвращение. Летиция сильнее опустила голову, устремляя взор в тарелку, а Каприс вспыхнула глазами.

– Мама! – вскричала Каприс. – Прошу, не говори так о нём!

Агостина Медичи заимела оскорбленный вид.

– Не влезай Каприс! Где твои манеры? Пожалуй, Европа вытрясла из тебя лучшие корни Италии!

В дверях появилась Тереза – чернокожая пышная, точно взбитая перина, женщина в летах. Она была дочерью торговца полотном, работала одновременно на плантациях дома Гвидиче и дома синьора Кемелли бог знает сколько времени. Её главной прелестью любой мог назвать широкую бесподобную улыбку: зубы ровные, крупные и белоснежные. Но я бы скорее подчеркнула момент, когда мясистые щеки во время улыбки или разливного смеха заслоняли разрез больших глаз. Она была немного прозаична, но мила в белых размашистых юбках и чалме.

Тетя Адалия любезно пригласила Терезу отобедать с нами. Но Тереза поставила блюдо поркетта на стол со словами:

– Не желаю участвовать в балагане жалких сплетен. Вы снова судите бедного мальчика, а ведь он наполовину сирота!

– Его никто не судит, Тереза! – деликатным тоном поправила её тётя Адалия. – Поступки этого англичанина давно перешли все границы. Вспомни, в том году он испортил половину нашего урожая, когда его беспардонный конь пустился по виноградникам.

– Ничего удивительного, – добавила Агостина, – каков хозяин – таков конь!

Тетя и Агостина Медичи громко рассмеялись, а Тереза, обиженно всплеснув руками, ретировалась.

Агостина Медичи считала себя необычайно остроумной. Жаркая кровь итальянки только усугубляла в ней жажду к колким насмешкам над окружающими. Среди увесистых фигур других итальянок, которых я разглядела по пути в усадьбу, Агостина Медичи выглядела утомленной, высохшей, будто курага. Казалось, года расправились с ней намного раньше положенного срока. Но она старалась компенсировать невзрачность лица и кожи рук, тяжелым слоем румян на скулах и пудры на щеках. В её высокой фигуре я видела неутомимую злобу на всё насущное.

Когда смех перестал сотрясать столовую, несколько минут все молча разделывались с поркеттой. Обед закончили темой об урожае винограда.

После такой непонятной дискуссии во мне взыграло любопытство. Познание неизведанного часто подчиняет людей себе, превращая в беспомощные существа перед потоком информации. Вот и я стала беспомощной перед интересом к живущему по соседству семейству Кемелли. В продолжении дня я искала малейшую возможность, чтобы расспросить Терезу о синьоре Кемелли и его дьявольском спутнике. Когда мне все-таки удалось выгадать недолгое время наедине на кухне, Терезу обуяло исступление.

– Мой бедный мальчик, – причитала она, – судьба с ним так жестока! Ох, чувствуя я, погубят они коня!

Тереза перескакивала с одной мысли не другую, продолжая натирать намытую посуду.

– Я так понимаю, Уильям Кемелли родом из Англии. Тогда зачем ему понадобилось обзаводиться плантацией в Италии?

В мягкий голос Терезы проникла горечь.

– Синьор Уильям был женат на Бьянке. Её покойный отец – дон Диего оставил ей плантацию в наследство. Когда бедняжка умерла, Уильям забросил усадьбу. Знала бы ты, какой чудесной, кристально чистой души была Бьянка! – Тереза замялась, устремив задумчивые глаза на тарелку, а затем поглядела в окно и сказала. – Ох, и погубят они коня!

Мне было трудно уследить за ходом бегающих мыслей Терезы, потому я старалась упорядочить вопросы по значимости.

– От чего умерла Бьянка?

– Заражение крови, кажется. Синьор Уильям тяжело перенес трагедию. Он забрал бедного мальчика в Лондон сразу после похорон. Тогда Джеймсу было не больше семи лет. Дом бы пришёл в запустение, если бы я не согласилась присмотреть за ним. Ведь плантации находятся в одном дворе, и Бьянка была мне как родная. Я видела, как переживает синьор Уильям, и предложила оставить Джеймса здесь под моим надзором. Но синьор Уильям пророчил сыну великолепное будущее и отдал учиться его в Лондоне. Они приезжают редко, в основном на праздник винограда.

Я молча вникала, а Терезу охватила охота говорить.

– В прошлом году Джеймс купил лошадь. Помню, сколько раз ему говорила: «Зачем такая нужна? Глазища чёрные, точно бездна, ещё уродлива на один глаз, а сама, как смерть – жуткая!» Но Джеймс полюбил её.

После заминки Тереза добавила.

– Да, безусловно, он полюбил её…

Последняя реплика Терезы довольно сконфузила меня. Казалось, что в сказанном Тереза больше убеждает себя, нежели меня.

– Так почему Джеймса считают дьяволом? – спросила я, дотирая последнюю тарелку.

Тереза махнула рукой.

– Чепуха! Они слишком несправедливы к нему. Ах, мой бедный мальчик!

После разговора с Терезой было понятно одно: она вдохновлена Джеймсом Кемелли, как мир искусства вдохновлен Сандро Боттичелли и его несравненной Венерой. Я прониклась к Джеймсу, ещё не видя его. Казалось бы, тайна исчерпала себя, но не тут-то было…