Читать книгу Траектория полета совы - Кассия Сенина - Страница 18

***

С наступлением ноября в Константинополе явственно дохнуло зимой. Небо завесили низкие синие тучи, то и дело припускал дождь. Ветры еще не стали ледяными и всепроникающими, но в их дыхании уже чувствовался мрачноватый задор, который вскоре принесет из Скифии мокрый снег, холод и декабрьскую тьму. Великая церковь полностью отдала этим ветрам накопленное за лето тепло, и теперь ее камни готовы были впитывать порывистое дыхание Борея…

Впрочем, в подземных галереях под Большим Дворцом, как всегда, было тихо. Сюда не долетал ни один звук с поверхности – а если бы случайно и долетел, то сквозь массивную дверь императорской «кельи» ему точно не проникнуть. Константин сидел в своем потаенном убежище, похожем на дом на колесах – ничего лишнего, но всё, что нужно для жизни, – в глубокой задумчивости, на коленях у него лежала раскрытая книга. На столике около кресла стояла голубоватая бутылка «Прусcы», из которой давно выветрился газ, и наполовину пустой стакан. По временам в углу едва слышно шелестел компьютер. Вокруг звенела тишина, которая так располагает к размышлению, причем тишина тем более глубокая, что император ощущал ее почти физически. Он знал, что на сотни метров вокруг нет ни одного живого существа, что тихо и темно в пыльных коридорах справа и слева, что никто не потревожит мертвое молчание на верхних и нижних ярусах, что тихо даже в самых дальних пещерах, уходящих к Босфору. Мыши тут не водились, гробовой прах в погребальных камерах лежит и будет лежать не потревоженным до последней трубы, если только в этих каменных лабиринтах ее можно будет расслышать…

Книга, которую читал в уединении самодержец, называлась «В сторону Босфора» – увлекательный и красивый роман, написанный прекрасным поэтическим языком. Но оторваться от обычных дел и забраться сюда, в мрачное и почти никому не известное подземелье, не для отдыха и не для обдумывания стратегических решений, а для чтения современной беллетристики императора заставило уж точно не то, что жена отзывалась о романах Феодора Киннама с восторгом. И, пожалуй, даже не то, что мимолетное увлечение августы великим ритором минувшим летом стало очевидно для всех и, впервые за много лет, заставило Константина ощутить ревность.

Евдокия была натурой увлекающейся и, безусловно, легкомысленной, она не могла существовать без избранного кружка восхищенных и изысканных поклонников. Но с Киннамом… С великим ритором у нее произошло нечто иное, чего не замечалось раньше, император чувствовал это. Августа горько сетовала на собственную ветреность, клятвенно обещала быть осмотрительней, и император верил ей – и в то же время ясно ощущал проблему, которая не могла сравниться даже со странным увлечением Евдокии, едва не расстроившим когда-то их свадьбу. Просто дело было сейчас не в Евдокии и не в том, что ее вечно занятый супруг забыл в тот несчастный вечер об обещанном вальсе. Подобное случалось и раньше, ко всему она уже притерпелась, но никогда августа не доходила до такого безудержного флирта – и до такого последующего возмущения собственным поведением…

Приходилось признать, что дело было в самом Киннаме. В какой-то момент император заподозрил, что за способностями великого ритора вызывать симпатию, восхищение, входить в доверие, стоят не только его несомненный ум, красота и обаяние, но и нечто другое, что объяснить было очень трудно. Константин еще в августе понял, что Киннам вовсе не так прост, как кажется со стороны, что его способность располагать к себе основана на глубоких познаниях человеческой природы, а то и на чем-то иррациональном. Или же… или великий ритор вообще не тот, за кого себя выдает! И вот, только что император получил словно бы подтверждение этой догадки.

Роман, оторвавшись от которого, август впал в такие невеселые раздумья, повествовал об императрице Анастасии-Роксане, личность которой весьма занимала и самого Константина. Сюжет был выдуман автором, что естественно, ведь почти никаких подробностей о прекрасной пленнице, прибывшей на берега Босфора в качестве военной добычи адмирала Георгия Дуки, известно не было. Киннам рассказал лирическую историю путешествия через Эвксинский Понт русской девушки, освобожденной в придунавье из турецкой неволи, придумал влюбленного в нее матроса, будущего писателя-хрониста Сергия, сгорающего от ревности и ненависти к Дуке, ярко, симпатично и выпукло описал самого Дуку… Старику пришлось жестоко поплатиться за любовь Роксаны: отвергнув ислам и вернувшись в православие, она попадает в гарем императора Льва Ужасного – и вот, заслуженный флотоводец мечется по своему дворцу, не находя себе места, с горестными восклицаниями вспоминает руки и волосы Роксаны, ее плечи и странную наколку на левой лопатке, ее смешной полуславянский-полутурецкий лепет, исковерканные греческие слова в прекрасных устах и первые фразы, которые она заучивала, сидя на красном топчане в каюте адмиральского дромона…

Вот эта сцена и заставила Константина прервать чтение и, нахмурившись, надолго уставиться в одну точку. У него внезапно возникло ощущение, что фокусник во фраке, глупый рыночный фигляр, нашел его в толпе и бесцеремонно, ткнув кривым пальцем в лицо, точно объявил, сколько и каких монет лежат в кошельке за пазухой «господина»… А фокусов император не любил. Если только ему немедленно не рассказывали, в чем секрет и в чем ловкость мага, где спрятаны потайные пружины и зеркала.

Да еще эта странная новость, поступившая из Афин… Собственно, именно она привела императора в подземелье – хотелось осмыслить происходящее в спокойной обстановке. Роман он прихватил с собой, чтобы заодно дочитать, и тут Киннам тоже преподнес ему повод для размышления – надо сказать, довольно неприятный. Но Евдокия, конечно, не могла увидеть в описании любовных страданий Дуки того, что увидел Константин…

Августа вернулась сегодня с ипподрома, где ее подопечные из благотворительного трудового центра для бродяг и попрошаек «Филики этерия» заканчивали приводить в порядок оборудование зрительских трибун. Переодевшись и прихватив какую-то книжку – Константин не разглядел ее названия, но, судя по обложке, это был очередной роман, Евдокия заглянула в Серебряную гостиную и застала там мужа. Константин пристроился с ноутбуком за мраморным столиком, рядом лежала брошенная книга, и, подойдя, Евдокия узнала ее.

– Привет! – сказала она. – О, ты читаешь Киннама?

– Да, уже дочитываю.

– Ты же не любишь современную литературу.

– Но ты же хвалила его романы, вот я и решил почитать.

– И что, все три прочел?

Он кивнул. Она, видимо, думала, что он скажет что-нибудь еще, но, не дождавшись, спросила:

– И как тебе?

– Очень мило. Талантливо. Но все-таки это не та литература, к которой захочется возвращаться второй раз.

– Что ж, не возвращайся. – Евдокия чуть поджала губы. – И так-то удивительно, что ты нашел время!

– Да, нашел… Послушай, тут странная новость. Помнишь того русского священника, который организовал секту и связался с контрабандистами? Отца Андрея Лежнева?

– Да, припоминаю.

– Его убили вчера в тюрьме. Вернее, он умер от сердечного приступа, но мне докладывают, что это был странный приступ, похоже, искусственный.

– Какой ужас! Бедняга…

– Да, видимо, приступ вызван кем-то специально, но неизвестным нам способом. Так думают эксперты.

– А что, разве известно много способов вызвать такую смерть? – удивилась августа.

– Довольно много, – кивнул император, мрачнея, – может быть, больше, чем способов вылечить настоящий приступ.

– Странно… Кому он мог помешать в тюрьме?

– Пока трудно сказать определенно, но следствие, похоже, неожиданно нащупало очень интересное направление. Совсем не связанное с контрабандистами.

– Что ж, я давно тебе говорила, что твоя тайная полиция никуда не годится, даже по сравнению с русской, не говоря о… И вообще Пападопулос стар, давно пора его менять.

– Пусть стар, но он не выжил еще из ума. А слишком много о тайной полиции пусть заботятся в тех странах, в которых нет более прочных внутренних скреп. – Константин улыбнулся и поднялся, распрямляя спину.

– И какие же в нашей Империи особенные внутренние скрепы? – поинтересовалась Евдокия рассеянно. Она уже явно потеряла интерес к теме.

– Будто не знаешь! Конечно же, это я да ты! – Император рассмеялся и привлек жену к себе.

Да, разговор свелся к шутке. Но сейчас, по здравом размышлении, особенно после неприятного открытия, сделанного при чтении романа ректора Афинской Академии, Константин признался себе в том, что ощущение, родившееся в нем несколько недель назад и с тех пор не покидавшее, было ни чем иным, как предчувствием опасности. Да, над государством нависла опасность, тем более грозная, что пока что никто не в состоянии ее четко обозначить.

Безусловно, это внезапно возникшее движение «Захвати Большой Дворец» – просто кривляние праздных людей, ничего больше. Странно только, что все крупные города Империи практически одновременно увлеклись идеей борьбы с социальной несправедливостью и «буржуазностью». Русская революция их весьма вдохновляет, судя по всему… Неужели люди не видят разницу между дореволюционной жизнью в красной Московии и сегодняшней – в Византийской Империи? Удивительная близорукость! Впрочем, человек – существо ненасытное… Но всё бы ничего, однако неделю назад Партия промышленников выступила в Синклите с идеей пересмотра налогового законодательства. Вроде бы ни с того, ни с сего, на ровном месте…

И всё это на фоне войны на Кавказе, которая и не думает завершаться! В Грузии и Армении размещены три усиленных армейских корпуса, но в условиях гор этого явно мало. Границы с Московией они перекрыли, но… чтобы прекратить идущую на Кавказе войну всех против всех, нужно как минимум перейти перевалы, а для этого необходимы совсем другие силы и средства. Войска и сейчас-то несут потери, а что будет, если придется вступить на одну из территорий бывшей Московии, превратившуюся в салат из горских княжеств? Положим, Лига Наций будет счастлива и за мандатом дело не станет, они любят наводить порядок за чужой счет… А вот русских Кавказ совершенно не заботит, они решили отгородиться от него стеной и «перестать кормить», как они говорят. Весьма характерная для славян безответственность, очень популярная в народе: нет территории, нет проблемы… Как бы нет. Между тем проблема есть и с каждым днем становится ощутимее. Кавказ уже наводнен английскими эмиссарами, которые стараются раздуть пламя, и с этим тоже что-то придется делать. Похоже, их задача – создать максимум напряженности на границах Грузии и Армении, сорвать строительство нефтепровода. О том же, разумеется, думает и персидский шах, ему не нужны конкуренты… Вернее, он, может, и потерпел бы, но Лондон крепко держит его за горло, вот и… Новоявленная Хурритская рабочая партия – явно персидская затея. Стоило наводнить войсками горные районы, как местные хурриты стали улыбчивыми и покорными. А теракты в центральной Анатолии вроде бы к ним никакого отношения не имеют – это, дескать, взялась за оружие какая-то новая организация…

К тому же всех союзников Британии беспокоят слухи об итало-византийском сближении. Что же будет, когда узнают о помолвке византийской принцессы и сына президента? Вернее, – тут Константин впервые усмехнулся, – что будет, прекрасно известно, и то, как на это реагировать, тоже известно давно, всё заранее и тщательно спланировано. Но какие коррективы придется внести из-за событий на восточной границе и внутреннего брожения умов? Гм… Умов? Это им слишком много чести…

Как же всё изменилось за последние три месяца! В сознании новая обстановка укладывается с трудом, а привычные политических алгоритмы перестали работать… Но византийцам всё нипочем, здесь гибкость в сочетании с последовательностью возведены в тысячелетний культ – и не с такими еще проблемами справлялись! Воля самодержца вкупе с разумом Синклита должны найти приемлемые решения… Обязательно.

Император встал, отключил компьютер и вышел за дверь. Прошел холодным каменным коридором, скупо освещенным белесыми лампами. Он хотел сразу направиться к лестнице наверх, но неожиданно завернул в небольшой зал, который называл бильярдным, и зажег свет. Кроме небольшого, крытого красным сукном бильярда в зале стоял старинный, прекрасной работы бюст из серого камня. Он изображал императора Льва Ужасного в годы первой молодости. Угловатое лицо с хищным носом и насмешливым изгибом бровей выдавало человека, способного на великие злодеяния. Константину в какой-то момент неудобно стало держать изваяние в парадных залах Дворца, и оно навсегда скрылось от людских глаз, к огорчению знатоков истинного искусства и нескрываемой радости противников «тирании». Император очень ценил этот бюст. Ему казалось, что молодой человек, вырезанный из кавказского камня, еще вовсе не был заражен теми пороками, что овладели им в дальнейшем.

– Ну что же, Лев? – спросил Константин, пристально глядя в невидящие глаза своего далекого предка. – Ты бы, уж конечно, знал, как поступать, к кому прислушиваться? А кому просто навсегда заткнуть рот… Тебе проще было жить на свете! Ты смеешься надо мной, Лев? Но вспомни, что сказал тот софист Александру: великий правитель должен быть самым сильным, но не самым страшным. – С этими словами император потушил свет и зашагал к выходу. Датчики освещения не успевали срабатывать, но Константин прекрасно находил дорогу и в полутьме.

Между тем Евдокия, устроившись на диване среди пестрых подушек, включила ноутбук, просмотрела новости – обычно она занималась этим с утра, но сегодня ипподромные дела вынудили ее уйти из дома пораньше, – и нашла сообщение о Лежневе: «Странная смерть в афинской тюрьме». Там не говорилось об искусственно вызванном сердечном приступе, однако было замечено, что до нынешнего дня покойный не жаловался на сердце. В конце давалась ссылка на биографическую справку о священнике, которую августа тоже прочла, заодно припоминая обстоятельства разгрома секты в ноябре 2008 года. Она тогда прочла кое-какие материалы, в частности, о допросах прихожан Лежнева, а потом и его самого: главу секты поймали гораздо позже, ему удалось больше года скрываться в одном захолустном монастыре неподалеку от Арден-Рума.

В этом деле так и остались неясные моменты. Главный обвиняемый смотрелся этаким двуликим Янусом, и Евдокия, читая о нем, испытывала недоумение и удивление: аскет, пылкий проповедник строгого подвижничества, послушания и воздержания, знаток человеческой природы, обладавший явными дарованиями психолога, которые позволили ему так долго руководить огромной общиной и пользоваться в ней непререкаемым авторитетом, – и в то же время эти странные понятия об «истинной духовной жизни», эти хурриты, контрабанда оружия, куча денег, накопленных ради помощи «страждущим братьям в красной Московии», но так и не отправленных… Как в Лежневе совмещалось всё это? На допросе он заявил, что просто «не успел» отправить деньги; никто в это не верил, но данных, зачем они ему понадобились, тоже так и не нашли. В общем, странная история! Лежнев уверял, что не знал об истинных намерениях своих друзей-хурритов: они, якобы, как раз и должны были переправить тем самым «страждущим братьям» деньги, иконы и прочее «благодарение»…

«Зачем же его убили? – подумала августа. – Или за всем этим делом стоит кто-то еще? Странно!» Она нахмурилась, представив, что у Константина, с его гиперответственностью за судьбы державы – а то и, бери выше, всего мира! – подобные события должны вызывать беспокойство… скорее всего, куда большее, чем они того заслуживают!

Потом ей снова стало досадно оттого, что муж столь небрежно отозвался о романах Киннама. «Мило»! Так можно сказать о сентиментальных романах Александра Киннама, дальнего предка великого ритора, но уж никак не о романах Феодора! И все-таки Конста прочел все три роман… Может, он просто не хотел распространяться о своих истинных впечатлениях, потому и перевел разговор на Лежнева? Почему так редко удается всерьез поговорить с мужем о литературе? Ну да, у них разные вкусы…

Августа вздохнула и открыла принесенную книгу – только что вышедший роман Максима Аплухира «Крестоносцы»: молодой автор, которому она помогла с изданием, преподнес ей сигнальный экземпляр с благодарственным автографом. Евдокия пробежала глазами пару страниц и вдруг поняла, что не сознаёт, что читает. Снова вспомнилась ночная прогулка с великим ритором в предпоследний вечер августовского Золотого Ипподрома, интереснейший разговор о литературе, о неизданных еще тогда «Крестоносцах», об альтернативной истории, о романах сибиряка Овсянова, а потом…

«Ведь я воображал себе не столько альтернативный мир, сколько альтернативную жизнь для отдельных людей этого мира…»

Если б она не спросила Феодора, пытался ли он вообразить самого себя в альтернативной истории! Если б не начала добиваться ответа на вопрос, почему ему вдруг стало не хватать воздуха! Если б ей не взбрела в голову эта шутка об объяснении языком жестов!..

Его обжигающий взгляд, его требовательные и одновременно нежные губы, его руки на ее теле…

Она закрыла книгу, встала и отошла к окну. Почему она до сих пор не может это забыть?!