Читать книгу Джек – таинственный убийца. Большой роман из англо-русской жизни - Гавриил Хрущов-Сокольников - Страница 9

Он полюбил бескорыстно Фимочку, одно из погибших, но милых созданий, и готов был жениться на ней, чтобы спасти ее от омута разврата. Взамен он требовал только верности. Но, видимо, Фимочка была не достойна такой любви, она изменила ему не по увлечению, а просто и прозаически за деньги. Нервный и впечатлительный, Момлей умолял ее прекратить позорную связь. Она была непреклонна и с насмешкой отвергла его. На него нашло временное исступление. Ему показалось, что не его Фимочка изменяет ему, а какая-то черная сила, какая-то змея впилась ей в сердце и заставляет ее поступать так. Он заклинал, умолял. Все напрасно. Образ змеи рисовался все яснее и яснее, и несчастный, в припадке сумасшествия, поразил насмерть любимую девушку, воображая, что поражает змею. Он вырезал у нее сердце и искал в нем эту змею злодейку… Но дальнейшие действия совершались без всякого разумения и были только рефлексом мозговых страданий.

– Виноват ли он? Виноват ли он? – задавал себе вопрос сто раз ученый психиатр, и всякий раз все тот же ответ: «невинен», «невменяем» вставал перед ним с той же отчетливостью.

Он дал себе слово спасти несчастного, если только он переживет кризис.

Медленно ползло время в клинической палате.

Долгие однообразные дни сменялись такими же безличными, бесконечными днями.

Хотя кризис миновал для Момлея благополучно, но выздоровление или, вернее, просветление затемненного рассудка подвигалось очень медленно. Пора жестоких кризисов и бешенных припадков прошла, и с него давно уже сняли смирительную рубашку, но полного сознания еще не наступило и он не сознавал ни чем он был болен, ни что его привело в эту мрачную палату.

Он целыми днями лежал на койке в каком-то тупом раздумье или, выпросив у сестрицы номер газеты, не расставался с ним целыми часами.

Он по несколько минут не переводил глаз с какого-либо параграфа, словно фиксируя эти пестрые черные строки, в бессменном порядке марающие белую бумагу.

Всякий посторонний или не наблюдательный человек смело стал бы уверять, что больной занять чтением, но опытный психиатр по долгому опыту знал, что этот симптом фиксирования на предметах есть признак, что излечение субъекта еще очень сомнительно.

Между тем, Момлей мог объясняться без особого труда и его ответы, всегда логические, определенные, давали повод думать, что он окончательно пришел в себя.

Тоже, разумеется, предположил и следователь, несколько раз во время болезни навещавший преступника. При последнем свидании он вышел вполне убежденный, что болезнь убийцы прошла и что пора привлечь его к суду в качестве обвиняемого.

Повестка о призыве и приводе студента Якова Момлея была вручена начальству клиники, и, несмотря на протест психиатра доктора Браумана, недолеченный Момлей был передан в руки судебной власти.

Когда ему объявили об этом и предложили следовать за полицейским чиновником, несчастный, казалось, ничуть не смутился, и просто и естественно, без протестов пошел вслед за ним.

Заключенный в одну из секретных камер подследственной тюрьмы, он продолжал тот же образ жизни, т. е. лежал целыми днями на койке, в каком-то нервном оцепенении, или чертил карандашом на клочке бумаги анатомические фигуры.

Настал день первого официального допроса.

Приведенный перед лицо судебного следователя, в одну из камер, помещающуюся в верхнем этаже суда, Момлей даже не оглянулся, даже не полюбопытствовал узнать куда он попал. Его внимание привлек только молодой человек с темной бородкой, в пенсне, сидевший рядом со следователем; это был товарищ прокурора, присланный наблюдать за следствием. Казалось, проницательный взгляд этого человека произвел на Момлея сильное впечатление. Он нервно вздрогнул и выпрямился.

– Обвиняемый Яков Момлей, вы обвиняетесь в том, что в ночь на 14 февраля сего года, – произнес строго следователь: – убили свою знакомую девицу Евфимию Качалову, и затем надругались над трупом, разрезав его на части. Что вы на это скажете?

Момлей вперил свои бледно зеленые глаза прямо в глаза прокурора и не отвечал ни слова на вопрос следователя, словно дело его не касалось.

– Угодно ли вам будет отвечать?! – уже гораздо резче спросил следователь. Момлей молчал. Он фиксировал взгляд прокурора и вздрагивал всем телом.

– Да отвечайте же! – произнес товарищ прокурора, сам в свою очередь не спуская взгляда с обвиняемого. Он от нечего делать занимался гипнотизмом, медиумизмом, и в известных столичных кружках слыл даже за медиума.

Слова молодого товарища прокурора, казалось, сильно подействовали на Момлея, он вздрогнул.

– Спрашивайте, я буду отвечать, – глухо, словно делая над собой большое усилие, произнес он.

– Вы уже слышали вопрос – отвечайте, – проговорил прокурор и переглянулся со следователем.

– Вам буду отвечать, спрашивайте вы…

– Хорошо, признаете ли вы себя виновными в том, что убили девицу Евфимию Качалову?

– Фимочку!? – как-то нервно произнес Момлей. – Разве я ее убил!.. я только из нее сердце вынул!.. Да, да, я только из нее сердце вынул, в него забралась змея… змея забралась… Я хотел убить змею… убить змею, она мою Фимочку погубила, погубила!

На глазах у обвиняемого показались слезы.

– Он разыгрывает роль сумасшедшего, – тихо шепнул следователь товарищу прокурора: – у меня бывали подобные субъекты.

– Почему же вы думали, что какая-то змея забралась в сердце Фимочки? – продолжал свой допрос прокурор, не обращая внимания на слова следователя.

– Разве иначе могло быть… разве иначе могло быть… Она, моя Фимочка, моя чистая, дорогая, моя невеста, мне изменила! Я должен были спасти ее… спасти от ужасной, черной змеи, которая ее погубила. Я вынул из нее сердце и искал в нем змею… змею искал, но она ушла… постыдно бежала… Она скрылась в руку, я отрезал руку, она шмыгнула в голову – я отрезал голову; ах, как Фимочка была хороша! Я разрезал ее на части… Я хирург! – воскликнули вдруг Момлей. – Хирургия великая наука!.. Я могу разрезать человека на части и затем сшить его, швов не увидите… Давайте, я вам сейчас отрежу голову!..

И несчастный бросился к столу следователей, с намерением схватить кого-либо из них.

Следователь и писец, сидевшие за отдельным столиком, бросились в стороны, но товарищ прокурора не потерялся, оно протянул руку вперед и грозно крикнул:

– Ни с места!

Момлей замер в том положении, в котором его застал приказ прокурора, и с ним началась сильнейшая истерика. Несмотря на то, что следователь продолжал утверждать, что обвиняемый притворяется, был призван врач и, по его заключению, Момлей был направлен в больницу св. Николая для испытания.

Испытание продолжалось долго, наконец светила науки решили, что студент Яков Момлей психически больной субъект и мог в состоянии невменяемости совершить самое кровавое преступление, но все-таки считают, что состояние его не безнадежно и радикальное излечение – весьма возможно.

Вследствие этого вердикта людей науки, обвинительная камера судебной палаты постановила, дело о студенте Якове Момлее, обвиняемом в убийстве девицы Евфимии Качаловой, прекратить, а самого его заключить до выздоровления в больницу для душевнобольных.

Приговор был приведен в исполнение в точности. Доктор Брауман, получивший теперь заинтересовавшего его пациента на свое попечение, приложил все старание, чтобы вернуть несчастному сознание. Его старания не пропали даром. Через три года после того, как несчастный переступил порог сумасшедшего дома, не понимая, куда его везут и зачем, громкий крик отчаянья и обильные слезы горя, хлынувшие потоком из глаз пациента, дали знать врачу, что наступила минута сознания.

Это была ужасная, потрясающая минута. Все былое, пережитое, доведшее несчастного до исступления и кровавой расправы, разом прояснилось в его душе. Ужас, отчаянье, невыразимая тоска сменили пассивное состояние больного. Начинался другой, более опасный кризис, кризис нервный.

Но и тут, благодаря искусству доктора, его доминирующей власти над больным, ему удалось успокоить его и быстро пошло выздоровление.

Карьера его была разбита, здоровье надорвано, страшные эпитеты «сумасшедший» и «убийца» преследовали его всюду и закрывали ему доступ к службе.

Момлей совсем пал духом и недалек был от мысли о самоубийстве, когда доктор Брауман, и по выходе пациента из больницы продолжавший следить за ним с отеческой нежностью, не открыл ему нового благовидного пути на жизненном поприще, предложив посвятить себя на служение страждущему человечеству.

Момлей с восторгом принял предложение и по рекомендации профессора был записан санитаром «Красного креста». Его медицинские познания давали ему на это право, а рекомендация профессора дополняла остальное.

С этого дня для несчастного началась новая жизнь, жизнь полного забвения собственной личности, жизнь лишений и опасностей. Но для него было мало этих лишений, этих опасностей, ему хотелось такого дела, где бы он нашел полное забвение прошедшего, грозным кошмаром ежеминутно терзавшего его душу.

Такого дела не находилось, а покой и забвение так были нужны его измученной душе. Он все ждал и надеялся. Надежда не обманула его – дело нашлось!