Читать книгу Гарики из Иерусалима. Книга странствий (сборник) - Игорь Губерман - Страница 13

Творец нас в мир однажды бросил

и дал бессмысленную прыть,

нас по судьбе несет без весел,

но мучит мысль, куда нам плыть.

С возрастом яснеет Божий мир,

делается больно и обидно,

ибо жизнь изношена до дыр

и сквозь них былое наше видно.

Настолько время быстротечно

и столько стен оно сломало,

что можно жить вполне беспечно,

от нас зависит очень мало.

Совсем не реки постной шелухи

карающую сдерживают руку,

а просто Бог нас любит за грехи,

которыми развеивает скуку.

Не постичь ни душе, ни уму,

что мечта хороша вдалеке,

ибо счастье – дорога к нему,

а настигнешь – и пусто в руке.

Живу среди своих, а с остальными

общаюсь, молчаливо признавая,

что можно жить печалями иными,

иную боль и грусть переживая.

Чтоб нам не изнемочь в тоске и плаче,

судьба нас утешает из пространства

то радостью от завтрашней удачи,

то хмелем послезавтрашнего пьянства.

Идея прямо в душу проникает,

идея – это праздник искушения,

идея – это то, что возникает

в уме, который жаждет орошения.

И детские грезы греховные,

и мудрая горечь облезлых —

куют нам те цепи духовные,

которые крепче железных.

Дав дух и свет любой бездарности,

Бог молча сверху смотрит гневно,

как черный грех неблагодарности

мы источаем ежедневно.

Масштабность и значительность задач,

огромность затевающихся дел —

заметней по размаху неудач,

которые в итоге потерпел.

В толкучке, хаосе и шуме,

в хитросплетенье отношений

любая длительность раздумий

чревата глупостью решений.

Все в жизни потаенно, что всерьез,

а наша суета судеб случайных —

лишь пена волн и пыль из-под колес,

лишь искры от костра процессов тайных.

Я плавал в море, знаю сушу,

я видел свет и трогал тьму;

не грех уродует нам душу,

а вожделение к нему.

Размазни, разгильдяи, тетери —

безусловно, любезны Творцу:

их уроны, утраты, потери

им на пользу идут и к лицу.

Вера быть профессией не может,

ласточке не родственен петух,

ибо правят должность клерки Божьи,

а в конторе – служба, а не дух.

В извилистых изгибах бытия

я часто лбом на стену клал печать,

всегда чуть не хватало мне чутья,

чтоб ангела от беса отличать.

Нрав у Творца, конечно, крут,

но полон блага дух Господний,

и нас не он обрек на труд,

а педагог из преисподней.

Увы, рассудком не постичь,

но всем дано познать в итоге,

какую чушь, фуфло и дичь

несли при жизни мы о Боге.

Сметая наши судьбы, словно сор,

не думая о тех, кто обречен,

безумный гениальный режиссер

все время новой пьесой увлечен.

Я вдруг почувствовал сегодня —

и почернело небо синее, —

как тяжела рука Господня,

когда карает за уныние.

Три фрукта варятся в компоте,

где плещет жизни кутерьма:

судьба души, фортуна плоти

и приключения ума.

Наш век успел довольно много,

он мир прозрением потряс:

мы – зря надеялись на Бога,

а Бог – напрасно верил в нас.

Печальный зритель жутких сцен,

то лживо-ханжеских, то честных,

Бог бесконечно выше стен

вокруг земных религий местных.

Недюжинного юмора запас

использовав на замыслы лихие,

Бог вылепил Вселенную и нас

из хаоса, абсурда и стихии.

А жить порой невмоготу —

от угрызений, от сомнений,

от боли видеть наготу

своих ничтожных вожделений.

Сурово относясь к деяньям грешным

(и женщины к ним падки, и мужчины),

суди, Господь, по признакам не внешним,

а взвешивай мотивы и причины.

Когда азарт и упоение

трясут меня лихой горячкой,

я слышу сиплое сопение

чертей, любующихся скачкой.

А если во что я и верю,

пока мое время течет,

то только в утрату, потерю,

ошибку, урон и просчет.

Кивнули, сойдясь поневоле,

и врозь разошлись по аллее,

и каждый подумал без боли,

что вместе им было светлее.

Наши духа горние вершины —

вовсе не фантом и не обман,

а напрягший хилые пружины

ветхий и залежанный диван.

Всему на свете истинную цену

отменно знает время – лишь оно

сметает шелуху, сдувает пену

и сцеживает в амфоры вино.

Не для литья пустой воды

Бог дал нам дух и речь,

а чтобы даже из беды

могли мы соль извлечь.

Я жил во тьме и мгле,

потом я к свету вышел;

нет рая на земле,

но рая нет и выше.

Я очень рад, что мы научно

постичь не в силах мира сложность;

без Бога жить на свете скучно

и тяжелее безнадежность.

Я жив: я весел и грущу,

я сон едой перемежаю,

и душу в мыслях полощу,

и чувством разум освежаю.

Увы, но никакие улучшения

в обилии законов и преград

не справятся с тем духом разрушения,

который духу творческому брат.

Нет ни единого штриха

в любом рисунке поведения,

чтоб не таил в себе греха

для постороннего суждения.

У жизни есть мелодия, мотив,

гармония сюжетов и тональность,

а радуга случайных перспектив

укрыта в монотонную реальность.

Живешь, покоем дорожа,

путь безупречен, прям и прост…

Под хвост попавшая вожжа

пускает все коту под хвост.

В любой беде, любой превратности,

терпя любое сокрушение,

душа внезапные приятности

себе находит в утешение.

Перед выбором – что предпочесть,

я ни в грусть не впадал, ни в прострацию,

я старался беречь только честь

и спокойно терял репутацию.

Цель нашей жизни столь бесспорна,

что зря не мучайся, приятель:

мы сеем будущего зерна,

а что взойдет – решит Создатель.

Я знаю, печальный еврей,

что в мире есть власть вездесущая,

что роль моя в жизни моей —

отнюдь и совсем не ведущая.

Столько силы и страсти потрачено

было в жизни слепой и отчаянной,

что сполна и с лихвою оплачена

мимолетность удачи нечаянной.

Я черной краской мир не крашу,

я для унынья слишком стар;

обогащая душу нашу,

потери – тоже Божий дар.

Мой разум точат будничные хлопоты,

долги над головой густеют грозно,

а в душу тихо ангел шепчет: жопа ты,

что к этому относишься серьезно.

Я врос и вжился в роль балды,

а те, кто был меня умней,

едят червивые плоды

змеиной мудрости своей.

События жизни во внешней среде

в душе отражаются сильно иначе,

и можно смеяться кромешной беде

и злую тоску ощущать от удачи.

Азартно дух и плоть вершат пиры,

азартны и гордыня, и разбой,

Бог создал человека для игры

и тайно соучаствует в любой.

Когда еще не баржи мы, а лодки

и ветром паруса не оскудели,

заметно даже просто по походке,

как музыка души играет в теле.

От Бога в наших душах раздвоение,

такой была задумана игра,

и зло в душе божественно не менее

играющего белыми добра.

Чуя близость печальных превратностей,

дух живой выцветает и вянет;

если ждать от судьбы неприятностей,

то судьба никогда не обманет.

Я редко сожалею, что не юн,

и часто – что в ту пору удалую

так мало я задел высоких струн,

а низкие – щипал напропалую.

Из-под поверхностных течений

речей, обманчиво несложных,

текут ручьи иных значений

и смыслов противоположных.

Забавен наш пожизненный удел

расписывать свой день и даже час,

как если бы теченье наших дел

действительно зависело от нас.

Хотя еще Творца не знаю лично,

но верю я, что есть и был такой:

все сделать так смешно и так трагично

возможно лишь Божественной рукой.

Редко нам дано понять успеть,

в чем таится Божья благодать,

ибо для души важней хотеть,

нежели иметь и обладать.

Комок живой разумной слизи

так покорил и даль, и высь,

что создал множество коллизий,

чтоб обратиться снова в слизь.

Мужество открытого неверия,

полное тревоги и метания, —

чище и достойней лицемерия

ханжеского богопочитания.

В безумствах мира нет загадки,

Творцу смешны мольбы и просьбы:

ведь на земле, где все в порядке,

для жизни места не нашлось бы.

Я редко, но тревожу имя Бога:

материи Твоей худой лоскут,

умерить я прошу Тебя немного

мою непонимания тоску.

Живя с азартом и упорством

среди друзей, вина и смеха,

блажен, кто брезгует проворством,

необходимым для успеха.

Ты скорее, Господь, справедлив, чем жесток,

мне ясней это день ото дня,

и спасибо, что короток тот поводок,

на котором Ты держишь меня.

Молитва и брань одновременно

в живое сплетаются слово,

высокое с низким беременно

все время одно от другого.

В игры Бога как пешка включен,

сам навряд ли я что-нибудь значу;

кто судьбой на успех обречен,

с непременностью терпит удачу.

В лицо нам часто дышит бездна,

и тонкий дух ее зияния

нам обещает безвозмездно

восторг полета и слияния.

То главное, что нам необходимо,

не знает исторических помех,

поэтому всегда и невредимо

пребудут на земле любовь и смех.

Нам чуть менее жить одиноко

в мираже, непостижном и лестном,

что следит неусыпное око

за любым нашим шагом и жестом.

Душа моя нисколько не грустит

о грешном словоблудии моем:

ей Бог мои все глупости простит,

поскольку говорил я их – о Нем.

Под осень чуть не с каждого сука,

окрестности брезгливо озирая,

глядят на нас вороны свысока,

за труд и суету нас презирая.

Сполна сбылось, о чем мечтали

то вслух, то молча много лет,

за исключением детали,

что чувства счастья снова нет.

У мудрости расхожей – нету дна,

ищи хоть каждый день с утра до вечера;

в банальности таится глубина,

которая ее увековечила.

Ощущение высшей руки

в нас отнюдь не от воплей ревнителей;

чувство Бога живет вопреки

виду многих священнослужителей.

Хотелось быть любимым и любить,

хотелось выбрать жребий и дорогу,

и теми я порой хотел бы быть,

кем не был и не стану, слава Богу.

Сейчас, когда постигла душу зрелость,

нам видится яснее из тумана

упругость, и пластичность, и умелость

целебного самих себя обмана.

Часами я валяюсь, как тюлень,

и делать неохота ничего;

в доставшихся мне генах спала лень

задолго до зачатья моего.

Цветение, зенит, апофеоз —

обычно забывают про истоки,

в которых непременно был навоз,

отдавший им живительные соки.

Товарищ, верь: взойдет она,

и будет свет в небесной выси;

какое счастье, что луна

от человеков не зависит!

О, как смущен бывает разум

лихим соблазном расквитаться

со всеми трудностями сразу,

уйдя без писем и квитанций.

В сумерках закатного сознания

гаснет испаряющийся день,

бережно хранят воспоминания

эхо, отражение и тень.

Жил на ветру или теплично,

жил как бурьян или полезно —

к земным заслугам безразлична

всеуравнительная бездна.

С азартом жить на свете так опасно,

любые так рискованны пути,

что понял я однажды очень ясно:

живым из этой жизни – не уйти.

Когда последняя усталость

мой день разрежет поперек,

я ощутить успею жалость

ко всем, кто зря себя берег.

Сегодня настроение осеннее,

как будто истощился дух мой весь,

но если после смерти воскресение

не сказка, то хочу очнуться здесь.

В этой жизни, шальной и летящей,

мало пил я с друзьями в пивных,

но надеюсь, что видеться чаще

нам достанется в жизнях иных.

Решит, конечно, высшая инстанция

куда я после смерти попаду,

но книги – безусловная квитанция

на личную в аду сковороду.

А жаль, что на моей печальной тризне,

припомнив легкомыслие мое,

все станут говорить об оптимизме

и молча буду слушать я вранье.

Струны натянувши на гитары,

чувствуя горенье и напор,

обо мне напишут мемуары

те, кого не видел я в упор.

От воздуха помолодев,

как ожидала и хотела,

душа взлетает, похудев

на вес оставленного тела.

Нам после смерти было б весело

поговорить о днях текущих,

но будем только мхом и плесенью,

всего скорей, мы в райских кущах.