Читать книгу Обручник. Книга вторая. Иззверец - Евгений Кулькин - Страница 8

Коба знал, что это существует, но никогда не испытывал сам.

Оно и звучит как-то полуотвеченно – «нелегальное положение».

Последнее время он стал, можно сказать, привязываться к словам. А все началось с одной встречи.

Как-то остановил его старый сапожник, давнишний друг отца, и сказал:

– Слышь, демонстрацию у нас учинить хотят?

Ну, естественно, Коба сделал вид, что вообще слышит об этом впервые.

И дед ему поведал:

– А ведь в этом слове-то что главное?

И тут не воспылал любопытством начинающий революционер.

– Демон, – вот что, – не стал томить старик.

Коба про себя усмехнулся.

Он много теперь должен делать потаясь, потому как разом утратил гласное упоминание не только своего имени, но и тех кличек, которые его сопровождали.

– «Демон», – повторил он про себя. – А что же значит «страция»? Может, страсть. Это тоже подходит. Многие на демонстрации видятся людьми, только что пережившие оргазм.

Если хочешь в Тифлисе потеряться, иди на базар. Вот именно так и шлялся Коба, больше чем уверенный, что жандармы ищут его в другом месте.

Но неожиданно заметилось, что какой-то взгляд чуть пристальней остановлен на нем.

И он тут же выхватывает у какого-то продавца курпяй и кричит:

– Покупайте смаху лучшую на Кавказе папаху!

Продавец смеется. Любопытствующие глазами увядают. А он идет дальше, вдыхая струистую вкусность достывающих на углях шашлыков.

Он, как бы из ручья в ручей, входит из чьего-то спора в мирную беседу.

Вот пожиловатый грузин говорит своему молодому собеседнику:

– И в результате этой скупой любви, скупых взаимоотношений, рождались – и тоже скупые – дети.

Этот разговор справа.

А слева некто почти шепчет:

– Это была тихая жизнь, в которой давно и надолго поселилась тайна.

– Не бывает жизни вне слухов, – назидает старичок, что справа.

– Люди чахли от одичания, – шепталось слева.

А впереди болезненно пухлые размышления о будущем.

И вдруг – встреча. Симон Тер-Петросян откуда-то вывернулся. Глянул на Кобу, как на обреченного.

– Ты что тут делаешь? – спросил полушепотом.

Коба – так же – ответил:

– Свободой торгую, а нищету так раздаю.

Но шутка не трогает Камо, как когда-то, тогда еще Сосо, прозвал своего друга из-за того, что тот именно так произносил слово «кого».

– И куда ты теперь?.. – по напряженности вроде бы простых вопросов Коба понял – Камо уже знает, что его всюду ищут жандармы.

И – как-то неожиданно – вспомнил одну особенность друга, когда тот, взяв в руки большую Библию, бойко читал любые псалмы. А как доходил до заповедей, тут же засыпал, причем самым натуральным образом.

И еще Камо умел как-то особенно искренне радоваться, забывая негодовать тогда, когда этого требовали обстоятельства.

Коба делил друзей на три, можно сказать, категории.

В первую, естественно, входили самые надежные. Как раз те, которым можно было доверять тайны и – запросто – принимать от них помощь и поддержку.

Во вторую он отряжал тех, которые большие желания только щекотами микроскопическими победами.

Это были, так сказать, парадные друзья. С ними хорошо иметь дело, когда рядом толпа и они преданно ждут твоей очередной, как правило, глупой выходки.

И муравьиное усердие делало их старание себя проявить почти нулевым.

Третий вид друзей можно сравнить с условно съедобными грибами. Эти дружат с тобой тогда, когда ты успешен или чем-то знаменит.

Выкинешь – не важно какой, – но фортель, и они тут как тут.

По-собачьи преданно смотрят в глаза. Особенно любят, когда он говорит. Или читает вслух. Не важно что.

Коба, понимая истинное значение всех, как-то ровно видит себя со всеми категориями друзей.

Но предпочтение, естественно, отдает первой из них.

И не потому, что они уж особо преданы и надежны. А что с ними интересно. А это, прямо скажем, очень важно во все времена.

– Ну как там? – спросил Камо, имея ввиду Гори.

– В смысле социального положения, – чуть отойдя от удивления, сказал Камо, – все стоит на прежнем месте.

Он еще думал, что их подслушивают.

– Психологическая же основа… – он чуть понизил голос: – «Тит, в глазах которого презрен отверженный…».

И Коба понял, что последняя фраза это ни что иное, как часть псалмы четырнадцатого, совершенного в изречении Давида. И что за этой цитатой стоит банальное: его ищут и в Гори. И, наверное, побывали у матери. И та теперь дрожит за его судьбу.

И, конечно, сейчас весь резон двинуться именно туда, в Гори. С одной стороны, успокоить мать, даже сделав ее своей соучастницей, с другой…

Тут очень заметны границы интеллигентности на фоне, в общем-то, хулиганской атмосферы.

Коба взглянул на своего друга.

Он уже добродушно освоился с тем, что диктовала неизбежность. И – улыбался. Одновременно как бы смеясь над своей одеждой.

Коба же носил обычно то, что подчеркивало, можно сказать, повышенную жалость к себе.

Как кто-то когда-то сказал, что Коба, а тогда еще Сосо, выпечаливал все вокруг. Даже трава, кажется, чахла, по которой только что проходила его стопа.

Но именно эта одежда делала его свойским, можно сказать, в любых обстоятельствах по банальной причине.

Оказавшись среди не в меру прилично одетой публики, он неотразимо острил, и печать пренебрежения медленно отходила на второй план.

Хохотно встретив его в затрапезье, те, кто одевались попроще, считали, что он хочет чуть опуститься ниже их, чтобы ни у кого язык не повернулся просить взаймы.

Ну а у «латников», как он звал тех, кто щеголял в залатанной одежде, были с ним, как сказал какой-то уличный дедок, «полюбительские отношения».

– Трудно осмыслить события, которых не было, – сказал Камо, и Коба понял, что кто-то посторонний пристроил ухо к их разговору.

– А я люблю смотреть, как пасутся кони, – опять же вроде бы никудышниной ответил, а скорее, констатировал Коба.

И вдруг Камо зашептал:

– Только честно. Ты чувствуешь свое предназначение?

И Коба положил ладонь ему на плечо:

– Пойдем, – сказал.

И они медленно покинули рынок.

Мать ахнула, но отстранилась от двери. Пропустила в дом.

– Что с тобой, сынок? – спросила.

Коба подошел к кувшину с водой, высоко воздев его над головой – пил.

– Меня будут искать, – сказал.

– Кто? – спросила Кэкэ.

– Все, – ответил он.

И мягко, как бы чувствуя себя на миг, но в безопасности, прошелся по комнате.

– Я уйду в пещеры, – сказал он.

– Но там… – было завозражала мать.

– Амирхан мне поможет, – перебил ее сын.

И он ушел. Но не в город духов.

Ему долго не открывали, все расспрашивали, кто он, да откуда, потом на пороге появился заспанный Юсиф.

– Ты? – удивленно отшатнулся он, увидев перед собой Кобу.

– Как видишь.

Пауза была длиннее Куры от истока до устья.

За это время успел выглянуть Мешкур.

И он удивился не меньше брата.

– Как ты тут оказался? – спросил.

– Почти как и ты – ногами вперед.

Затем на крыльце появился Акрам – последний из братьев Наибовых, и сказал неожиданное для всех:

– А я тебя ждал.

Они зашли в дом.

Кто-то из женщин уже принес вино.

– Как будет назваться революция, которую вы готовите? – уже после первого глотка спросил Юсиф.

– Социалистическая, – ответил Коба.

– Ну а после нее куда люди ринуться? – не унимался сапожник.

– К коммунизму, – был ответ Кобы.

– Значит, – резюмировал он, – подметок много износить придется. Поэтому моя профессия не учахнет.

– А бабы будут бабами при любой власти, – сказал Мешкур. – поэтому моя ювелиристика не пострадает.

Акрам же, долго не участвуя в разговоре, вдруг произнес:

– Все зовут меня Угрюмым Вором. Может, наконец, наступит для меня такое время, когда я развеселюсь.

Они попили вина, поболтали кто о чем, и – на заре – незаметно сопроводили Кобу к развалинам старого замка, к тому самому круглому камню, с которым, по легенде, забавляется, когда ему нечего делать, Амиран.

В полдень, неведомо какими путями узнав где он, мать принесла ему еду.

– Сынок! – сказала. – Покайся и покорись. Может, власти тебя простят и церковь не отлучит от своей обители.

Вот, сказывают…

– Мама! – остановил ее Коба. – Я не заслуживаю такого твоего сокрушения. Но вместе с тем я твой сын и тебе трудно пожелать мне чего-то иного, кроме добра. Поэтому самый важный для меня путь тут, который я сейчас выбрал.

Мать ударилась в слезы.

С ними и ушла.

Теперь до вечера.

Ибо даже отступники от веры или, как их зовут, изверцы, хотят есть.

Оставшись один, Коба нашел место поукромнее в одной из загогулин центральной пещеры, и обрел там позу Будды.

Успокоение долго не приходило.

– Я пришел к своим друзьям, – произнес он вслух, – и они не приняли меня.

И тут он был прав.

Но только, как говорится, отчасти. Потому как пришел не к друзьям, а к хорошим знакомым, то есть, к тем, с кем в свое время водился, если так можно это посчитать, на всякий случай.

Таковым был Самуил Хухашвили, которого все звали Жирняк.

Так вот Жирняк, завидев его, так растерялся, что Коба хохотнул ему в лицо:

– Да не с Того я Света, не бойся.

Тогда-то он направился прямиком к матери, еще не уверенный, что там его не ждали те, кого он избегал.

– Я пришел к своим врагам, – продолжил Коба молитвенный причит. – И враги раскрыли мне свои объятья.

Значит, часть негативной энергии я сбыл и начинается тотальная пора очищения.

Он вспомнил двух племянниц, той же Ханы Розу и Мардаса Нинель, проверяющего из Питера Мирунсина и Пану, ту самую, которая не дала ему остаться нецелованным.

Образы этих людей всплывали перед ним и гасли, как гаснут свечи, которым пламя пережимают не боящиеся огня пальцы.

Вот пошли какие-то складушки: «Сночевал не дома – не тобой мята в дому солома».

«Жутко подумать, что женка от тебя разны захажни сочинят. То есть, захаживает не туда, куда по чести надобно».

Потом попало в его сознание слово «распустилось», и он стал распускать его на некое, не совсем понятное прядево.

Потому и сказалось вроде бы и совсем некстати: «Распушка».

Непутевая дорога, которая ведет неведомо куда – тоже «распушка», тут уж от понятия распутничать.

Верба распустилась тоже…

А вот, почудилось, наступил тот вечер, который скупал у неба звезды. Только одна едва заярчит, он ее – раз и к себе в торбу.

Пустил в садок, что сочинен по руслу речной старицы, в куге-камышах там упрятал.

Отдышался от приневоленной работы.

И – опять же за бесценок – хвать еще одну звезду.

На этот раз, кажется, безымянную.

И вдруг – явился чей-то голос и изрек, что религия – это не заблуждение людей, фанатично верящих во что-то или в кого-то, а знания, которые в какое-то время народились из ничего, а может, наоборот, от чего-то, чтобы быть узнанным в более поздних цивилизациях.

Религиозные знания тем удивительны, что им никто не решается противостоять.

Потому – что противостоять можно действию, но не знаниям.

Поэтому следует заучивать те или иные явления и проявления развития общества.

Человеческое тело давно не представляет тайны для науки. А в бездну души даже заглянуть никто не удосужился.

Там – мрак.

И невозможно измерить и психическую энергию.

Все знают, что она существует. А вот какое количество и как ее оборотить на благо, пока толком никто не знает.

Вот возникли впереди два страдальческих глаза.

Коба их уже где-то видел. Кажется, в Тибете. В тот раз, когда…

Он не помнит, как тогда очутился в Китае.

И именно там узнал, кто такой Рама.

Оказалось, Рама не имел отношения к предыдущей цивилизации. Он просто был сыном Кришны, который прижил его с обыкновенной женщиной.

И еще – он только что побывал в городе под названием Амрисар, где встретил Мастера свами Дарам Радж Бхарти.

Он имеет неимоверные знания. И, кажется, прочитал более семисот книг.

Ну а раз так, то у него великие знания в овладении чужими языками.

Но особо гордится Дарам знанием санскрита.

Коба находит с Дарамом какой-то общий язык и любопытствует: в сомати человек бывает полумертвый или полуживой?

Кто-то – кажется, в кромешной дали – заливисто смеется.

И перед ним возникает карта, на которой, как земноводные, перепыхивают какими-то голубоватыми огнями два острова, вернее, семейство островов, и голос говорит:

– Все, что осталось от атлантов – это Азорские и Канарские острова.

Азорские озирают все вокруг и топят, если попадутся, корабли.

А Канарские – канаются, к кому применить кару.

А как они ведут себя по отношении друг к другу, вы видите.

Потом голос иссяк и пошло чисто внушение, посредством которого взошли новые, до того неведомые, знания.

Теперь он уже знал, что у атлантов было семь рас: рмоагали, травиатли, толтеки, пратуранцы, прасемиты, аккадкийцы, монголы.

О монголах Коба слышал. Они пытались завоевать весь мир.

Но что-то им помешало.

Лень было думать что именно и он, как гласил указатель, вошел в Святилище Психической Энергии.

Это ему как раз и надо. Ибо необходимо избавиться от негативизма, чтобы потом рискнуть побывать в сомати.

Он сделал еще несколько неведомых ему усилий и оказался возле Святилища Антигравитации.

Но ему ничего не надо поднимать.

Он хочет просто сам подняться, потому как затекли ноги. Но – не может.

Наконец вспомнил, почему исчезли голоса.

Тут уже давно для передачи мысли пользуются телепатией.

Но для этого надо иметь феноменальную память.

Но не злопамятство.

Этому всему – бой!

Если в Атлантическом океане уцелевшими от катастрофы прошлого считаются острова Азорские и Канарские, то в Тихом их чуть больше – это Цейлон, Мадагаскар, Суматра, Ява, острова Полинезии.

А оставшиеся от атлантов чудеса раскинуты по всему миру – это пирамиды в Египте, Корнаке, монументальный Начкон-Вот в Камбодже, развалины Паленке и Уксмала в Центральной Америке.

А какой удивительный цвет имеют краски Люксора! Или какой ослепляющей синевой украшены другие дворцы, о которых в мире мало кто знает. Он выхватил из ножен клинок Дамаска и свернул его, как улитку.

Но через минуту этот стальной друг превратился все в того же верного тебе служильца.

И тут Коба вспомнил, что он должен делать: это определить связь сознания с внешним миром и сконцентрироваться на обоих мизинцах рук.

Однако у него затекли ноги.

Потом кто-то пришел.

Зовет его каким-то незнакомым именем – Сосо.

Коба восстал из позы Будды и увидел мать.

– Сегодня мне было видение, сказала она, что ты прощен во всех грехах.

И он расслабленно выдохнул всю скопившуюся внутри истому.