Читать книгу Траектория полета совы - Кассия Сенина - Страница 13

***

Она вновь пришла к ректору спустя два дня, с распечатанным планом диссертации и документами, необходимыми для восстановления в аспирантуре. Киннам с кем-то разговаривал у себя, и пока Афинаида ждала, когда он освободится, ее сердце билось всё быстрее. Она была бы рада приписать это волнению по поводу того, что он скажет о ее статье и набросках для диссертации, которые, возможно, уже прочел… Но она слишком хорошо научилась разбираться в своих помыслах за годы «провала в православие», чтобы не обманываться: ей хотелось видеть великого ритора, говорить с ним, слышать, как он бархатным голосом называет ее по имени…

«Кто бы сомневался, что я не святая!» – усмехнулась она мысленно. Увы, она не могла отрицать, что Киннам не оставил ее равнодушной! Как бы это ни было нечестиво с христианской точки зрения и досадно с точки зрения общечеловеческой: получается, она зря сердилась на Марию, подруга права – Афинаида оказалась не более стойкой, чем другие! Впрочем, она попыталась найти себе оправдание: она ведь не просто прельстилась его красотой и обаянием, но долго проговорила с ним, причем на серьезные темы, и могла увидеть, что за человек ректор. И, что еще важнее, рассказала ему историю своей православной жизни, которой не делилась больше ни с кем, – это создало между ними некую близость…

Между ними? Ну да, как же! Для него это ничего не значит: всего лишь интересная история, которую он может использовать в очередном романе. А вот для нее… Только покинув приемную ректора, она поняла, какой опрометчивый и опасный шаг сделала в первую же встречу с Киннамом: она обнажила перед ним душу, а ведь это… почти интимная близость! Причем односторонняя – он-то ей о себе ничего не сказал! Так, намекнул мимоходом на какие-то жизненные сложности, которые ему пришлось испытать, но что это по сравнению с ее «откровениями»! И надо было устраивать перед ним этот стриптиз?!.. Но как быстро он сумел расположить ее к себе так, что она всё рассказала! Он даже ничего особенного не делал для этого: выразил сочувствие, проявил интерес к ее жизни, – и вот, она всё ему выболтала! Даже про Алекса рассказала бы, если б он не прервал ее… Ну, что она за дура! Исповеди ей, что ли, не хватает?!

А может, так и есть? Ведь Лежнев заставлял исповедоваться часто и подробно, рассказывать все мысли и желания, все движения души… Пугал, что если скроешь хоть один помысел сознательно, вся исповедь будет недействительной, в осуждение… Вот где был стриптиз! Когда после разгрома секты она пошла на исповедь в другой храм и попыталась каяться так, как раньше, старенький священник прервал ее и попросил просто называть грехи – осуждение, злопамятство, чревоугодие и тому подобное, – не пускаясь в подробности.

– Это не касается никого, кроме вас и Бога, – сказал он. – Бог знает, при каких обстоятельствах и почему вы совершили тот или другой грех, а мне это знать совсем не нужно. И советую вам больше никогда не исповедаться таким образом, это неполезно ни вам, ни священнику.

Афинаиду поразили эти слова, но, поразмыслив, она поняла, что священник прав и подробные исповеди у Лежнева походили, скорее, на душевный разврат, чем на покаяние. Но, получается, ей все-таки не хватало задушевного общения, и вот…

«Уж лучше б я всё рассказала Мари, чем Киннаму! – думала она. – Мари бы, конечно, многого не поняла, поахала, поругала бы меня за глупость, но зато… Мы поговорили бы с ней, попили чаю, я бы успокоилась, она бы, может, посоветовала мне что-нибудь полезное… И всё было бы нормально…» Теперь же ее влекло, словно магнитом, к человеку, который, разумеется, никогда не посмотрит на нее иначе, нежели как на великовозрастную девицу, потерявшую десять лет жизни на погубление души под видом ее спасения, а сейчас решившую хоть что-то наверстать… Да, он рад помочь… но не более того. Не более!

«Я не должна о нем думать, не должна думать об этом! Он мой научный руководитель, и ничего больше!» – твердила она себе, но при одной лишь мысли о новой встречи с ним у нее сбивался сердечный ритм.

Накануне второго визита к ректору она задумалась о том, как ей одеться, не купить ли какую-нибудь обновку, но когда вспомнила, как косилась на нее Элен, и тот допрос с пристрастием, который устроила по телефону Мария вечером после ее первой встречи с Киннамом, ей расхотелось что-либо менять в своем облике. «Если я принаряжусь или сделаю другую прическу, они сразу подумают, что я влюбилась. Элен только потешаться будет… Еще бы, я – и Киннам! Нелепей не придумать! Да он первый посмеется надо мной… если вообще заметит, что я одета во что-то новое. Скорее, даже и не заметит… тогда тем более нет смысла прихорашиваться!» И она пришла одетая так же, как в первый раз, а косу заплела еще туже и до самого конца, так что внизу она походила на крысиный хвостик: чем некрасивей, тем лучше!

Элен на этот раз была в белой блузке с коротким рукавом и черной мини-юбке, а на шее красовались черные коралловые бусы. Взглянув на Афинаиду, она разве что не фыркнула, но разговаривала прежним официально-вежливым тоном, формально придраться было не к чему. День выдался очень жарким, и Афинаида невольно позавидовала секретарше, чувствуя себя не слишком комфортно в длинной и плотной юбке. Порой она подумывала о том, чтобы купить другую, полегче, но так и не собралась, да и особого стимула наряжаться до сих пор не было: Афинаида уже поставила на своей личной жизни крест и думала, что теперь ей светит какое-то будущее только в науке.

В школе она никогда не имела больше одной-двух подруг, с ними она могла болтать подолгу, но в больших компаниях терялась и не умела включиться в общий разговор. Поэтому, несмотря на симпатичную внешность, успехом у мальчиков она не пользовалась: если на нее кто-то и обращал внимание в старших классах или в студенческие годы, то это были робкие парни, которые ей совершенно не нравились, а те молодые люди, которые привлекали ее – веселые, красивые, сильные, умевшие быть душой компании, – ее попросту не замечали, окруженные поклонницами куда более бойкими… Так и прошло время до четвертого курса, когда в их группу пришел Алекс: его семья переехала в Афины из Смирны. Тут-то Афинаиде показалось, что она наконец-то встретила своего «единственного», и целый год прошел в молчаливых воздыханиях и страданиях. «Принц» крутил романы то с одной девицей, то с другой, а Афинаида думала, что на самом деле «они его не понимают и вообще ему не пара, ведь он такой, такой…» – и мечтала, что придет тот час, когда он обратит на нее внимание и поймет, что они предназначены друг для друга…

После знакомства с отцом Андреем она начала понемногу ходить в церковь и тайком молилась о том, чтобы Бог соединил ее с Алексом. В то время она еще не практиковала откровение всех помыслов на исповеди и Лежневу об этой любви не говорила. Позже она не раз размышляла: как всё обернулось бы, если б Алекс после окончания Академии не пошел учиться в аспирантуру вместе с ней? Когда начались выпускные экзамены, Афинаида стали одолевать сомнения: может, ничего он не «поймет» и для него в девушках важна лишь внешность, а не душа или ум? И она, пламенно помолившись Богу, загадала: если он не поступит в аспирантуру, то это будет знак, что надо его забыть, а если они станут учиться вместе, то надо молиться дальше… но и действовать – тоже. Она еще не стала настолько благочестивой, чтобы на каждый шаг просить благословение у духовника и ничего не делать без его одобрения. Как она потом ругала себя за написанное Алексу письмо! Вряд ли подобный шаг привел бы к успеху, даже если бы на месте Алекса оказался более утонченный молодой человек, а тут приходилось вообще благодарить Бога за то, что Алекс повел себя достаточно благородно и не посмеялся над ней, не превратил ее в развлечение на несколько дней или недель, а просто вежливо сказал по телефону, что ничего не выйдет, и вернул письмо. В других обстоятельствах, вероятно, она пережила бы это и в конце концов встретила другого «принца». Но случайный разговор в трапезной храма еще больше укрепил ее в намерении «вымолить» возлюбленного. Зашла речь о силе молитвы, и одна из прихрамовых работниц рассказала историю своего замужества:

– Это настоящее чудо было! Мы учились вместе, но он на меня и не смотрел, а после школы я его совсем из виду потеряла. На встречу одноклассников через год он не пришел, и кто-то сказал, что он уехал пожить в скит под Иерусалимом, в монахи собрался… Но я молилась! Я всё время просила Бога, чтобы нам быть вместе. И вот, представляете, еще через год мы с ним встретились в Парфеноне на престольный праздник! Поговорили немного… В общем, в скиту он не прижился, вернулся, нашел работу… А дальше мы с ним стали встречаться чаще и чаще, то там, то здесь… словно нас кто-то подталкивал друг к другу! Так вот в итоге и поженились. И теперь я знаю, что у Бога всё можно вымолить, если неотступно просить! Ну, конечно же, если это не греховное…

«Наверное, я просто мало молилась, – решила Афинаида. – Может, Бог испытывает мое усердие…» А еще она подумала, что Бог мог и не одобрять попытку форсировать события с помощью письма. Всё-таки это некоторое «самочиние», самонадеянность: вместо упования на Бога и Его помощь она возложила надежды на плетение собственных словес – и вот, Он вразумил ее, что таким образом ничего не добьешься, а надо усерднее молиться и предать всё в Его волю. Эти мысли способствовали еще большему погружению в православие: ведь чтобы Бог услышал молитвы, надо жить праведно, каяться, исправляться…

Примерно через год образ Алекса в ее сердце подернулся дымкой и отошел на задний план, зато спасение души – конечно, не без влияния отца Андрея – стало видеться делом первостепенной важности. Так ее и затянуло в «провал», из которого ей суждено было выбраться под звуки выстрелов в холодном подземном тоннеле…

Теперь же, когда юность осталась позади, Афинаиде казались нелепыми мечты об устройстве личной жизни. Если уж тогда все влюбленности ни к чему не привели, а самая сильная из них бросила ее в конечном счете в сектантскую яму, то о чем говорить сейчас, когда земная жизнь пройдена почти до половины? Правда, за годы погружения в православие Афинаида стала более общительной: работая в храме, ей приходилось разговаривать с разными людьми, что-то рассказывать, объяснять, и она уже не боялась поддерживать беседу даже в компании малознакомых людей. Но мысль о том, что она еще может иметь успех у представителей противоположного пола, даже не приходила девушке в голову. Вернувшись с Закинфа, Афинаида, зажила куда более светской жизнью, чем раньше, однако продолжала одеваться «православно» – отчасти по привычке, отчасти чтобы держаться в каких-то рамках, коль скоро она не хочет полностью расстаться с религиозной жизнью, а отчасти потому, что просто не думала о смене имиджа: она была слишком поглощена чтением и научной работой, чтобы задумываться о чем-то еще. Возможно, если б она работала в другом месте, она бы стала обращать на мужчин больше внимания, но среди сотрудников библиотеки их почти не было, а с читателями Афинаида не общалась: она работала не на выдаче, а во внутренних фондах, где занималась поиском заказанных книг и расстановкой на места сданных. Освободившись, она спешила домой, чтобы что-нибудь прочесть, поучить иностранный язык или поработать над статьей, было не до посторонних мыслей. В выходные она не вылезала из читальных залов библиотеки, а когда выбиралась в храм на службу, то по ее окончании сразу уходила, избегая общаться с прихожанами. Так и пролетали месяцы. Мария периодически заводила с подругой разговор о том, что ее внешний облик можно сделать попривлекательнее, но Афинаида только махала рукой: подобные занятия казались ей бессмысленной тратой времени…

Однако сейчас, вновь усевшись в глубокое кресло в приемной ректора Академии, она почти готова была решиться на приобретение более «неприличной» одежды. Прежде, парясь на жаре в своих юбках, Афинаида, по крайней мере, воображала, что терпит ради Христа, но в последнее время она стала сомневаться, что Ему есть дело до длины ее юбки. А разговор с Киннамом о православии и вид его секретарши еще больше поколебали ее представления о том, как следует одеваться благочестивой христианке… И разве она является таковой? Не успела немного пообщаться с красивым и умным мужчиной, как он уже занял ее мысли – какое тут благочестие! Но даже независимо от этого, не лучше ли ей одеваться так, как принято в ученых кругах? Не очень-то приятно, когда на тебя косятся… А что мог подумать Киннам о ее благочестивом наряде при их знакомстве? Нет, об этом лучше вовсе не знать! Теперь-то он, конечно, понимает, почему она так одевается, но…

Она попыталась вообразить, как бы выглядела в юбке длиной до колен, сидя в таком кресле, заложив ногу на ногу – поза, которую Лежнев считал неподобающей даже для мужчин, а насчет женщин говорил, что «так сидят только блудницы», всегда вспоминая историю из жития святого Арсения Великого о том, как старцы дали ему понять, что класть ногу на ногу неприлично для монаха… «И для благочестивого христианина вообще!» – добавлял Лежнев. Глядя на Элен, которая нимало не стеснялась класть ногу на ногу, несмотря на то, что у ее юбки почти не было длины, Афинаида подумала: что, если ей рассказать эту историю? Наверное, она бы долго хохотала…

Тут дверь ректорского кабинета открылась и вышел Киннам в сопровождении невысокого крепко сложенного мужчины в кремовом костюме, русоволосого, круглолицего, с добрыми серыми глазами. Великий ритор был без пиджака, в темно-синих брюках и белоснежной рубашке, две верхние пуговицы на ней были расстегнуты. Оба мужчины улыбались: они явно только что закончили веселый разговор. Киннам был в этот момент так красив, что от одного взгляда на него у Афинаиды занялось дыхание. Оно еще не успело восстановиться, как великий ритор сказал:

– Добрый день, Афинаида! Рад вас видеть! Вы принесли на подпись план диссертации?

Эти совершенно обычные слова произвели на присутствующих впечатление самое разное. Афинаида сумела неожиданно ловко подняться с кресла, но не смогла сразу справиться с дыханием и лишь проговорила:

– Здравствуйте!

Глаза Элен округлились: она явно не ожидала, что ректор уже перешел с госпожой Стефанити к запанибратскому общению просто по имени, и немедленно принялась буравить Афинаиду придирчивым и подозрительным взглядом. Коллега Киннама с любопытством посмотрел на девушку и спросил, повернувшись к ректору:

– Новая аспирантка, Феодор? Твоя?

– Моя. – Киннам улыбнулся. – Познакомьтесь, Афинаида, это профессор Василий Кустас, специалист по античной и ранневизантийской философии. Если у вас возникнут какие-то вопросы в этой области, смело обращайтесь – у него в голове целая энциклопедия! Василь, прошу любить и жаловать: Афинаида Стефанити, изучает византийский роман и, я уверен, скоро тоже станет хорошим специалистом.

– Рад нашему знакомству! – обратился Кустас к девушке. – Вам очень повезло, госпожа Стефанити, у вас будет прекрасный научный руководитель! По какой теме вы собираетесь писать работу?

– Об аллегориях у Евмафия Макремволита, – еле слышно ответила Афинаида. «Моя», сказанное великим ритором, всё еще звучало в ушах, наполнившись в ее воображении таким смыслом, какого, разумеется, не было, но Афинаида не могла отогнать соблазнительный помысел и оттого всё больше краснела. Киннам, заметив, что она вряд ли в состоянии складно говорить, продолжил за нее:

– Тема богатая, и я думаю, Афинаида прекрасно справится с ней! Прошу вас, Афинаида, пройдите в кабинет, через минуту я присоединюсь к вам.

Она была бесконечно благодарна ему за эту реплику, неловко кивнула его спутнику и поскорей скрылась за дверью кабинета. Там она села на неглубокий кожаный диван с высокой спинкой, стоявший у стены под портретом императорской четы, и подумала: «Нет, так нельзя! Если я и дальше буду так себя вести, то это… это просто всеобщая потеха! Господи, как же мне взять себя в руки, как же научиться вести себя… ну хотя бы как Элен! Она ведь каждый день его видит, разговаривает с ним, варит ему кофе, и так одета, и известно, о чем мечтает, если верить Мари… Но не краснеет же она, как дура, не теряет же дар речи перед ним!»

Киннам пришел не через минуту, а через все пять; Афинаида уже справилась с собой и смогла завести внятный разговор, впрочем, стараясь не смотреть на ректора. Он говорил самым обычным тоном, никак не показывая, что заметил что-то не то в ее поведении. «Ну, а что, в самом деле? – подумала она. – Он таких дурочек уже видал-перевидал! Наверное, и внимания не обращает, кто там перед ним покраснел лишний раз…»

Великий ритор быстро написал заключение о собеседовании с ней, подписал план диссертации, сказал, что прочел ее статьи, что они хороши и неопубликованную он пристроит их на днях в ежеквартальный сборник филфака; отрывки из диссертации он пока не успел посмотреть, но судя по статьям, Афинаида пишет академичным стилем и хорошим языком, и если она в таком духе будет писать диссертацию, это прекрасно… Потом они заговорили о подаче документов, и Киннам сказал:

– Поскольку вы хотите учиться заочно, вам будет во многих отношениях проще. Мы сможем устроить так, что вам зачтут прежнее поступление в аспирантуру и год учебы, вам нужно только восстановиться и сдать в ноябре экзамен за курс византийской литературы. Полагаю, с этим вы справитесь без труда! Думаю, к следующей осени вы вполне сможете подготовиться к предзащите… Сейчас я скажу Елене, чтобы она позвонила в отдел аспирантуры и попросила поднять вашу документацию. – Он протянул руку к кнопке. – В каком году вы поступили туда?

– В девяносто седьмом.

Рука Киннама на мгновение застыла в воздухе и опустилась на стол.

– Сколько же вам лет, Афинаида?

– Тридцать четыре, – ответила она, чуть вздрогнув.

– Неужели? Так мы с вами… – начал он, но прервался. – Прошу прощения за нескромный вопрос!

– О, я не скрываю свой возраст! Никогда не могла понять женщин, которые… слишком трепетно относятся к этому!

– Честно говоря, я тоже. – Киннам улыбнулся и добавил задумчиво, глядя на портрет над головой Афинаиды: – Женщин иногда вообще бывает трудно понять… – Он посмотрел на девушку. – Значит, мы с вами почти ровесники. А я так нагло выпросил позволения называть вас просто по имени… Признаться, я думал, вы гораздо моложе!

– Ну, в каком-то смысле я и правда… гораздо моложе! – Она усмехнулась, слегка краснея. – Шутка ли, десять лет, выброшенных из жизни!

Он приподнял брови.

– Так вы провели у Лежнева десять лет?!

– Да, в том-то и дело… Слишком много!

– Многовато, – согласился великий ритор. – Теперь вам нужно побыстрей взрослеть, Афинаида… Впрочем, в жизни есть стороны, где не так уж плохо оставаться молодым до самой смерти.

– В вашей жизни тоже есть такие стороны? – вдруг спросила она, подняв на него глаза, и тут же испугалась своей дерзости.

Киннам снова посмотрел на портрет августейших и ответил с усмешкой:

– Пожалуй, да.