Читать книгу Триумф и прах - Елена Валентиновна Малахова - Страница 4

Я озадачилась перепалкой сестёр. Они были несколько старше меня, и я твёрдо верила, что должны располагать правилами этикета, а также умело их применять при посторонних людях. Но вместо этого они виделись малыми детьми, которые не поделили любимую игрушку. И той игрушкой являлся Джеймс Кемелли – человек, общество которого Агостина Медичи и моя тетушка отказывались воспринимать. Но, как бы там ни было, лезть в душу я не стала, посчитав разумным просто забыть эту историю. Впрочем, у меня бы это получилось, если бы не вечер того же дня.

Погода воцарилась приветливая и умеренно жаркая. Ужин был накрыт на террасе. Обстановку в доме Гвидиче нельзя назвать богатой, но тётушка уделяла особое внимание не качеству, а расстановке предметов и декоративным штучкам. Овдовев, тётушка Адалия потеряла тягу к расточительству, если, конечно, не считать шикарных обедов, которые она устраивала чаще, чем соседи. На столе всегда присутствовали душистое вино, поркетта и свежая чамбелла. Тетушкины угощения были выше всяких похвал! Зато тётя экономила на одежде. В её гардеробе присутствовали длинные юбки и платья разных тканей, преимущественно лёгких недорогих материй, и подобные стилю рубашки, редко на праздник она снисходила до кринолина. Безусловно, тётя обладала вкусом, но весьма сдержанным.

Семья Гвидиче толпилась подле накрытого стола, ожидая последнего гостя, о котором я не имела понятий. Медичи не пришли, уж не знаю по той ли причине, коей была свидетелем я, или нашлась другая.

– Снова он опаздывает, – ворчал дядя Джузеппе, успев проголодаться, – на месте его отца я бы внушительно потолковал с ним.

Созерцая высокий лоб и несуразно острый нос дяди Джузеппе навряд ли человек со стороны сумел бы отнести его к древнему роду итальянцев. Не зная его, я бы подумала, что он скорее скандинав или англичанин. Не могу сказать, что дядя был хорош собой. Но не стоит забывать, что он далеко не молод. Ростом невысок, но мужественен. Темная борода с проседью; волосы чернявые, прямые, короткие по моде; на висках въелась неизбежная седина. Лобные бугры чересчур выделялись. Глаза светлые, бездонные, не крупные. Уши слегка топорщились, потому вид был немного глуповатый, но в целом добропорядочный.

Дядя принялся ходить подле своего стула туда-сюда. А Тереза тем временем, сверкая несравненной улыбкой, порхнула из столовой с горячими блюдами. Она лишний раз находила момент приобнять меня и поцеловать в макушку. Мы обождали ещё пятнадцать минут.

– Он невоспитанный, точно вырос в джунглях, – отозвалась тётя Адалия. – В самом деле, время ужина было оговорено, может он и вовсе не придёт… Давайте приступим к обеду. Да благословит Господь нашу пищу насущную.

Она прочла короткую молитву, которую в обязательном порядке читала перед вкушением пищи. Во время неё все склонили головы и сложили вместе ладони. Стоило нам только сесть за стол, перекрестившись, как в дверь позвонили. Тереза ринулась открывать. Гость, который стоял на пороге, был не старше тридцати. Одеяние его не имело отношения к стилю местных жителей. Темный сюртук, светлые брюки и шёлковый жилет облагораживали подтянутость силуэта.

Войдя, он небрежно снял шляпу с короткими полями, передавая ее Терезе, и бойко поздоровался. Гвидиче разом встали; дядя Джузеппе и Антонио подали ему руку, тётушка Адалия изящно поцеловала гостя в обе щеки.

– Caro², да будет благословенным этот замечательный день, даровав нам такого чудесного гостя!

С интересом глядела я на ритуал радушного приветствия, и сперва он показался необычайно милым. Но несколько погодя я нашла опровержение первоначальным впечатлениям. Враждебность тёти по отношению гостя улетучилась, она держалась обходительно. Никто б не заподозрил, что в душе она дико презирала его.

Гость снисходительно улыбнулся, и тётушка пригласила его занять место подле нее. Приступили к ужину. Когда с горячими блюдами покончили, завязалась, на первый взгляд, любезная беседа.

– Благодарю, – сказал гость, – ужин был отменным.

Он улыбнулся. Мне трудно подобрать верные слова, могущие донести до читателя меткие представления, что из себя представляла улыбка, которую изобразил молодой человек. Казалось, в ней притаились превосходство и назидание, а что самое неприятное: при взгляде на неё чувствуешь себя глупцом. Но в то же время улыбка была бы мила, не присутствуй в серо-голубых глазах необъяснимый зловещий блеск. Она унижала и приковывала взор.

– Caro, ты знаешь, я не люблю хвалу! – тётушка Адалия провела рукой по волосам. – Святая обязанность женщины уметь порадовать мужчину вкусным яством.

Скудный комплимент гостя пришелся ей по душе. Тётя расцвела, сверкая бледными глазами. Но фраза её была отнюдь не бескорыстной, и непонятно откуда возникшая скромность её указывала на то, что тетя не восполнила утробы тщеславия и нарывалась на очередную похвалу.

Но гость оказался скуп на доброе слово.

– Так женщины созданы, чтобы удовлетворять желания мужчин? – отозвался гость. – Звучит примитивно.

На мгновение тётя Адалия смутилась.

– Разумеется нет.

– Но вы утверждаете обратное. И на том настаивает библия, ведая о сотворении сперва Адама и только потом Евы.

Вмешался дядя Джузеппе.

– Сынок, подобные разговоры портят ужин.

– Я его не начинал. Я всего навсего сказал, что ужин был отменным без намёка на вытекающие.

Антонио поменялся в лице. Благородный нос через широкие ноздри шумно выдыхал воздух. Черные глаза блестели, создавая своим блеском конкуренцию густой копне вьющихся до плеч волос.

Доротея медленно пережёвывала мясо. В тот момент она выглядела шаблоном изящества. Она имела приличные формы, но то ничуть не портило её. Красивое загорелое лицо легко вписалось бы в эпоху Возрождения. Нос длинный, светло-голубые глаза распахнутые и томные. Закрученные пряди ниспадали на открытые плечи шелкового смарагдового платья. Несомненно, Антонио прельщали достойные манеры и своеобразная прелесть итальянки.

Антонио взял голосом высокую тональность.

– В Италии права женщин приравниваются правам мужчин. Ваши слова – дискриминация!

Я изумилась, в присутствии матери Антонио влез в разговор впервые, ибо такое поведение расценивалось, как непристойное.

– Наверно, именно поэтому ваша жена целый вечер молчит… – сухо заметил гость. – А что касается ранее затронутой темы, то я говорю не конкретно о правах, скорее о смысле человеческой жизни.

Тётушка Адалия стала темнее тучи. Назревающая перепалка портила святость ужина. Но горячность итальянского народа была ни с чем несравнима! Причём удивляла не только предвзятая эмоциональность, но и построение самой беседы. С ранних лет меня воспитывал дядя Джузеппе на юге Исландии, что способствовало формированию иного взгляда на ведение диалога. Но нельзя не восхищаться столь рьяной демонстрацией чувств! В тот момент они смотрелись воинами на последней битве, где повышенные тона и крик использовались, как верный способ устрашить соперника и заставить обратиться в бегство.

– Да, что ты знаешь о смысле человеческой жизни? – вскричал Антонио, бросая вилку на стол.

– Нельзя знать наверняка. – мирно рассуждал гость. – Можно располагать мнением и свято верить в его подлинность. Но нет точного мерила, дабы превратить мысли в неизменное заключение.

Широкая улыбка гостя стала более приторной. Смотреть на неё было невыносимо.

– Хватит с меня неуважения! – грозно проговорил дядя Джузеппе, вставая из-за стола. – Наша семья гостеприимна, но таким гостям мы больше не рады.

Гость посерьезнел.

– Вы правы, подобные вечера – пустая трата времени. Чао!

Он встал и, взяв шляпу, поспешно удалился.

Тётушка до смерти побелела.

– Мама, вам плохо? – Антонио подскочил к тёте Адалии. – Белла, принеси воды!

Я быстро исполнила просьбу, за мной выскочила Тереза. Большие глаза её были на выкате.

– Ада, что с тобой?! – испуганно спросила она.

Тетя Адалия не могла говорить. Дряблые губы немного дрожали. Она бегала опечаленными глазами по столу слева направо и наоборот. Антонио не отходил от матери ни на секунду, крепко держа её за руку. Доротея поднесла стакан воды к её устам, но тётя Адалия только открывала рот, как рыба, не сделав ни глотка. Дядя Джузеппе подхватил её на руки и унес наверх. Доротея пустилась следом, унося с собой таз холодной воды. Тереза справилась за врачом, а я осталась ждать внизу. Вся эта суматоха случилась так внезапно, что времени размышлять над случаем не было. Я была охвачена переживаньем.

Прошло несколько часов, когда после ухода врача я поднялась к тетушке в спальню. Она обладала крепким здоровьем, болела редко, да и то лёгкой простудой, но меня беспокоило её состояние. Накрытая тонкой простыней, тётя лежала на большой деревянной кровати неподвижно. Руки лежали по швам. Глаза ее были открыты. Чопорность изрядно въелась в бледное, точно снег, лицо.

– Тётушка, я не потревожу вас?

– Входи. – чуть слышно ответила она, – мне намного лучше.

Я готовилась заранее к визиту, но почему-то уготовленная речь покинула разум.

– Вы нас так напугали! – сказала я, сумев придумать только эту фразу.

– В моем возрасте возможно и не такое, caro! Агостина предупреждала, что позвать его сюда будет нелепой ошибкой. Видит пресвятая Мадонна, я старалась угодить ему!

По щекам тёти Адалии потекли слезы. Она осушила лицо простыней. Поднимаясь к тёте, я не помышляла затрагивать имя неизвестного гостя, но тётя заговорила о нем первой, и потому я нашла в себе смелость осведомиться кем был тот человек, что приходил на ужин.

– Если кто либо хоть раз в жизни видел зло в лицо, то непременно скажет, что это был Джеймс Кемелли, – ответила тётя.

Я прозрела. Непристойные выходки, дьявольский взгляд и отвратительная улыбка – бесспорно, Джеймс Кемелли казался носителем безграничного зла.

Вспоминая события того сентябрьского дня, пожалуй, следовало бы поставить точку в тайне дьявольского прозвища. Вполне ясно, откуда берут корни ненавистные кривотолки. Хотя, увидев Джеймса Кемелли таким, каким он сидел за столом, во мне поселилось разочарование. Ведь я искренне поддалась фантазии, воображая на месте Джеймса несравненного красавца, покорителя сердец посредством обаятельных жестов и мимики. Но Джеймс Кемелли был отнюдь не таким. Я не созерцала в нём невероятного обаяния, красивых глаз или необычайной выправки. С виду он производил впечатление заурядного адвоката или поверенного в дела зажиточного сэра. Русые пушистые волосы слегка кучерявились возле лба и темени, на висках они были несколько короче и прямее. Глаза некрупные, не узкие, ясные, внушительные. Выбритый подбородок не смотрелся выбритым, темные вкрапления выглядывали из-под светлой кожи. Нос прямой, острый, длинный. Фигура высокая, жилистая в меру, в меру упитанная. Тогда я начала сомневаться, что Джеймс Кемелли вообще кому либо может понравиться. Но дальнейшее развитие событий в доме Гвидиче опровергло мои домыслы. Но прежде, чем изложить ту странную роковую историю, предлагаю вернуться в день неудачного ужина.

Я любила размышлять, когда никто не мешал, когда чудесная тишина – главный союзник, а голову не засоряет бремя посторонних мыслей. С той целью я вышла на улицу во двор. Кровавый закат терялся в тропах плантации. Размазанные по небу облака светились тёмным золотом. Подвязанные кусты винограда все как один: бравые солдаты одной шеренги, еле слышно перешептывались листьями. На холмах зелёной скатертью стелилась трава, а кустарники и низкорослые деревья украшали пушистыми шапками покатые поверхности полян.

Не думаю, что найдется что-то более шедевральное, чем нарядность природного великолепия просторов Италии! Божественное благословение пролилось на землю красотами окружающих холмов, историческими руинами, непревзойденными фонтанами, виллами, бесподобными соборами. Не зря именно здесь зародились величайшие гении всех времен, а также многие направления искусства и литературы. Эта невероятная тонкая чувственность природы вдохновляла!

Восхищаясь олицетворением элизиума на земле, я села на лавочку возле дома. Но чей-то лёгкий безмятежный голос не дал всласть узреть щедроты уходящего дня в безмолвии.

– Ваше волнение только усугубляет вашу проблему.

Я повернула голову в сторону голоса. В шаге находился Джеймс Кемелли. Должно быть, он увидел меня с веранды своего дома, который соседствовал рядом с нашим, и бесшумно подошёл. Меня пугало его присутствие, ибо от встречи со злом нельзя ждать добра. Но дворовая территория не была огороженной и прогнать его я была не в праве.

– О чем вы говорите? – уточнила я.

– О вашей ноге. Вы сильно волочите её, когда идете. И чем больше вы хотите скрыть уродство, делая упор на другую, тем оно становится куда более явным.

Я густо покраснела. Люди, которые догадывались о моей хромоте, полученной в детстве, старались всячески меня жалеть. Та жалость, скорее всего, поднималась из недра более высоких чувств. Большая часть планеты считает сопереживание проявлением сердоболия и высокой нравственности. Но я мало верила жалости. Ибо все известные мне случаи сострадания служат ярким примером бесчестности этих людей перед обществом и самими собой. Вместо того, чтобы оказать надлежащую помощь, люди сострадают издалека, в мыслях; словом, но не делом.

Я не нашлась, что ответить. Джеймс Кемелли присел на другой конец лавки и продолжил.

– Подобные волнения и пристрастие к мелочам мешают жить полноценно. Чего стоят жизнь и людское мнение? Абсолютно ничего!

– По-вашему, лучше ходить бесчувственным истуканом и плевать людям в души?

Джеймс усмехнулся.

– Пожалуй, вы намекаете на меня. Я не плюю в душу. Я произношу речь, а общество расценивает её так, как выгодно обществу. Это человеческие мнения, и они переменчивы. Сегодня вы лорд, завтра – нищий. Добро и зло – понятия относительные.

В кой-то степени я была согласна с Джеймсом Кемелли. Порой, увлекаясь чтением газеты «Черчилль», мне часто попадаются строчки читательской критики. Чаще всего она отрицательная, что наталкивало на мысль о людской зависти. Вместо того, чтобы с наслаждением принимать труды Андреа Лессо – известного философа итальянской современности, который раскрывал истину за истину в журнале «Пророк» – читатели закрывают глаза на их тонкость и мудрость, ища недостатки. И то выходит у них, не скажу что без труда, но факт остаётся фактом. Казалось, они нетерпеливо ждут выхода свежей статьи философа, чтобы вновь пролить на неё тусклый свет невежества неучтивой рецензией.

Но я не могла ни возразить Джеймсу Кемелли, считая своим прямым долгом отстоять права человечества перед лицом предвзятости.

– Вздор! – воскликнула я. – Очевидно, что вы плаваете на поверхности.

– Не спорю, а вы слишком глубоко мыслите. – улыбаясь, Джеймс проникновенно взглянул на меня. – Как по-вашему, Микеланджело был хорошим человеком?

– Разве я могу судить Микеланджело? Где я и где он? Он выдающийся гений! Ему не было равных в искусстве скульпторы, и по сей день его место на пьедестале никому не удалось занять!

– Безусловно, искусство его красит, как и он искусство. Но красят ли его методы достижения апогея? Всем известно, что Микеланджело делал скульптуры людей, причём точность деталей тела доведена до совершенства. Но это стало возможным благодаря работы с мертвыми телами. Прежде, чем возводить скульптуру, он дотошно изучал трупы.

– Микеланджело – победитель, а над победителями суд не вершат. А вы, как понимаю, считаете его примитивным?

– Я не думал об этом в буквальном смысле. Вас занимают мнения, меня только противоречия.

Он замолчал. В ту минуту я не видела в нем отродья тартара. Он походил на увлеченного мыслителя, который терялся в поисках ответов на бесконечные вопросы. Намереваясь изменить течение разговора на инцидент в доме Гвидиче, я рассуждала бесцеремонно.

– Итак, вам безразличны люди, мнения, добро и зло. Тогда зачем вы явились на ужин, куда идти не желали?

Джеймс пристально поглядел вдаль.

– Увы, помимо личных желаний есть сила, над которой пока я не властен.

– И что это за сила?

Лицо Джеймса исказилось, что дало понять, как неприятен ему стал разговор. Он встал в полный рост и отреченно сказал.

– Желаю, чтоб этой ночью вы спали. Без мыслей и чувств.

– Ничего ужасней я не слышала! Разве в Лондоне не принято желать доброй ночи? Или вам в тягость соблюдать даже эту малость?

– Добро и зло – понятия относительные.

Не глядя мне в глаза, он приподнял поля шляпы и поспешно удалился.