Читать книгу Время муссонов - Игорь Владимирович Котов - Страница 12

И мне не спалось. Но именно сейчас, в темноте, лучше всего привести мысли в порядок, причесав их расчёской логики. Я знал, что старик напротив не спит, но это не имело сейчас никакого значения, как и то, что он сжимает нож под подушкой.

Как мне говорили, мой отец – ассимилированный японец из провинции Фудзи, 1925 года рождения, приехал в СССР в середине пятидесятых годов, так и остался здесь. Позднее сказали, что он был одним из посыльных Рихарда Зорге – это наш разведчик с позывным «Рамзай», много сделавший для нашей Победы. Отец мне мало что рассказывал, хотя бы то, как попал в СССР. Но я чувствовал, что жизнь в новой для него стране, не была сладкой. Но на его родине не было бы и такой.

Я – поздний ребёнок в семье, погибшей в 1980 году, когда мне исполнилось три года. Они разбились в авиакатастрофе. Меня с собой не взяли, собираясь вернуться на следующий день. Затем был детский дом. Там и дали новую фамилию – Ли. Хотя дядя Дима говорил, что моя настоящая фамилия – Оцука. Но мне он сказал, что так надо. Затем школа. Армия. Погранвойска. И опять – так надо. Институт. Юридический факультет. Меня всегда тянуло познать первопричину человеческих отношений. Они и привели меня к беседе с невзрачным человеком, обладающим исключительной волей и проницательными глазами. В 2000 я исчез из круга своих друзей. Думалось, на время, а оказалось – навсегда. Это был сложный период жизни, когда приходилось доказывать самому себе и своим учителям, что выбор, сделанный ими не напрасен.

Потом были Индонезия и Тайвань. Работа в Посольстве России. Затем Афганистан. Провинция Парван. В отряде Файзуллы Салеха я отвечал за связи с остальными повстанческими отрядами, оказывающими сопротивление американским воякам. Это было сложное время, полное тревог и ожиданий. Непростой период становления и возмужания. Время, когда на весах совести могла лежать не только моя жизнь.

Но я быстро учился.

В 2006 при пересечении границы в районе города Асадабад со своей группой напоролся на засаду. Никто, кроме меня, не выжил. А я почти год прожил в Пешеваре без связи и контактов. В лагере подготовки талибов. В 2009 мне удалось наконец обозначить себя, а спустя полгода меня срочно вызвали в Москву. Мне дали отдохнуть почти месяц, который был потрачен на написания отчётов, а потом отправили, практически в рай, расположенный в Северной Африке. Рай назывался Сирией. После возвращения я отгулял три месяца отпуска и снова включился в работу. А потом я встретил её.

Я до сих пор помню тепло того дождя.

Затем командировка в Японию. Первая в составе группы. И снова работа, которую я делаю лучше всего. Работа, которая делает из меня того, кем я являюсь. Работа – не такая, как у всех, но важная для поддержания баланса сил, порой жестокая, порой напрасная, но полная жутких ощущений приближающегося ада. Уже из Токио я вылетел снова в Сирию. В Дамаск. Так было надо. В начале марта.

И в этой стране около полугода назад меня убили. Во время налаживания контактов с сирийской оппозицией. Я выступал в роли посредника для поставок машин в страну. И кому–то, возможно, перешёл дорогу. Так, во всяком случае, отписались о моей гибели все мои кураторы.

В криминальной разборке в пригороде Дамаска меня расстреляли в упор из двух автоматов. Тело, затем, пытались сжечь, а когда не удалось, то под голову положили гранату. Неопознанное тело. Спустя несколько месяцев его нашли и отвезли на родину, где с почётом похоронили. По статусу тело везли на лафете, как–никак майор, и положили в могилу, соответствующую моей карме. Подполковник из военкомата выложил на атласной подушке все мои ордена. Было чинно и трогательно. И немного грустно.

Валерка Крайнов произнёс речь перед запаянным цинковым гробом, потому что распознать в разложившихся останках меня было невозможно. Никогда не думал, что он умеет так говорить. Генерал Алфёров, предоставивший право мне умереть, положил на мой гроб красные розы. Её любимые цветы. А я и не догадывался, что он про это знает. Вот ведь как бывает. Практически весь мой институтский курс пустил слезу, да я и сам не удержался, скрываясь за чёрной могильной плитой какого–то военного лётчика, погибшего в 1944 году. На Троекуровском кладбище в Москве. А вечером я напился. И не только потому, что погиб. Впервые в жизни. До безумия. Не просыхал неделю. Пока не состоялся тот самый разговор с отцом Аллы, открывший мне глаза и изменивший моё понимание жизни, да и саму жизнь тоже.