Читать книгу Гарики из Иерусалима. Книга странствий (сборник) - Игорь Губерман - Страница 18

Чтоб я не жил, сопя натужно,

устроил Бог легко и чудно,

что все ненужное мне трудно,

а все, что трудно, мне не нужно.

Когда, пивные сдвинув кружки,

мы славим жизни шевеление,

то смотрят с ревностью подружки

на наших лиц одушевление.

Дух России меня приголубил,

дал огранку, фасон и чекан,

там я первую рюмку пригубил,

там она превратилась в стакан.

Совместное и в меру возлияние

не только от любви не отвращает,

но каждое любовное слияние

весьма своей игрой обогащает.

Любви горенье нам дано

и страсти жаркие причуды,

чтобы холодное вино

текло в нагретые сосуды.

Да, мне умерить пыл и прыть

пора уже давно;

я пить не брошу, но курить

не брошу все равно.

Себя я пьянством не разрушу,

ибо при знании предела

напитки льются прямо в душу,

оздоровляя этим тело.

Я понял, чем я жил все годы

и почему не жил умней:

я раб у собственной свободы

и по-собачьи предан ей.

Дух мой растревожить невозможно

денежным смутительным угаром,

я интеллигентен безнадежно,

я употребляюсь только даром.

Когда к тебе приходит некто,

духовной жаждою томим,

для утоленья интеллекта

распей бутылку молча с ним.

Хотя весь день легко и сухо

веду воздержанные речи,

внутри себя пустыню духа

я орошаю каждый вечер.

Цветок и садовник в едином лице,

я рюмке приветно киваю

и, чтобы цветок не увял в подлеце,

себя изнутри поливаю.

Поскольку склянка алкоголя —

стекляшка вовсе не простая,

то, как только она пустая, —

в душе у нас покой и воля.

Оставив дикому трамваю

охоту мчать, во тьме светясь,

я лежа больше успеваю,

чем успевал бы, суетясь.

Я сам растил себя во мне,

давно поскольку знаю точно,

что обретенное извне

и ненадежно, и непрочно.

Чтоб жить разумно (то есть бледно)

и максимально безопасно,

рассудок борется победно

со всем, что вредно и прекрасно.

Душевно я вполне еще здоров,

и съесть меня тщеславию невмочь,

я творческих десяток вечеров

легко отдам за творческую ночь.

Да, выпив, я валяюсь на полу,

да, выпив, я страшней садовых пугал;

но врут, что я ласкал тебя в углу —

по мне, так я ласкал бы лучше угол.

Во мне убого сведений меню,

не знаю я ни фактов, ни событий,

но я свое невежество ценю

за радость неожиданных открытий.

Насмешлив я к вождям, старухам,

пророчествам и чудесам,

однако свято верю слухам,

которые пустил я сам.

Я свои пути стелю полого,

мне уютна лени колея:

то, что невозможно, – дело Бога,

что возможно – сделаю не я.

Когда выпили, нас никого

не пугает судьбы злополучие,

и плевать нам на все, до чего

удается доплюнуть при случае.

В чужую личность мне не влезть,

а мной не могут быть другие,

и я таков, каков я есть,

а те, кто лучше, – не такие.

Без жалости я трачу много дней,

распутывая мысленную нить;

я истину ловлю, чтобы над ней

немедленно насмешку учинить.

Мы вовсе не грешим, когда пируем,

забыв про все стихии за стеной,

а мудро и бестрепетно воруем

дух легкости у тяжести земной.

Умным быть легко, скажу я снова

к сведению новых поколений;

глупость надо делать – это слово

дико для моей отпетой лени.

Хотя, погрязший в алкоголе,

я по-житейски сор и хлам,

но съем последний хер без соли

я только с другом пополам.

Мы стали подозрительны, суровы,

изверились в любой на свете вере,

но моцарты по-прежнему готовы

пить все, что наливают им сальери.

Душа порой бывает так задета,

что можно только выть или орать;

я плюнул бы в ранимого эстета,

но зеркало придется вытирать.

К лести, комплиментам и успехам

(сладостным ручьем они вливаются)

если относиться не со смехом —

важные отверстия слипаются.

Так верил я всегда в мою везучесть,

беспечно соблазняясь авантюрой,

что мне любая выпавшая участь

оказывалась к фарту увертюрой.

Не каждый в житейской запарке

за жизнь успевает понять,

что надо менять зоопарки,

театры и цирки менять.

Зачем же мне томиться и печалиться,

когда по телевизору в пивной

вчера весь вечер пела мне красавица,

что мысленно всю ночь она со мной?

Клевал я вяло знаний зерна,

зато весь век гулял активно

и прожил очень плодотворно,

хотя весьма непродуктивно.

Для жизни шалой и отпетой

день каждый в утренней тиши

творят нам кофе с сигаретой

реанимацию души.

Затворника и чистоплюя

в себе ценя как достижение,

из шума времени леплю я

своей души изображение.

Ошибки, срывы, согрешения —

в былом, и я забыл о них,

меня волнует предвкушение

грядущих глупостей моих.

Кажется мне, жизни под конец,

что устроил с умыслом Творец,

чтобы человеку было скучно

очень долго жить благополучно.

Искра Божия не знает,

где назначено упасть ей,

и поэтому бывает

Божий дар душе в несчастье.

Как будто смерти вопреки

внезапно льется струйка света

и воздуха с живой строки

давно умершего поэта.

Вокруг везде роскошества природы

и суетности алчная неволя;

плодятся и безумствуют народы;

во мне покой и много алкоголя.

Умеет так воображение

влиять на духа вещество,

что даже наше унижение

преобразует в торжество.

Не слушая судов и пересудов,

настаиваю твердо на одном:

вместимость наших умственных сосудов

растет от полоскания вином.

Был томим я, был палим и гоним,

но не жалуюсь, не плачу, не злюсь,

а смеюсь я горьким смехом моим

и живу лишь потому, что смеюсь.

Нет, я в делах не тугодум,

весьма проста моя замашка:

я поступаю наобум,

а после мыслю, где промашка.

Я б рад работать и трудиться,

я чужд надменности пижонской,

но слишком портит наши лица

печать заезженности конской.

Не темная меня склоняла воля

к запою после прожитого дня:

я больше получал от алкоголя,

чем пьянство отнимало у меня.

Хоть я философ, но не стоик,

мои пристрастья не интимны:

когда в пивной я вижу столик,

моя душа играет гимны.

Питаю к выпивке любовь я,

и мух мой дым табачный косит,

а что полезно для здоровья,

мой организм не переносит.

Мне чужд Востока тайный пламень,

и я бы спятил от тоски,

век озирая голый камень

и созерцая лепестки.

Во многих веках и эпохах,

меняя земные тела,

в паяцах, шутах, скоморохах

душа моя раньше жила.

Так ли уж совсем и никому?

С истиной сходясь довольно близко,

все-таки я веку своему

нужен был, как уху – зубочистка.

Меня заводят, как наркотик,

души моей слепые пятна:

понятно мне, чего я против,

за что я – полностью невнятно.

Подлинным по истине томлениям

плотская питательна утеха,

подлинно высоким размышлениям

пьянство и обжорство – не помеха.

Приму любой полезный я совет

и думать о житейской буду выгоде

не раньше, чем во мне погаснет свет,

душою выключаемый при выходе.

Пока прогресс везде ретиво

меняет мир наш постепенно,

подсыпь-ка чуть нам соли в пиво,

чтоб заодно осела пена.

У пьяниц, бражников, кутил,

в судьбе которых все размечено,

благоприятствие светил

всегда бывает обеспечено.

Хоть мыслить вовсе не горазд,

ответил я на тьму вопросов,

поскольку был энтузиаст

и наблюдательный фаллософ.

Наше слово в пространстве не тает,

а становится в нем чем угодно,

ибо то, что бесплотно витает,

в мире этом отнюдь не бесплодно.

Моей тюремной жизни окаянство

нисколько не кляну я, видит Бог;

я мучим был отнятием пространства,

но времени лишить никто не мог.

Раздев любую обозримую

проблему жизни догола,

всегда найдешь непримиримую

вражду овала и угла.

Я спать люблю: за тем пределом,

где вне меня везде темно,

душа, во сне сливаясь с телом,

творит великое кино.

Поздним утром я вяло встаю,

сразу лень изгоняю без жалости,

но от этого так устаю,

что ложусь, уступая усталости.

На тьму житейских упущений

смотрю и думаю тайком,

что я в одном из воплощений

был местечковым дураком.

С годами, что мне удивительно,

душа наша к речи небрежной

гораздо сильнее чувствительна,

чем некогда в юности нежной.

По многим я хожу местам,

таская дел житейских кладь,

но я всегда случаюсь там,

где начинают наливать.

Позабыв о душевном копании,

с нами каждый отменно здоров,

потому что целебно в компании

совдыхание винных паров.

Когда хожу гулять в реальность,

где ветер, гам и моросит,

вокруг меня моя ментальность

никчемным рубищем висит.

Искусство жизни постигая,

ему я отдал столько лет,

что стала жизнь совсем другая,

а сил учиться больше нет.

От музыки удачи и успеха

в дальнейшем (через годы, а не дни)

родится непредвидимое эхо,

которым поверяются они.

Всегда напоминал мне циферблат,

что слишком вызывающе и зря

я так живу со временем не в лад:

оно идет, а я лежу, куря.

Мы так во всех полемиках орем,

как будто кипяток у нас во рту;

настаивать чем тупо на своем,

настаивать разумней на спирту.

Во мне смеркаться стал огонь;

сорвав постылую узду,

теперь я просто старый конь,

пославший на хер борозду.

Сегодня ощутил я горемычно,

как жутко изменяют нас года:

в себя уйдя и свет зажгя привычно,

увидел, что попал я не туда.

Ловил я кайф, легко играя

ту роль, какая выпадала,

за что меня в воротах рая

ждет рослый ангел-вышибала.

Мы скоро только дно бутылки

сумеем страстно обнажать,

и юные геронтофилки

нас перестанут уважать.

Забавные мысли приходят в кровать

с утра после грустного сна:

что лучше до срока свечу задувать,

чем видеть, как чахнет она.

Вновь душа среди белого дня

заболит, и скажу я бутылке:

эту душу сослали в меня,

и страдает она в этой ссылке.

Зачем под сень могильных плит

нести мне боль ушедших лет?

Собрав мешок моих обид,

в него я плюну им вослед.

Где скрыта душа, постигаешь невольно,

а с возрастом только ясней,

поскольку душа – это место, где больно

от жизни и мыслей о ней.

Да, птицы, цветы, тишина

и дивного запаха травы;

но райская жизнь лишена

земной незабвенной отравы.

Когда и где бы мы ни пили,

тянусь я с тостом каждый раз,

чтобы живыми нас любили,

как на поминках любят нас.