Читать книгу И учителя английского влюбляются. Прекрасные лимитчики - Гвейн Гамильтон - Страница 10

Вот «роковой момент» прошел неосознаным, и почти сразу появился другой шанс. Следующий день был день рождение у одного учителя, и он пригласил всех своих студентов. Студенты хлопотали, будто он им оказывал какую-то честь.

– День рождения всего лишь, – говорил учитель мне, – подумаешь. А они все так рады, что пригласили в ресторан. Обещали какие-то подарки, а я им сказал, что не надо, что если захотят, купят пиво одно, что-то такое. Одна студентка даже попросила разрешения пригласить свою подружку, ту, которая тебе так нравится.

– Да она не то что нравится, я без нее не мыслю себя уже, понимаешь, я себя нахожу глядя на нее на гориз…

– Да, я понял. Она придет, я же сказал, что она может прийдти, будто это от меня зависит… ты-то придешь?

– Прийду, куда же я денусь…

Тем временем запели голоса у меня в душе: «Сегодня я с большой охотою распоряжусь своей субботою… и если Нинка не капризная, распоряжусь своею жизнью я». Но в голове какой-то хриплый голос отвечал: «Постой, чудак, она ж наводчица…»

Пошли в кабачок. Пришли студенты, все в нарядах, будто на свадьбу. Слегка задрожали мы с учителем, одетые как бомжы или учителя английского. Студенты смотрели, плечами пожимали и подарки передавали. Друг диву дал, такие хорошие подарки. Потом все сели, принялись пить. Через какое-то время начали спрашивать:

– А праздничный стол? Че кушать-то будем?

– Что хотите, – говорит друг, – то и заказывайте, конечно.

Студенты вроде не ожидали, опять пожимали плечами.

Я за всеми происходящими пожиманиями не очень-то наблюдал, смотрел больше на свою любовь, пытался с ней разобраться. Пришла она тоже, но не так, как обычно, а в каком-то суперском прикиде. Если разобраться, то, наверное, очень красиво выглядела. Но мне не очень нравилось, там было слишком много кожаного всего, и золотого, и блестящего. Меня пугало. Как будто из какой-то блатной дискотеки, где все блестят. Как-то более агрессивно, чем я ожидал во сне. Я задумался над кружкой и немножко заколебался рапорядиться своею жизнью. Разговаривали все, пили, хохотали. За окном начали падать первые снежинки. Люди еще пуще повеселели – кайф, первый снег! Убежали на улицу, снег лепили, бросали друг в друга. Какие-то менты подъехали и выскочили из своей машины. Все замерли в ужасе. Менты начали снег кидать. Праздник! Жизнь – праздник! Сказка! Прибежали в кабак, начали заказывать водку, закуски, и друг на меня посмотрел, типа, смотри, сколько тратят, хорошо, что не я плачу, у меня столько денег нет…

Запел по новой хриплый голос в голове: «А за соседним столом компания, а за соседним столом веселие, а она на меня – ноль внимание: ей сосед ее шпарит Есенина».

Можно было пересесть и самому приняться ей шпарить, да чувства у меня висели непонятно. Не нравилось что-то. Но что именно? Затруднялся понять. Одежды это пустяки, если любовь-то настоящая… но все равно, что-то не так.

И действительно что-то было не так. Пришел счет. Несколько тысяч рублей. Друг положил счет на стол, и мы ждали, пока все расплатятся за свои излишества. Но студенты будто не видели. Официант приходил и уходил, с подозрительным выражением на лице. Тогда друг попросил студентов расплатиться за заказаное, и они все замерли мигом. Весь кабак будто замер. Одни снежинки не замерли. Снежинки падали. Потом студенты постепено пришли в себя, достали деньги и пошли домой. Праздник кончился.

Сам я пошел на улицу и думал о празднике: «Где же он, где же сказка любовная? Обещалась сказка, а получается какая-то бытовуха?!»

На Новослободской пытался поймать такси. Два мужика в машине, смуглые, не молдаване, спрашивают: «Ты один-то? Залезай быстро!»

Но не любил я когда сразу начинали на «ты», и че за командный голос? Особенно в такой день, когда первые снежинки падают, и когда я такую прекрасную смуглянку люблю. Да и просто страшно было, у них в глазах светило что-то нехорошое.

– Нет, – говорю, – она всегда со мной в сердце, я никогда не один, – и захлопнул дверь, отойдя от дороги подальше.

Одного моего друга, канадца, очень здорового, голым выбросили «таксисты» на окраине Екатеринбурга, после того как обокрали. Зимой это было, и ему пришлось пешком вернуться в город. Ему повезло – оставили ему 50 рублей и ботинки на дорогу. Лежал потом в больнице, правда недолго.

Следующий водитель тоже был смуглым, но более безопасным на вид.

– Сокол знаете? – спрашиваю.

– Да, Сокольники знать, – говорит.

– Не Сокольники, а Сокол.

– Да, да.

– Сколько?

– Садитесь.

– Хорошо, – говорю. Он мне понравился, даже если он по-русски ни бум-бум. «Что-же, – думал я, – я тоже по-русски ни бум-бум, мы с ним братья! И главное все же не язык, а доброта и, может, вид». А вид у него был добрый.

Музыка играла на радио – видели ночь, гуляли всю ночь до урта…

Здания смотрели друг на друга через ночь, тысячами глазиками, подмигивали заговорчески-любовно – вон горит свет; вон свет погас; вон шторы задергивают, светит, но неровно. Снег падает между подмигивающими зданиями, между секретами, ветер дует, в груди поднимается метель. «Уймись, тоска, – говорю, – это не Сокол».

– Да, Соколь, – говорит водитель, – ники.

– Сокольники это круто, – говорю, – но мне нужен Сокол.

И мы поехали дальше.

На Соколе высадил, и я побежал было домой. Иду через двор, и меня зовут: «Эй ты, иди сюда». Смотрю, мужики стоят вместе, пластмассовые стаканчики в руках, водку пьют. «Иди сюда, – кричат еще раз, – выпьем за тех кто в МУРе!» – «Нет, – кричу, – извините, язва не позволяет!» – и убегаю. Слава богу, не гонятся. Нет, гонится один. Но подсользнулся на льду и встал. Бегу быстро. Бегу от беды в беду. Снегопад все сильнее. В подворотне собаки бездомные лаяли как бешеные. Не везет мне сегодня. «Конец, – думаю, – дурак. Да и какой смысл в жизни, если надо каждый день бежать от одной беды прямо к другой!? И вправду я круглый дурак, и квадратный, и треугольный. Дурак, дурак, дурак. Остался бы в своей стране, а сюда приперся – туда тебе и дорога! Чтоб волки сожрали!»

Волки тем временем лаяли, зубы точили и – убежали в другую сторону.

Ничего не понял.

Пришел домой, рухнул на диван и увидел сон. Во сне приходит ко мне Ниночка и говорит: «Зачем ты сюда приперся, глупенький, ради меня что-ли? И хихикает с выражением страдания на лице».