Читать книгу Дети капитана Гранта - Жюль Верн - Страница 9

Все обитатели «Дункана» пришли в восторг, узнав о решении Паганеля. Роберт бросился к нему на шею с такой живостью, что достойный секретарь Географического общества едва не упал навзничь.

– Здоровый мальчуган! – сказал он. – Я обучу его географии!

Очевидно, Роберту предстояло стать незаурядным человеком. Все собирались передать ему свои качества: Джон Мангльс хотел сделать из него моряка, Гленарван – человека с мужественным сердцем, Элен – великодушного и доброго человека, майор – хладнокровного и невозмутимого воина и, наконец, Мэри – человека, умеющего ценить благодеяния.

«Дункан» быстро закончил погрузку угля и, покинув угрюмые острова Зеленого Мыса, поплыл на запад. 7 сентября при свежем северном ветре он пересек экватор и вступил в южное полушарие.

Плавание пока что совершалось благополучно. Все считали это хорошим предзнаменованием. Казалось, что шансы на успешный исход экспедиции возрастают с каждым днем. Джон Мангльс был твердо уверен, что экспедиция разыщет капитана Гранта. Правда, эта уверенность проистекала главным образом из горячего желания видеть Мэри Грант счастливой и спокойной: капитана Джона не на шутку заинтересовала молодая девушка, и он так удачно скрывал свое зарождающееся чувство к ней, что о нем знали на яхте все, исключая Мэри и его самого.

Что касается ученого-географа, то он, бесспорно, был самым счастливым человеком на яхте. Целые дни он проводил за изучением географических карт. Ими были завалены все столы в кают-компании, к сильному огорчению Ольбинета, которому они мешали накрывать на стол.

В спорах с буфетчиком сторону Паганеля принимали все пассажиры яхты, кроме майора, глубоко равнодушного к географическим проблемам вообще, а в часы приемов пищи – особенно.

Паганелю посчастливилось найти в сундуке у помощника капитана несколько разрозненных книг, в том числе одну испанскую, и он решил изучать испанский язык. Никто из пассажиров и команды «Дункана» им не владел, а между тем на чилийском побережье без испанского языка нельзя было обойтись. Будучи способным лингвистом, Паганель надеялся постигнуть тайны этого языка еще до прихода яхты в Консепсион, а пока с ожесточением работал, целые дни бормоча себе под нос какие-то странно звучащие слова. В краткие минуты отдыха он звал Роберта и, наряду с практическими сведениями по географии, рассказывал ему историю берегов, к которым так быстро приближался «Дункан».

10 сентября яхта находилась под 5°37' широты и 31°15' долготы.

В этот день Гленарван узнал одну историческую подробность, неизвестную большинству даже самых образованных людей. Паганель рассказывал историю открытия Америки. Говоря о великих мореплавателях, по маршруту которых теперь плыла яхта, он заметил, что Христофор Колумб умер, так и не узнав, что он открыл Новый Свет.

Все недоверчиво вскрикнули и запротестовали. Но Паганель настаивал на своем утверждении.

– Это вполне достоверно, – говорил он. – Я не хочу умалять славы Колумба, но это неоспоримый факт. В конце пятнадцатого века все умы были заняты одним: облегчить торговые отношения с Азией, найти новую дорогу на Восток, – одним словом, отыскать кратчайший путь в «страну пряностей» – Индию. Эту задачу ставил себе и Колумб. Он совершил четыре путешествия и подходил к берегам Куманы, Гондураса, к Москитному берегу, к Никарагуа, Верагуа, Коста-Рике и Панаме, принимая их за берега Японии и Китая, и умер, так и не заподозрив о существовании открытого им огромного материка.

– Я хочу вам верить, дорогой Паганель, – сказал Гленарван. – Тем не менее я не могу прийти в себя от изумления. Скажите, кто же из мореплавателей обнаружил ошибку Колумба?

– Его преемники: Охеда, сопровождавший его в путешествиях, Винсент Пинсон, Америго Веспуччи, Мендоса, Бастидас, Кабраль, Солис, Бальбоа. Эти мореплаватели прошли вдоль восточных берегов Америки с севера на юг, увлекаемые тем же течением, какое спустя триста шестьдесят лет влечет и нас! Знайте, друзья мои, мы пересекли экватор в том самом месте, где в последнем году пятнадцатого столетия он был пересечен Винсентом Пинсоном, а теперь мы приближаемся к восьмому градусу южной широты, под которым он пристал к берегам Бразилии. Годом позже португалец Кабраль забрался еще дальше – до нынешнего порта Сегура. Затем Веспуччи, в 1502 году, во время третьей своей экспедиции, спустился еще южней. В 1508 году Винсент Пинсон и Солис объединились для совместного исследования берегов нового материка. В 1514 году Солис открыл устье Ла-Платы и был убит туземцами, уступив Магеллану славу первым обогнуть материк. Этот великий мореходец в 1519 году отправился в плавание во главе экспедиции из пяти кораблей, проследовал вдоль берегов Патагонии, открыл порт Желанный, порт Св. Юлиана, открыл под пятьдесят вторым градусом широты пролив Одиннадцати тысяч дев, который должен был впоследствии получить его имя, и, наконец, 28 ноября 1520 года, очутился в Тихом океане. Подумать только, как должно было биться сердце у этого человека, какую радость должен был он испытывать при виде этого нового моря, засверкавшего на горизонте под солнечными лучами!

– О, господин Паганель, – вскричал Роберт, заразившись волнением ученого, – как бы я хотел быть там в это время!

– И я тоже, мой мальчик! Я бы не пропустил такого случая, если бы имел счастье родиться четырьмя веками раньше!

– Это было бы плохо для нас, – сказала Элен. – Ведь в таком случае вы не были бы с нами на палубе «Дункана» и мы не узнали бы этой истории!

– Вам бы ее рассказал какой-нибудь другой рассеянный географ. И он добавил бы, что исследование западного побережья материка было осуществлено братьями Пизарро. Эти смелые авантюристы основали здесь много городов. Куско, Квито, Лима, Сантьяго, Вилла-Рика, Вальпарайзо и Консепсион, к которому направляется теперь «Дункан», были заложены ими. Открытия Пизарро и Магеллана позволили нанести на карту примерный контур нового материка, к великой радости ученых Старого Света.

– О, будь я на их месте, я не удовлетворился бы этим, – сказал Роберт.

– Почему? – спросила Мэри, матерински глядя на младшего брата, глазенки которого разгорелись при рассказе об открытиях.

– Скажи почему, мой мальчик? – в свою очередь попросил Гленарван, одобрительно улыбаясь Роберту.

– Потому что я не успокоился бы, пока не разузнал, что находится южнее Магелланова пролива!

– Браво, мой друг! – воскликнул Паганель. – Я тоже постарался бы узнать, есть ли на юге еще какие-нибудь земли или до самого полюса тянется открытое море, как предполагал ваш, друзья мои, соотечественник Дрэк. Не сомневаюсь, что если бы Роберт Грант и Жак Паганель жили в семнадцатом веке, они сопутствовали бы Ван-Схоутену и Лемеру, двум голландцам, поставившим себе целью раскрыть эту географическую загадку.

– Это были ученые? – спросила Элен.

– Нет, это были просто отважные купцы, которых мало беспокоило научное значение открытий. Тогда существовала голландская Ост-Индская компания, владевшая привилегией на весь транзит, осуществляемый через Магелланов пролив. А так как в то время другого морского пути в Азию через запад не знали, эта привилегия Ост-Индской компании связывала свободу торговли. Некоторые купцы решили бороться с этой монополией, пытаясь отыскать другой пролив. В числе этих последних был некто Исаак Лемер, человек умный и образованный. Он организовал за свой счет экспедицию под начальством своего племянника Якова Лемера и уроженца города Горна, отличного моряка Ван-Схоутена. Смелые путешественники отплыли из Голландии в июне 1615 года, через сто лет после Магеллана. Они открыли пролив Лемера между Огненной Землей и Землей Штатов и 12 февраля 1616 года обогнули знаменитый мыс Горн, который еще больше, чем его собрат, мыс Доброй Надежды, заслуживает прозвище мыса Бурь.

– О, как я хотел бы быть с ними! – снова воскликнул Роберт.

– Да, если бы ты был с ними, мой мальчик, то пережил бы незабываемые минуты, – продолжал Паганель. – Может ли быть на свете большее удовлетворение, бо́льшая радость, чем радость и удовлетворение моряка, наносящего на карту свое открытие? Перед его глазами, миля за милей, открываются новые земли. Остров за островом, мыс за мысом как бы всплывают на поверхность воды, возникают из небытия! Сначала линии контура новооткрытой земли расплывчаты, прерывисты, неуверенны. Здесь – уединенная долина, там – одинокая бухта, вдали – теряющийся в туманной дымке залив. Но постепенно запас сведений растет, линии уточняются, пробелы уступают место твердо проведенным штрихам. Точно очерченные изгибы бухт врезаются в берега, мысы увенчивают земельные массивы, и, наконец, новый материк со всеми своими озерами, реками и ручьями, горами, равнинами и долинами, деревнями, городами и столицами развертывается на глобусе во всем своем великолепии! Ах, друзья мои, исследователь новых земель – это тот же изобретатель! Он испытывает такую же огромную радость, он чувствует и переживает с такой же остротой. Но, увы, в наши дни рудники открытий уже почти истощены. Люди все видели, все описали, и мы, географы, родившиеся последними, обречены на мучительное безделье.

– Неверно, дорогой Паганель! – возразил Гленарван.

– Что же нам делать?

– То, что делаем мы!

«Дункан» между тем с поразительной быстротой плыл по пути Веспуччи и Магеллана. 15 сентября он пересек тропик Козерога и взял курс на вход в знаменитый пролив. Днем можно было рассмотреть на горизонте едва заметную полоску – берега Патагонии. Яхта шла примерно в десяти милях от берега, и на таком расстоянии даже в великолепную подзорную трубу Паганеля едва можно было разглядеть это американское побережье.

25 сентября «Дункан» очутился у входа в Магелланов пролив, Джон Мангльс, не колеблясь, ввел в него яхту. Этот путь обычно избирается пароходами, следующими из Атлантического в Тихий океан. Точная длина пролива – триста семьдесят шесть миль; он судоходен на всем своем протяжении даже для кораблей с глубокой осадкой; дно его великолепно держит якори; многочисленные водоемы с пресной водой, изобилующие рыбой реки, двадцать удобных и безопасных якорных стоянок – все это вместе взятое дает ему неоспоримое преимущество в глазах морехода перед опасным проливом Лемера и страшными скалами мыса Горн, где свирепствуют беспрерывные бури и ураганы. В продолжение первых часов плавания по Магелланову проливу, то есть на протяжении шестидесяти-восьмидесяти миль, берега его низменны и песчаны.

Жак Паганель не спускал глаз с земли, жадно рассматривая каждый камешек. Переход должен был продлиться не больше тридцати шести часов, и движущаяся панорама освещенных великолепным южным солнцем берегов, несомненно, оправдывала шумный восторг ученого. Ни одного туземца не было видно на северном берегу пролива. Только несколько жалких, истощенных дикарей бродили по голым скалам Огненной Земли.

Паганель очень огорчался, что патагонцы не показываются, и сетования ученого по этому поводу немало позабавили его спутников.

– Что же это за Патагония, когда тут нет ни одного патагонца? – жаловался он.

– Терпение, дорогой географ, – отвечал Гленарван. – Скоро вы увидите патагонцев!

– Я уже перестал в это верить!

– И тем не менее они существуют, – сказала Элен.

– Но я их не вижу.

– Надо полагать, что имя «патагонец», по-испански означающее «большеногий», было дано реально существующим людям, а не привидениям?

– О, имя ничего не доказывает, – отвечал Паганель, упорствовавший в своем мнении только ради того, чтобы поспорить. – Кроме того, вообще неизвестно, как их называют!

– Однако! – воскликнул Гленарван. – Вот это новость!.. Слыхали ли вы про это, майор?

– Нет, – ответил Мак-Набс, – но я не дал бы медного гроша, чтобы узнать это.

– И тем не менее вы это узнаете, равнодушный вы человек! – сказал Паганель. – Магеллан назвал туземцев «патагонцами», это верно; но фиджийцы называют их «тиременеи», чилийцы – «каукалу», колонисты Кармена – «тегуельхи», арауканцы – «уилихи»; Бугенвиль дает им имя «чаухи», а сами себя они зовут «ипакен». Позвольте спросить вас, каким же именем следует звать их и вообще может ли существовать народ, у которого столько имен?

– Вот это серьезный довод, – рассмеялась Элен.

– Принимаю его, – сказал Гленарван, – но я надеюсь, наш друг Паганель признает, что если существует сомнение насчет имени патагонцев, то в вопросе о высоте их роста нет расхождений.

– Никогда я не признаю такой нелепости! – живо ответил географ.

– Они огромного роста? – настаивал Гленарван.

– Не знаю.

– Они малорослы? – подсказала Элен.

– Это никому не известно.

– Среднего роста? – спросил Мак-Набс, чтобы всех примирить.

– Не могу вам сказать.

– Ну, это уж чересчур! – воскликнул Гленарван. – Путешественники, видевшие их…

– Эти путешественники отчаянно противоречат друг другу, – перебил его Паганель. – Магеллан, например, утверждал, что его голова едва достигала до пояса взрослого патагонца.

– Вот видите!

– Да. Но Дрэк говорит, что самый высокий патагонец ниже среднего англичанина.

– Ну, насчет англичан я сомневаюсь, – презрительно поморщился майор. – Вот если бы он говорил о шотландцах, тогда было бы другое дело.

– Кэвендиш уверяет, что они крепкие и рослые люди, – продолжал Паганель. – Гаукинс называет их великанами. Лемер и Ван-Схоутен сообщают, что они одиннадцати футов ростом.

– Вот это свидетельства, достойные доверия, – сказал Гленарван.

– В такой же мере, как свидетельства Вуда, Нарборо и Фалькнера о том, что патагонцы – люди среднего роста. С другой стороны, Байрон, Ла-Жироде, Бугенвиль, Уэллс и Картре определяют их рост в шесть футов шесть дюймов, а д’Орбиньи, ученый, как будто бы лучше всех знающий эту страну, средним ростом патагонца считает пять футов четыре дюйма.

– Но как же определить, какое из этих противоречивых свидетельств – правда? – спросила Элен.

– Вы спрашиваете, где правда? – ответил Паганель. – Правда в том, что у патагонцев длинное туловище и короткие ноги. Все противоречия можно примирить, если признать, что патагонцы ростом в шесть футов, когда сидят, и в пять футов, когда стоят.

– Браво! Вот это остроумно сказано! – воскликнул Гленарван.

– Но это будет правдой в том случае, если они действительно существуют; если же это несуществующий народ, противоречия сами собой отпадают. Кстати сказать, друзья мои, Магелланов пролив великолепен и без патагонцев!

В это время «Дункан» огибал выступ полуострова Брунсвик. С обоих бортов яхты видны были великолепные панорамы. В семидесяти милях от мыса Грегори яхта оставила за штирбортом исправительную тюрьму Пунта-Арена. Чилийский флаг и шпиль колокольни мелькнули между деревьями и исчезли. Пролив извивался теперь между внушительного вида гранитными массивами. Подножия гор были скрыты в чаще густых лесов, а верхушки их, увенчанные шапками вечного снега, были окутаны пеленой облаков. На юго-западе поднималась на шесть с половиной тысяч футов вершина горы Тарн.

После долгих сумерек настала ночь; дневной свет медленно таял. Небо покрылось сверкающими звездами. Яркое созвездие Южного Креста указывало путь к южному полюсу.

Среди этой сияющей темноты, при свете звезд, заменяющих здесь маяки цивилизованных стран, яхта смело плыла вперед, пренебрегая возможностью переждать ночь на одной из удобных якорных стоянок, в изобилии встречающихся в Магеллановом проливе. Иногда верхушки ее мачт задевали за ветви буков, склонявшихся над водой с высокого берега; часто винт яхты будоражил спокойные воды в устьях больших рек, будя уток, гусей, куликов, чирков и все прочее пернатое население этих мест. Неожиданно из темноты выступили неясные очертания каменных глыб, производившие величественное и грандиозное впечатление. То были печальные развалины покинутой колонии, название которой так противоречит изобилию этих мест и богатству здешних лесов. «Дункан» проходил мимо порта Голода.

В это время «Дункан» огибал выступ полуострова Брунсвик. С обоих бортов яхты видны были великолепные панорамы.

Здесь в 1581 году обосновался с четырьмястами эмигрантов испанец Сармиенто. Поселенцы заложили тут город Сан-Филипп. Жестокая зима опустошила колонию, а неурожай и голод добили тех, кого пощадил холод.

Корсар Кэвендиш, посетивший колонию в 1587 году, застал в живых последнего из четырехсот несчастных переселенцев, умиравшего с голоду на развалинах города, который, просуществовав едва шесть лет, казался шестивековым.

На рассвете «Дункан» очутился в узкой части пролива. С двух сторон над водой теснились буки и другие лиственные деревья; из чащи вздымались к небу зеленые купола холмов, покрытых густой порослью кустарников.

«Дункан» прошел мимо раструба бухты Св. Николая, когда-то названной Бугенвилем «Бухтой французов». Вдали виднелись стада тюленей, а кое-где и киты.

Наконец «Дункан» обошел мыс Фроуорд, еще покрытый последними нерастаявшими льдинами. На южном берегу пролива, на Огненной Земле, высилась гора Сармиенто, огромное скопище скал, поднятых, как воздушный архипелаг, на шесть тысяч футов над уровнем моря.

Американский материк кончается именно мысом Фроуорд, ибо мыс Горн не более как одинокая, затерянная в море скала на пятьдесят шестом градусе южной широты.

Восточней мыса Фроуорд пролив еще более сужается. Здесь он проходит между полуостровом Брунсвик и Землей Отчаяния, вытянутым в длину островом, похожим на тушу огромного кита, выброшенную волнами на каменистый берег.

Как отличается эта сильно изрезанная южная оконечность Америки от широких, закругленных оконечностей Африки и Индии! Какая космическая катастрофа так истерзала этот огромный материк, служащий водоразделом для двух океанов?

«Дункан», не замедляя хода и не колеблясь, выбирал свой путь среди прихотливых береговых извилин; клубы дыма из трубы яхты смешивались с клочками разорванных скалами облаков. Не останавливаясь, яхта прошла мимо нескольких испанских факторий. У мыса Тамар пролив снова расширился. Яхта обогнула скалистый остров Нарборо и поплыла вдоль его южного берега.

Наконец после тридцати шести часов плавания по проливу показалась скала мыса Пилар на краю Земли Отчаяния. За ней открывался беспредельный простор океана.

Жак Паганель, восторженно приветствуя новое море, был, вероятно, не менее взволнован, чем Фердинанд Магеллан в тот момент, когда его «Тринидад» закачался на волнах Тихого океана.