Читать книгу Судьба соцдона - Филипп М. Филиппов - Страница 9

Лев Борисович Ольховский знал об этой жизни всё и даже больше.

Так он считал до января 2015 года. Он, конечно, заметил принятие Госдумой закона «О социальной взаимовыручке», так как постоянно ждал от депутатов очередной подставы и отслеживал всё, что они протаскивали по-тихому или с помпой. Прочитав короткое сообщение в «Парламентской газете», он насторожился, но решил, что надо разобраться подробнее, и поручил одному из адвокатов юридической конторы «Стрит Лойэр», давно обслуживавшей его бизнес и личные нужды, внимательно прочитать новый ФЗ, найти подзаконные регулирующие акты, если они уже появились, или достать хотя бы их проекты. Ольховский провёл не самый приятный час своей устроенной жизни, выслушивая доклад юриста. Закон оказался хуже, чем думал Лев Борисович. Формально его семья прекрасно подходила под критерии социального донора со своей роскошной пятикомнатной квартирой в Хамовниках и двумя зарегистрированными в ней жильцами – кроме Ольховского, в квартире была прописана его прежняя жена. Она давно жила отдельно, в дачном доме недалеко от Внуково. Двухэтажный каменный дом уже двенадцать лет стоял формально недостроенный с показательно не убранными лесами вдоль одной стены без окон, что никому не мешало. Земля была оформлена на жену изначально, построек на ней не числилось. Когда они с Марианной разъехались, Лев Борисович не стал настаивать на выписке бывшей жены из квартиры и не спешил с оформлением развода: всё это влекло целый поток юридической возни с разделом не только недвижимости, но и бизнеса, и заниматься всем этим ему совершенно не хотелось.

Марианна тоже ничего не просила и ни о чём не напоминала. Она прекрасно устроилась в дачном домике площадью почти в триста метров, имела в распоряжении не старый «мерс» Ольховского (он купил себе новый «порш кайен»), водителя и неограниченный доступ к ресурсам юридической конторы «Стрит Лойэр», если требовалось решить вопрос, для неё сложный. Водитель был также охранником, курьером, садовником и сантехником в зависимости от ситуации. Даже когда у Льва Борисовича появилась новая жена Кристина, Марианна Михайловна не изменила отношения ни к мужу, ни к своей жизни, чем весьма удивила Ольховского. У Марианны была в собственности сеть из двух небольших салонов красоты, занимавших соседние помещения с мебельными магазинами мужа. Они были куплены когда-то вместе с магазинами, а затем объединены в самостоятельное ООО, в котором Марианна была единственной владелицей. ООО арендовало квадратные метры под салонами у фирм Ольховского за символическую плату, текущими делами в них управляла школьная подруга Марианны, денег им хватало обеим, а у Марианны ещё и оставалось свободное время. Короче, всех всё устраивало.

В список социальных доноров Ольховские попали, как и все остальные, по результатам переписи населения, они тогда ещё жили вместе, а Марина, их дочь и давняя знакомая Ольги Гришиной, уже тогда жила с мужем в своей отдельной квартире. При верификации данных переписи накануне вступления в силу закона «О социальной взаимовыручке» участковый в Хамовниках даже не заморачивался выходить из своего кабинета, просто подтвердил все данные, не вникая и не слишком представляя, о ком идёт речь. Жителей своего района он ненавидел всех оптом и каждого в отдельности. Хотя сам ездил уже на «крузаке», квартиру пока имел в Бутово, и подопечные богачи возбуждали в нём лишь пролетарское негодование, которое он, впрочем, умело скрывал строгим и нарочито формальным отношением к делу. Жители его не слишком беспокоили, поскольку знали его ценник. Помочь он мог буквально в любом вопросе, но уж слишком дорого запрашивал. Свой район состоятельные жители защищали сами и от гастролёров-домушников, и от бездомных, и от наркоторговли – в основном техническими средствами и частным охранным предприятием, принадлежавшим одному из соседей. Ни угонов, ни квартирных краж здесь давно не было. Дети во дворах играли спокойно даже без присмотра взрослых – будто в старые добрые времена СССР. Периодически появлявшихся наркоторговцев даже не сдавали в полицию, они просто куда-то исчезали, не успев набрать клиентуру. Рай, а не место жительства. Но бездушная машина «социальной взаимовыручки» не знала об этом, больше трети зарегистрированных здесь жильцов попали в списки социальных доноров. Случайно оказавшиеся в нём депутаты и чиновники, купившие здесь квартиры уже после переписи, вскоре покинули список без лишнего шума. Но не Ольховский.

Лев Борисович понимал, что находится в зоне риска, но как-то легко убедил себя, что до него руки дойдут у властей не скоро, если вообще дойдут. Замкнутый в своём комфортном окружении и дома, и в бизнесе, он имел несколько искажённое представление об условиях жизни других людей в своей стране, полагая, что у молодых бездетных пар избыточной жилплощади хватит на всех российских бомжей. В то же время он догадывался, что дело бомжами не ограничится. Если уж власть решила переложить на граждан свои обязанности по социальному обеспечению, то следом пойдут и сироты, и одинокие пенсионеры, и инвалиды всех возрастов. А ещё ведь есть душевнобольные, алкоголики, наркоманы и так далее. В самом законе ни одна из этих категорий не называлась прямо, там фигурировали просто «социально-нуждающиеся граждане», категории которых должен был утвердить, как водится, уполномоченный федеральный орган исполнительной власти – Минздрав в данном случае. Однако юристы «Стрит Лойэра» добыли Пояснительную записку к законопроекту, подготовленную, вероятно, автором, депутатом Железняком или его помощниками в Думе перед внесением проекта в парламент, а в ней речь настойчиво шла только о «лицах без определённого постоянного места жительства, наводнивших улицы столицы и других городов». И ещё там не менее настойчиво упоминались именно «молодые бездетные семьи», которым, по мнению авторов, «институт социального донорства станет настоящей школой заботы о страждущих согражданах, пойдёт на пользу и им, и обществу в целом, а также будет косвенно стимулировать рождаемость». Этот второстепенный в общем-то документ расслабил всегда бдительного Ольховского, хотя общий вывод он сделал правильный: закрывать бизнес и выбираться из страны. Просто он думал, что у него есть время.

Договор социального донорства за Ольховского подписала его жена, и вышло это случайно. По традиции последних лет на Новый год, а также на свой день рождения 30 декабря, Лев Борисович с Кристиной выезжали на две недели в Париж, вылетая обычно числа 26—27 декабря и возвращаясь 10 января. В их отсутствие Марианна могла заходить в квартиру, у неё были ключи, и она знала, где лежит код отключения сигнализации. Она не часто пользовалась этой возможностью – только когда хотела выбрать что-то почитать из огромной библиотеки Ольховского или посмотреть старые DVD из коллекции, которую когда-то сама формировала. Ольховский давно предлагал ей вообще забрать всю эту коллекцию фильмов в свой дачный дом, но она тянула и говорила, что за книгами-то она всё равно иногда будет заезжать. Библиотеку Ольховский не отдал бы никому на свете, тем более бывшей жене. Марианна предпочитала заезжать, когда Лев с Кристиной путешествовали, чтобы лишний раз не встречаться и не общаться с Кристиной. Конфликта у них не было, и даже внешне были тёплые отношения (пару раз они всё же виделись), но и нежелание пересекаться было вполне обоюдным. Ольховский всегда предупреждал Марианну о своих поездках за границу, в силу многолетней привычки это происходило автоматически. Звоня ей, он уточнял, не нужно ли что-то привезти – из лекарств, например. Марианна не очень любила сама ездить в Европу, и если выбиралась из страны, то только на тёплое море.

Так было и в этот раз. Ольховский позвонил в двадцатых числах декабря, сообщил даты отсутствия и страну, дежурно спросил, надо ли что-то привезти. Марианна попросила посмотреть и купить ей средство для век и проговорила название (Ольховский в ответ попросил её сбросить точное название ему на мейл, а то он ошибётся). Уехали они или нет, Марианна не знала, на день рождения бывшему мужу она отправила смс-ку, он тем же способом поблагодарил. Однако новогодние праздники своим бурным информационным потоком навели её на несколько идей, что пересмотреть из фильмов и что прочитать из книг. Марианна была хорошо образована, уверенно (и вполне оправданно) относила себя к московской интеллигенции и в свои пятьдесят три считала правильным продолжать развиваться интеллектуально и расширять кругозор. Она сдала на водительские права уже после расставания с Ольховским, не сказав ему ни слова. Не без задней мысли, что, узнав о правах, бывший муж перестанет платить зарплату её водителю, а ведь тот очень помог ей с практическим вождением и сдачей экзамена, да и вообще был полезен в сложившемся стиле жизни. Кроме того, она выучила итальянский язык, о чём давно мечтала, и даже могла теперь примерно понимать старые фильмы с Челентано, хотя итальянские теленовости оставались для неё так же непонятны, как и раньше. Отдыхая как-то на Сицилии, она убедилась, что её знания языка вполне хватает для общения с местными таксистами и продавцами, и достигнутый уровень её вполне устроил – можно было переключаться на какое-то новое увлечение.

Книги были для неё также незаменимым элементом личной интеллектуальной жизни. В молодости она прочитала, как думала, всё важное, однако потом периодически обнаруживала ранее неизвестные ей классические книги, вовсе не хуже уже прочитанных. А ведь ещё появлялись и новые авторы, и писались новые книги. Она скептически относилась к молодым писателям, как отечественным, так и иностранным. Прочитав когда-то по настоятельной рекомендации подруги книжку Паоло Коэльо, она только укрепилась в убеждении, что кроме классической литературы ничто не стоит потерянного времени. Но однажды на курорте в Египте она очень быстро прочитала взятую из дома книжку, а до возвращения оставалось ещё пять дней. В отельном баре была небольшая библиотека оставленных гостями прочитанных книг на самых разных языках, были там и на русском. Она взяла почитать «Женщины Лазаря» Марины Степновой и не пожалела, мягко сказать. Она долго была под впечатлением и даже забрала эту книжку с собой в Москву. После этого она в корне изменила отношение к новым именам и вскоре открыла для себя и Алексея Иванова, и Дмитрия Быкова, и даже Виктора Пелевина, который как-то умудрялся оставаться ею незамеченным. Но и про классику она не забыла. А в предновогодние выходные, попав на советскую экранизацию «Обломова» на одном из каналов, она не смогла переключить, досмотрела и решила, что надо заглянуть к Ольховскому и взять из библиотеки «Обыкновенную историю» Гончарова, она очень давно – с юности – собиралась её прочитать.

Заходя в подъезд дома Ольховского, Марианна столкнулась с участковым. Он не спешил пропустить её, пару секунд внимательно всматривался и спросил:

– А вы из какой квартиры? Здрасьте.

– Из восьмидесятой, а что?

– Я ваш участковый, Ищенко Алексей Петрович, – полицейский рылся в своей папке, по-прежнему перекрывая вход в подъезд.

– Я вас помню, Алексей, – соврала Марианна.

– Ага, вот. Ольховский Л. Б. и Ольховская М. М., правильно? А вы сейчас дома будете? Мне надо у вас подписать кое-какие бумаги.

– Буду, а что за бумаги? – вообще-то Марианне было не особо интересно, ведь это явно касалось мужа, а не её.

– Да так, формальности… Новые льготы для вас, – замялся участковый.

– А, это наверно для Льва Борисовича в связи с юбилеем…

– Ну да, в целом, а Льва Борисовича нет дома? А то я сейчас звонил, но никто не открыл, – Ищенко, конечно, не звонил в квартиру Ольховских, у него и документов на них с собой не было, только список жильцов с пометками, кто теперь социальный донор. Он решил для себя ограничить психологические нагрузки подписанием одного договора социальной взаимовыручки в день, и на сегодня программа-минимум уже была выполнена. Однако сказать, что звонил, но ему не открыли, в его работе никогда не было лишним. Сразу получаешь преимущество над жильцом: я вежливо пришёл, просто позвонил, а вы даже не открыли, или боитесь чего? Если так соврать, а жилец-то дома был, то и подвешенная неясность тоже была не лишней: звонок ли не сработал, жилец ли не услышал – всё равно он виноват.

– Его нет, он в командировке.

– Ну не важно, вашей подписи будет достаточно, – участковый был рад, что, кажется, всё будет быстро и просто хотя бы с этой квартирой. Он чуял, что Марианне всё равно, она подпишет, чтобы поскорее отделаться, и ему это на руку. В этих домах все такие дотошные, всё им надо прежде прочитать, посоветоваться с юристом, умные все такие, осторожные. Срабатывал здесь, как ни странно, лучше всего аргумент про счётчики воды и электричества. Среди предусмотренных льгот для социальных доноров был специальный тариф на воду, а также на электроэнергию, единые ставки, независимо от реального расхода, причём очень низкие, и свою выгоду все мгновенно понимали. А на освобождение от необходимости ежемесячно передавать данные счётчиков покупались даже самые большие скептики и мизантропы. Участковый Ищенко просёк эту фишку уже на третьем подписании, и дальше дело пошло легче. Правда, попадались и те, кто вспоминал про бесплатный сыр и начинал допытываться, в чём подвох. Тут уж приходилось гнать всю пургу из служебной инструкции про социальную ответственность, патриотизм, помощь обездоленным и тем, кому не так повезло в жизни (здесь ломалось большинство оставшихся – им так в жизни повезло, что не хотелось затягивать обсуждение этого метафизического момента с участковым Ищенко, явно менее везучим, и они подписывали, не дочитав преамбулу договора). Кстати сказать, как выяснилось гораздо позднее, льгота по воде и электричеству была практически «фейковая» изначально. Всё, что льготники расходовали сверх оплаченного по их минимальной ставке тарифа, переносилось на общедомовые расходы и делилось на всех, включая льготников, и вылезало в другой графе их счёта. Розничные продавцы воды и света населению ничего не теряли, расходы просто перераспределялись среди жильцов того же дома, никто ничего не замечал. Между тем, пропорционально числу льготников в каждом доме управляющие компании получали бюджетные субсидии, ставшие просто дополнительной прибылью системы ЖКХ, – побочный эффект закона «О социальной взаимовыручке».

– Так я забегу к вам через пять минут, только возьму бумаги? – Ищенко не только уступил проход, но и придержал дверь, пропуская Марианну.

– Конечно, Алексей, забегайте. Спасибо.

Он позвонил в дверь, когда Марианна ещё не успела уйти из прихожей, долго провозившись с новым кодом сигнализации и выискивая свои тапки в дальнем углу обувного ящика. Без сапог на каблуках она оказалась заметно ниже участкового, и это ещё больше ускорило процедуру. Она просто спросила, где именно поставить подпись, даже не полезла искать очки в сумочке, подмахнула и попрощалась с полицейским. А уж его такая скорость оформления договора социальной взаимовыручки более чем устраивала. Когда Марианна закрыла за ним дверь, он взглянул на часы и пробормотал с кривой усмешкой: «Рекорд…»

– Да это, похоже, рекорд! – произнёс в тот же момент и Ольховский, находясь в 2500 км от своей квартиры и участкового Ищенко. – Восемь пар у нас ещё не получалось.

– Ну, посмотри, что за прелесть. Вот эти леопардовые, а? А вот эти со светлыми вставочками? А какая кожа? В Москве таких не купишь… – Кристина перебирала купленные перчатки, стоя с Ольховским прямо у касс Galeries Lafayette. Перчатки были её вечной любовью, но восемь пар сразу она не выбирала даже в Париже. Лев Борисович снисходительно посмеивался над её заморочками. Настроение у них было отличное, на завтрак они выпили шампанского, сидели долго, растягивая удовольствие и предвкушая ещё один свободный от забот день. Комфорт кресел и выбор блюд на завтраке в Hilton вполне располагал к неспешности, а вид за окном убеждал, что в жизни всё не так уж и плохо. Едва заселившись в отель после вполне комфортного бизнес-класса Аэрофлота, но вечно плохого трафика из аэропорта Шарль-де-Голля в центр, Ольховский забыл о своих российских проблемах, о бизнесе, о новом законе – точнее, обо всех новых законах, что вступали в силу с января, касались его так или иначе, а потому беспокоили в Москве. В поездке он ежедневно просматривал присылаемые ему управляющим сводки продаж, с грустью видел подтверждения своим пессимистичным ожиданиям, но глубоко в текущие дела не погружался. Продажи мебели не дотягивали до прошлогодних предпраздничных процентов на тридцать. Продажи домашней утвари, посуды и всякой интерьерной мелочи, всегда взлетавшие в декабре, выросли относительно ноября, но были втрое ниже уровня декабря прошлого, 2013 года. А сантехника как встала в октябре, так и не сдвинулась. Зимой по этой категории всегда бывал спад, но вытягивали продажи батарей отопления и кое-каких мелочей вроде тёплых ковриков для ванной и мохнатых домашних тапок. Лев Борисович не удивлялся, морщился, просматривая таблицы, но отключался от Москвы, закрыв файл. У Кристины настроение было хорошим, как всегда во Франции. Она пребывала в блаженном неведении про закон и возможное подселение бомжа. Ольховский ей, конечно, ничего не говорил, планировал сообщить после возвращения в Москву, когда настроение у неё и так упадёт.

Через день им предстояла поездка в Руан, а сегодня – шопинг. Традиция новогоднего путешествия Ольховского и Кристины подразумевала неделю в центре Парижа и неделю в одном из старинных городов Франции. В этом году был намечен Руан. На Кристину в юности большое впечатление произвела судьба Жанны д’Арк и особенно факт сожжения бедняжки на костре, Кристина собиралась посмотреть это место на старой рыночной площади. Льва Борисовича больше интересовал Руанский собор и, естественно, местные магазины сантехники (как он уже давно убедился, нет для торгового бизнеса в России ничего полезнее найденных в Европе идей, и заходил во все мебельные и интерьерные лавки на пути своих даже отпускных маршрутов).

Арендованный в аэропорту «пежо», а ничего другого им предложить не смогли – Новый год же, – ждал в подземном гараже отеля. По Парижу они бродили пешком, за несколько лет районы «склеились» в голове в единую картинку, ориентировались они уже без навигатора в смартфоне Кристины и бумажной карты в кармане Ольховского, появились любимые места, рестораны и магазины, обязательные для ежегодного посещения.

Проставив «галочки» в Париже, насладившись уютным и немного сказочным, несмотря на мрачноватую его историю, Руаном, они вернулись в темноту и слякоть Москвы, натянув на лица подобающие выражения ещё в Шереметьево. В душе, однако, настроение оставалось хорошим, прививка Европы какое-то время всегда действует: придерживаешь двери, пропускаешь пешехода, не бесишься в очереди, даже улыбаешься незнакомым людям – но это, конечно, в самых крайних случаях (да и то лишь в январе, пока по Москве шатается много таких «привитых Европой», готовых глупо улыбаться, будто иностранцы).

Дома всё было по-прежнему. Следов появления Марианны не было никаких, кроме записки на столе у Ольховского и подарка к его дню рождения. Как обычно, это была книга, в этот раз – свежеизданный двухтомник воспоминаний Дмитрия Сахарова (Ольховский был особенно неравнодушен к мемуарам реальных исторических деятелей, и Марианна это хорошо знала). В записке она сообщала, какие книги из его библиотеки взяла и какие вернула. Ни слова про участкового и подписанные бумаги.

Городской телефон у Ольховского был давно отключён. Звонки шли только рекламные и слишком часто, это доставало. Поэтому предупредить о подселении их не смогли, даже если и пытались. Они пришли днём в субботу 17 января, он сам открыл дверь, думая, что пораньше вернулась Кристина (она иногда забывала ключи). На пороге стояли человек пять или шесть в полицейской форме. Они не улыбались. После несколько затянувшейся немой сцены, за время которой Ольховский лихорадочно перебирал в голове, какой из его бизнес-конфликтов, в основном совсем не значительных, мог бы довести до обыска по месту жительства. «Это я кого-то очень серьёзно задел». Либо – и это сразу ему представилось как более вероятный сценарий – кто-то где-то собрал-таки его тщательно продуманный пазл, понял масштаб его бизнеса и решил отжать. Обыск – лишь способ подбросить наркотики или оружие, закрыть его в клетке на неопределённое время, достаточно убедительное, чтобы понять, как именно он должен поделиться нажитым. В руках у старшего по званию была папка с бумагами, заметил Ольховский, титаническим усилием сфокусировав взгляд, и там, конечно, лежит ордер. Надо его внимательно прочитать, прямо здесь, не впуская их в дом, и позвонить адвокату.

– Лев Борисович?

– Да. Чем обязан?

– Позволите войти?

– Нет. Сначала представьтесь и предъявите ордер, – Ольховский надел очки, висевшие на шнурке на шее, и полез в карман за телефоном.

– Полковник Романов Игорь Иванович, начальник отдела МВД по району Хамовники, – старший из полицейских махнул удостоверением. – Никакого ордера у нас нет. Мы к вам пришли поговорить по поводу договора социальной взаимовыручки.

– Так это не обыск?

– Нет. А вы ждёте обыск? – улыбнулся Романов, ему нравились такие оговорки собеседников.

– Да нет, не жду. Но времена такие, что всякое бывает, – Ольховский проклинал себя за потерю бдительности и самооговор, но испытывал огромное облегчение, что у гостей не самый страшный повод к нему явиться. – Раз поговорить, проходите.

– Спасибо, – полковник и сопровождающие тщательно и долго вытирали ноги, в прихожей замешкались, пока Ольховский не указал, где гостиная, куда они проследовали с некоторой торжественностью. «…И чинно сквозь проходят, – почему-то вспомнилась Льву Борисовичу строчка из песни БГ. – Орёл, телец и лев…» Полковник снял куртку и расположился в кресле, остальные лишь сняли фуражки и разбрелись по залу, заняв места стоя или сидя в некотором отдалении от кресел, будто собираясь не участвовать в беседе руководства с этим гражданином, а просто послушать.

Так и было. Первые подселения обязаны были проводить руководители районных ОВД в присутствии замов и начальников отделов, это был как бы тренинг, отработка новой «государственной услуги населению». По итогам каждой операции потом проводилось расширенное совещание, обмен мнениями, что можно и нужно в сценарии подселения оптимизировать, добавить или убрать. Служебная инструкция из министерства была подробная, но ожидаемо абстрактная, её федеральный масштаб не учитывал московской или иной региональной специфики. Опыт первых подселений социально-нуждающихся к концу января должен был быть обобщён в отчётах, по которым министерство утвердит более точные региональные инструкции, подготовленные на местах.

Разговор начался как светская беседа – чуть ли не с погоды. Полковник предложил ознакомить Ольховского с положениями нового закона, Ольховский тупил, что ничего не знает, желая послушать, как полиция будет ему это преподносить. Адреналин от встречи полиции на пороге своего дома уже сменился эйфорией: это не обыск, его не закроют уже сегодня, и вообще это не начало захвата его бизнеса. Он внимательно слушал полковника, задавал много вопросов, аккуратно их формулируя. Ольховский почти получал удовольствие от разговора с интересным и знающим собеседником – пока не осознал, что его не уговаривают, что договор им уже подписан. Не им лично, конечно, а его женой Марианной, он сразу узнал её подпись, но не сразу понял, как и где это могло случиться. Поначалу он решил, что они знают про дачный дом, и напрягся уже из-за этого: неуплаченные налоги на якобы недостроенную недвижимость за столько лет могли потянуть на круглую сумму. Ещё час Лев Борисович не мог поверить, что заселение произойдёт прямо сегодня, прямо сейчас, и это будет лежачий больной и сиделка. Новая волна адреналина затрясла Ольховского, когда полковник буднично предложил осмотреть квартиру и выбрать комнату для нового жильца, сказав кому-то по рации: «Поднимайтесь».

Кристина возвращалась со своего субботнего ритуала фитнес-спа-маникюр-кафе заряженная бодростью и ощущением превосходства. Подруги плохо скрывали зависть, когда она рассказывала про Руан и новые перчатки. Одну пару она показала им, когда они уселись в кафе, а другую даже подарила лучшей подруге (правда, купленную не в этот раз, а в прошлом году, но зато тоже в Париже). Её подруги по субботнему ритуалу в жизни вовсе не бедствовали, все где-то бывали, что-то покупали. В этот раз одна рассказывала про Сейшелы, другая лишь про Таиланд, но никогда никто из них не мог похвастаться таким интеллектуально насыщенным путешествием, какие в Новый год устраивал Кристине Ольховский. Направления поездок у подруг бывали интересными, но развлечения ограничивались пляжем и банальным пьянством, лишь одна из них стала увлекаться дайвингом, да и то из-за сына-подростка – так ей было спокойнее отпускать его под воду. Кристина не была на Сейшелах, например, и ей было любопытно послушать, но оказалось, что подружка даже не сфоткалась там со знаменитым орехом («а какие орехи?»). В целом всё прошло как обычно. Кристина ценила свои субботние вылазки не столько из-за оздоровительных процедур, сколько из-за общения в этом кругу, дававшем иллюзию самоутверждения.

У подъезда стояла жёлтая машина реанимации, две полицейских машины и почему-то военный фургон, около которого курили два солдата. Рядом были сложены какие-то железки, похожие на разобранную старую кровать, такая была у Кристининой бабушки в деревне; на них лежал свёрнутый полосатый матрас совершенно из советских времён. Переезжает что ли кто-то? Ещё один генерал? Но зачем скорая? Не дай бог что-то с Ольховским. Поднявшись на свой этаж, Кристина сразу увидела, что дверь в квартиру открыта и проблема именно у них.

– Лёва! Лёва, ты где? – она думала, что кричала, но получилось совсем тихо. Из гостиной выглянул человек в полицейской форме, но ничего не сказал. Из столовой вдруг вышла женщина в белом халате, а за ней следом – Лев Борисович. На своих ногах, на вид – вполне здоровый. Он заметил её и слегка махнул рукой, врач что-то ему говорила, а он внимательно слушал. Кристина решила, что это важно, и остановилась, глядя на него с облегчением, – жив, но и с тревогой – ситуация была очень странной.

Когда врач ушла обратно в столовую, Кристина сделала шаг к Ольховскому, но он на неё не смотрел, его позвали в гостиную, где он сел к журнальному столику просматривать и подписывать какие-то бумаги, что ему передавал один из полицейских. Их тут было ужасно много, они ходили из комнаты в комнату, выносили какие-то свёртки и ящики. Кристина не решалась снова подать голос, формально она была здесь никто, и любой из полицейских мог начать задавать вопросы, а она бы не знала, как отвечать, чтобы не навредить Ольховскому. Он жив и явно энергичен, это главное, можно подождать подходящего момента и задать миллион кишащих в голове вопросов. Она наконец-то сняла шубу и сапоги, но не решилась шубу повесить в прихожей как обычно. Оставить любимого соболька пока что у себя в руках её убедило появление в этот момент солдат, заносивших разобранную железную кровать и матрас. Им указали нести всё в столовую. Это удивило Кристину, но тут она заметила, что в коридоре, ведущем в спальню и кабинет, на боку стоит с отвинченными ножками их огромный овальный стол, а за ним вдоль стены – несколько стульев. Это почти всё, что было в столовой, антикварную горку с посудой, видимо, выносить не стали… Прорезались запахи: совсем не пахло привычным домом, пахло уличной грязью, больницей и чем-то «компьютерным» – то ли принтером, то ли ксероксом, – Кристина сразу вспомнила этот запах из своей прошлой, давно забытой офисной жизни. Она прошла на кухню, но там сидели два полицейских. Она вернулась в гостиную, и тут Ольховский отвлёкся от бумаг и сказал ей: «Подожди в кабинете, пожалуйста». Тон был у него такой спокойный и уверенный, что она сразу подчинилась. Протиснувшись мимо стола, она зашла в кабинет, расправляя шубу в руках и собираясь её повесить – в кабинете всегда стояла гостевая вешалка для пиджаков, обычно пустая. Над рабочим столом Ольховского наклонился ещё один полицейский – «Господи, да сколько их здесь?», – он выпрямился при появлении Кристины и спешно вышел. Компьютер Ольховского был включён, но там крутился скрин-сейвер, а значит, уже более получаса никто не прикасался к клавиатуре, Кристина отметила мысленно и эту странность.

В кабинете она ждала довольно долго. Один раз заглянул Ольховский, сказал, что сейчас всех выпроводит и придёт к ней. После этого прошло ещё минут двадцать, прежде чем стало действительно тихо, и он зашёл в кабинет.

– Что происходит? – шёпотом спросила Кристина, она как-то чувствовала, что ушли не все.

– Всё плохо, но плохого много, – не улыбаясь, ответил своей обычной шуткой Ольховский, тоже шёпотом. – Сейчас буду рассказывать, это долго. Но я хочу жрать, пойдём на кухню.

– Я ничего не приготовила… И там менты.

– Не, те ушли. Найдём чего-нибудь, чаю попьём.

– Я не хочу! Объясни, что происходит, – они шли на кухню, всё ещё переговариваясь шёпотом, хотя никого не было видно. Дверь в столовую была прикрыта. В кухне он включил чайник, вытащил какие-то сладости и начал рассказывать, уже не шёпотом, но вполголоса:

– К нам подселили лежачего больного.

– Это твой родственник?

– Нет, абсолютно чужой человек, у него рак.

– Чужой? На фиг он тебе? Благотворительностью же можно и не дома заниматься.

– Выбора у нас нет. Всё сложно. Избыток жилплощади.

– Это разве ещё имеет значение?

– Уже опять имеет, как в Совке. Они вычисляют, у кого лишняя площадь, и проводят принудительное подселение.

– Нифигасе… А это законно?

– Ещё как законно. Видела, сколько ментов было?

– Да, я даже испугалась, что обыск, но тут ещё и солдаты, и докторша какая-то… Это, наверное, к больному приставлена.

– Типа да. Она только на подселении присутствовала, больше не придёт.

– А как же больной? Ты говоришь, он лежачий, кто его лечить будет, ухаживать? Говно выносить мы будем?

– С ним сиделка, она тоже теперь будет жить здесь.

– Охренеть… Коммунизм возвращается. Ленин, что ли, из Мавзолея вышел? Зря мы во Франции новости не смотрели…

– Про Ленина точно не знаю, но что Совком всерьёз запахло, это точно.

– Лёва, давай уедем отсюда. Продай бизнес, уедем на Запад, а то нас увезут в другую сторону, если раньше не сдохнем.

– Уедем, теперь точно уедем. Надо только подготовиться. Бизнес быстро не продашь. Кому он здесь теперь нужен-то? Дураков всё меньше, только мы и остались, наверно.

– А зачем ты их пустил вообще в квартиру?

– Говорю же, выбора не было. Марианна подписала этот договор взаимопомощи, или как там он называется…

– Так это Марианна всё устроила? – перебила Кристина. – Ей мало твоего дома с прислугой…

– Да нет, – перебил её уже Ольховский. – Вряд ли она тут… Просто подписала договор, не читая. Ей просто всё равно, понимаешь. Ей по фигу…

– А нам расхлёбывать. Вот сука.

Они помолчали, рассматривая ситуацию под новым углом. Ольховский, можно сказать, ждал от Марианны какой-нибудь проект отмщения, но с годами всё меньше и меньше. Но, главное, он не допускал, что она сумела бы как-то провернуть что-то подобного масштаба. А если бы советовалась в «Стрит Лойэре», он бы уже знал. Сама – вряд ли. Вероятнее всего – расслабленность. Она не любит напрягаться, особенно по внешним причинам, сразу устаёт, говорит «я не понимаю ничего, не надо меня грузить». Подписала, чтобы отстали, скорее всего. Не понимала, что делает… Но где они её нашли, чтобы подписать? Да ещё в каникулы. Надо ей позвонить, расспросить, как всё было.

Кристина тоже думала о Марианне, но её ход мыслей, наоборот, убеждал её, что бывшая устроила всё специально. Она давно затаила обиду и искала способ отомстить, а тут кто-то подсказал ей, что избыточную площадь можно отнять у старого мужа, вот она и устроила. «Зря я не заставила его развестись с ней сразу».

– Зря ты с ней не развёлся. Это точно она устроила.

– Не думаю. Но надо позвонить ей.

– Позвонишь ещё. А нам-то что теперь делать с этим инвалидом?

– Ничего. Быстро решить проблему не удастся, но я решу. Мы не можем его выкинуть на улицу, это уже уголовка.

– Может, устроить его в твою клинику, в стационар с нормальным уходом?

– Да, это, наверное, можно сделать. Только нам сразу нового привезут. Мне полковник так и объяснял эту систему. Теперь мы типа добровольно помогаем больным, а нам за это льготы предоставляются – свет, вода дешевле, пособия какие-то…

– Ты серьёзно? Оно тебе надо? Пособия…

– Мне не надо, но меня не спросили. И сейчас уже дёргаться поздно. В лоб эта проблема не решается, понимаешь. Надо хитростью как-то…

– Как?

– Пока не знаю. Сейчас Гарик приедет, обсудим.

– У нас бардак, надо хоть пол протереть.

– Плюнь, это форс-мажор…

– Нет, мне противно.

– А я сейчас сиделке скажу, пусть пол помоет.

– А она здесь?

– Ну да, в столовой с больным вместе.

– А почему в столовой-то?

– А куда их? Там только стол вынести и стулья, две солдатские кровати влезли и две тумбочки. Других подходящих изолированных комнат у нас нет, а я не хочу их всё время перед глазами видеть…

– Я вообще уже не хочу здесь жить, – пробормотала Кристина, когда Ольховский выходил из кухни. Он всё слышал, но промолчал. Он ждал более бурной реакции – крика, истерики, слёз…

В этот момент из туалета вышла сиделка, свет не выключила, дверь не закрыла и направилась в столовую.

– Э-э, минутку, – окликнул её Ольховский. – Вас как зовут?

– Гуля.

– Гуля? А полностью? Вы будете ухаживать за этим больным, так? – Я.

– Вы видите, как здесь натоптано? Надо убрать. Вот в этом шкафу всё необходимое – швабры, тряпки, средства гигиены…

– Я не уборщица, я медсестра, – с этими словами Гуля зашла в столовую и прикрыла за собой дверь, оставив Ольховского переваривать эту наглость. Позыв был сразу войти за ней и прочитать лекцию о том, как ей следует себя вести в чужом доме. Но его останавливала мысль о лежащем там больном, которого он ещё не видел и не хотел видеть. Доктор сказала, что у него рак желудка четвёртой степени, метастазы везде, сам есть не может, почти всё время спит под уколами. Протянет ещё, быть может, неделю, а может, и месяц. Лечить невозможно, мест в стационаре для таких нет. Жилья у него нет. Скорая забрала его из коммуналки, соседи нашли старика без сознания в туалете. Комната, где он жил, оказалась давно продана. «Именно для таких случаев и принят новый закон, – объясняла доктор, – для безнадёжных и не нужных никому больных это единственное спасение». По системе ухода за этим раковым пациентом она побеседовала с узбечкой Гульнарой, или Гулей, доставленной в качестве сиделки прямо с общего инструктажа медсестёр сегодня утром, специально её дождавшись.

«Ладно, с сиделкой потом разберусь, – решил Ольховский. – Сейчас надо позвонить Марианне, поговорить с Гариком по ситуации, а ещё вызвать Татьяну, чтобы всё тут прибрала». Приходящая горничная Татьяна звонку не обрадовалась. По понедельникам и четвергам она делала у Ольховских полную уборку, а в субботу была занята: работала на дому, шила какие-то театральные костюмы, Ольховский не особо вникал. За двойной тариф Татьяна согласилась приехать в течение часа и всё убрать.

Гарик Овакимян, юрист из «Стрит Лойэра», который по заказу Ольховского изучал систему социального донорства и потом докладывал ему, тоже имел на субботу совсем другие планы. Но, выслушав Ольховского, перестроил день. Он привёз переносной сканер, быстро снял договор и прочие бумаги, оставленные полковником, поговорил с Ольховским скорее в качестве психологической помощи, так как юридически с ходу ему сказать было почти нечего. Процедура подселения прошла по букве закона, насколько можно было судить по рассказу Льва Борисовича. Гарик удивился, что из всего установленного списка изъяли только ножи на кухне и ещё что-то неважное. Не стали особо ничего искать, хотя законом предусмотрен фактически обыск. Про лекарства спросили, Ольховский показал свои полисы и ОМС, и ДМС и объяснил, что все лекарства или с рецептами от врачей частной клиники, к которой он прикреплён, или непосредственно там врачами выданы, полковника это устроило, и даже смотреть на лекарства не стали. Также не тронули плоские телевизоры, не сняли стеклянные двустворчатые двери в гостиную. Хотели снять зеркало в прихожей, но оно антикварное, и Ольховский сказал, что без подписи страхового агента просто по общей описи его не отдаст, то есть не станет опись подписывать, и полковник махнул рукой. На сигарный хьюмидор в кабинете даже не обратили внимания, не тронули и алкогольные запасы. Опись была на полстранички (ножи, шампуры из кладовки, ещё что-то из бытовой химии).

Юрист обещал уже к понедельнику всё изучить и приехать в офис для обсуждения следующих возможных действий. Когда он уехал, Татьяна завершала уборку. Кристина долго сидела на кухне, но потом всё же взяла себя в руки и начала готовить ужин. Сиделка Гуля зашла к ней на кухню за чаем, и они решили, как организовать небольшую отдельную кухню прямо в бывшей столовой. Татьяна оказалась очень кстати и помогла освободить от старинного фарфора антикварную горку, аккуратно перенести её в спальню Ольховских и заново заполнить. В столовой на это место поставили небольшой складной стол (он хранился в кладовке, а летом выставлялся на лоджию для «чаепития на природе»), на стол водрузили микроволновку, электрочайник и необходимый минимум посуды. Кристина разрешила Гуле занять одну полку в холодильнике, но не наглеть. Лежачему больному еда не требовалась, даже воду он почти не пил, питался через капельницу, обезболивающие лекарства вводились уколами. Ещё Гуля очень просила какой-нибудь телевизор, ей обещали, решив, что это хорошая идея – пусть сидит там и смотрит, меньше будет по квартире бродить.

К концу этой длинной субботы в первом приближении быт как-то наладился. Ужин Кристина накрыла в кабинете. Ещё раз проговорив всю эту дикую ситуацию, Кристина снова завелась и начала проклинать Марианну, но Ольховский теперь жёстко пресёк эту тему, буквально приказав Кристине смириться и быть конструктивной или уезжать – в отель, к маме, куда угодно. Она задумалась, но тему разговора сменила.

Неожиданно позвонила дочь Марина. Хотя почему неожиданно? Суббота была привычным днём их созвона. Она расспросила про поездку, как там Париж и прочее, но быстро почувствовала, что отец напряжён, стала расспрашивать, и он всё выложил, дал волю эмоциям, и голос дрогнул. Марина сказала, что сейчас же приедет, Ольховский с трудом её отговорил ехать на ночь глядя, он очень устал за этот день. Решили увидеться завтра, в воскресенье.