Читать книгу Траектория полета совы - Кассия Сенина - Страница 19

***

После сдачи экзамена Афинаида окончательно поняла, что ей надо что-то менять во внешнем облике. У нее была отложена некоторая сумма денег «на непредвиденные расходы», а теперь через неделю наступал ее день рождения, и отец, как всегда, прислал ей из Адрианополя, куда уехал со своей женщиной, спасаясь от ярости жены, денежный перевод – этим ежегодным подношением и ограничивалась его любовь к дочери, если не считать поздравительной открытки с букетом цветов и всегда одним и тем же текстом на обороте.

Поначалу она писала отцу письма, спрашивала о жизни на новом месте, но он никогда не отвечал, и она перестала писать, только посылала открытки на день рождения и новый год и ничего не знала о том, как он живет, пока не умерла мать. Афинаида послала отцу телеграмму, и он позвонил, даже хотел приехать, но когда узнал, что будет церковное отпевание и соберутся новые православные друзья его бывшей жены, сразу сник и передумал, лишь прислал денежный перевод и попросил дочь от его имени заказать венок на могилу покойной. О себе он сказал, что всё живет со своей женщиной, на которой теперь можно будет, наконец, жениться – жена до самой смерти не давала ему развода, – что живут они «по всякому, но в целом нормально». Потом поинтересовался личной жизнью дочери и спросил, почему она до сих пор не замужем. Она ответила, что «не сложилось», он сказал: «Гм! Странно, вроде могла бы найти себе парня, с твоей-то внешностью», – после чего Афинаида предпочла поскорей окончить разговор…

С тех пор их общение по-прежнему ограничивалось обменом поздравительными открытками и раз в году денежным переводом с неизменной сопроводительной фразой: «Любимой доче от любящего папы». В период «православной жизни» все эти деньги до последней лепты жертвовались на церковь: мать твердила дочери, чтобы та не смела принимать «подачки от этого негодяя» – несмотря на всё свое благочестие, она почти до самой смерти не называла мужа иначе, лишь в последние недели умиротворилась и однажды сказала: «Ну, дай Бог ему вразумления и мира!» Лежнев, со своей стороны, говорил, что эти деньги, будучи пожертвованы «на храм Божий», могут «умилостивить Господа, и Он вразумит и приведет к покаянию заблудшую душу»… После разгрома секты Афинаида, наконец, начала тратить присылаемые деньги только на себя, и как бы приземленно ни выражалась отцовская любовь, она теперь могла помочь девушке без затруднений обновить гардероб.

Разговор с Марией почти убедил Афинаиду в необходимости смены имиджа, тем более, что она, бывая в Академии и поглядывая на аспирантов и преподавателей, всё яснее сознавала, что в научной среде, куда она хочет вписаться, нельзя выглядеть белой вороной, нужно иметь приличный внешний вид. Процитированный «Королевой Марго» на экзамене стих Гесиода о «соблюдении меры» стал как бы катализатором этой внутренней реакции, и в душе Афинаиде вспыхнуло: всё, хватит! Религия религией, но, в конце концов, она не мусульманка, которой вера приписывает закрывать тело и носить хиджаб! Да и у мусульман с этим далеко не всегда строго… Арабки, которых они с Марией однажды видели в коридоре Академии – Мари сказала, что они из Южной Амирии, делегация из Хадис-Багдадского Университета, – почти все были без платков, хотя в остальном требования религии соблюдали: длинные рукава, брюки или длинные юбки…

«Да христианство ведь и не выдвигает специальных требований к одежде, – думала Афинаида. – Апостол Петр, когда рыбу ловил перед явлением Христа, вообще был голым, в Евангелии об этом прямо сказано! Но не обвинил же его Христос в нецеломудренном поведении! Это раньше у нас все ходили в длинных туниках, даже и мужчины, но сейчас-то никто так не ходит, другой стиль одежды, другая культура, и все привыкли…»

Телевизора у Афинаиды не было – они с матерью вынесли его на помойку во второй год пребывания в лежневском приходе, – но она теперь иногда просматривала новости в интернете, в том числе видеозаписи, приглядываясь к тому, как живут и чем дышат нормальные люди, в чье общество она намеривалась вернуться. Она видела, что люди, в том числе те, о чьей религиозности было хорошо известно – например, император и его супруга, – вряд ли задавались многими из вопросов, вызывавших у Афинаиды сомнения. Если уж такая красивая женщина, как августа, нисколько не смущается мыслью, что может кого-то соблазнить обнаженными плечами и великолепными нарядами, то чего ради смущаться Афинаиде, далеко не красавице, тем более что она и не собирается одеваться именно так? Она всего лишь не хочет выделяться среди своего окружения.

Такими и похожими рассуждениями она убеждала саму себя, но ей всё же было боязно. «Православные» одеяния оставались почти единственной нитью, которая связывала ее с «истинно-христианским» прошлым: она давно бросила непрестанно повторять в уме Иисусову молитву и не ходила ежедневно на службы, как прежде; исповедовалась не два-три раза в неделю, а примерно раз в полтора-два месяца и без всяких подробностей, которые так любил выслушивать Лежнев, чтобы давать бесконечные духовные наставления; причащалась не чаще одного раза в две-три недели и не старалась после причастия весь день проводить в чтении духовной литературы, а занималась обычными делами; утреннее и вечернее правило сократила до молитв из краткого молитвослова, редко брала в руки Псалтирь, а акафисты и вовсе забросила; посты соблюдала не по уставу, всегда с рыбой; Евангелие читала не по главе в день, а по одному зачалу; книги святых отцов вообще брала в руки только тогда, когда оставалось свободное время от чтения научной литературы и, о ужас, интернет-новостей и прочих вдруг ставших нужными вещей, или когда это было необходимо для научных исследований, – и она так быстро привыкла к такому образу жизни, что всё это ее уже не смущало. Но, однако, у того же Макария Великого, которого цитировал Киннам в их первую встречу, говоря о том, что нет универсальных рецептов христианской жизни, постоянно повторялась мысль о необходимости отдать все силы на служение Богу, отвергнуть всё, что мешает соединиться с Ним, стараться стяжать благодать, не гоняться за «внешними» знаниями, смиряться и терпеть притеснения и скорби ради Христа… Где это всё у нее теперь? Если она на что и старается отдать все силы, то это служение науке… А самую большую скорбь ей доставляет мысль о том, что ректор никогда не посмотрит на нее как на женщину!

«Если я стану одеваться совсем по-светски, что останется от моего христианства? Несколько утренних и вечерних молитв да иногда исповедь с причастием?» – думала Афинаида, по возвращении из Академии переодеваясь в заношенный темно-зеленый халат. Впрочем, и мысль, будто длинная юбка приближает ее ко Христу, казалась очень глупой. Киннам прав: имеет значение только взаимоотношение человека и Бога, ощущение Его промысла над собой, Его направляющей руки в жизни… И если ее прорыв к науке не был промыслительным, то… где тогда вообще этот промысел? Чего мог хотеть от нее Бог после того, как Лежнева арестовали? Уж конечно, не того, чтоб она бросилась под машину! И не чудо ли – та встреча с романом Киннама в книжном магазине?! Не промысел ли – что именно у него она пишет диссертацию? Афинаида не могла воспринимать это как простое совпадение. Значит, Бог хотел, чтоб она пришла в науку. Но Бог всеведущ, так разве Он не знал, что она усвоит правила новой среды? Ведь она пришла к такому образу жизни не потому, что бунтовала против религии, она же не потеряла веры, всё это вышло само собой, естественно… И какая этому альтернатива? Найти опять какой-нибудь приход, где можно работать при храме и заниматься «спасением души»? О, нет, с нее хватит! Назад дороги нет. Даже если она опять пошла по неправильному пути, всё равно это лучше, чем то, что было. И к прошлому она не вернется. Никогда.

Афинаида подошла к зеркалу, решительно расплела косу, расчесала волосы, и они рассыпались по плечам и спине каштановыми волнами. В школе и в Академии она носила стрижки, которые ей шли и притом не требовали укладки: ее густые, мягкие, чуть вьющиеся волосы красиво ложились сами собой, без специальных ухищрений. Но Лежнев категорически запретил ей стричься, процитировав апостола Павла: «Если жена не покрывается, пусть и стрижется; если же стыдно жене стричься или бриться, пусть покрывается». Тогда на Афинаиду это увещание сильно подействовало, но теперь она вспомнила его с недоумением: апостол рассуждал исходя из аксиомы, что женщине стыдно стричься, – но почему ей должно быть стыдно? Ведь чувство стыда возникает, когда человеку кажется, что он сделал нечто, неприемлемое с точки зрения других людей или Бога. Если говорить о людях, то, может, во времена апостолов женские стрижки и считались предосудительными, но для кого они неприемлемы сейчас, кроме таких упертых православных, как Рипидоносцы? А если говорить о Боге… Где вообще в Библии сказано о Его отношении к женским стрижкам?! В Ветхом Завете? Афинаида плохо знала его; один раз она прочла всю Библию целиком, потратив на это примерно год, но мало что запомнила и не призналась Лежневу, что больше всего ее впечатлили истории наподобие рассказов из Бытия о двух женах Иакова, о том, как Рахиль и Лия торговали друг у друга ночи мужа за мандрагоры, о проданном в Египет Иосифе… Словом, ей было интересно то, что напоминало об обычной жизни людей, а не о благочестивых подвигах. С апостолом Павлом тоже всё было не очень понятно. Почему, например, он, говоря о том, что женщина должна растить волосы, что это для нее «слава», приводит довод: «волосы даны ей вместо покрывала», – и это там, где говорит о необходимости покрывать голову на молитве? Если волосы вместо покрывала, то зачем еще покрывало? А если покрываться на молитве, то… почему нельзя стричься?.. А он еще там же говорит, что «если муж растит волосы, то это бесчестье для него». Почему же тогда Лежнев всегда ходил с хвостиком, а за литургией распускал волосы по плечам, если это «бесчестье»?! Как жаль, что она не догадалась спросить его об этом! Интересно, что бы он ответил?.. Нет, что-то здесь не то с этим поучением насчет стрижек!

Но стричься ведь не обязательно, можно просто причесываться как-нибудь иначе… Афинаида слегка взбила волосы, попробовала заплести их в мягкую не тугую косу – и увидела, что от такой, казалось бы, мелочи ее вид преобразился: лицо стало выглядеть гораздо женственнее, нежнее, она даже почувствовала себя более свободно и естественно. «Ну, вот, – подумала она, – всего-то изменила, а какой эффект! А если так?..» Она опять распустила волосы и попыталась заплести косу «колоском». Результат ей понравился еще больше: так ее прическа выглядело более по-деловому, но изящно и без прилизанности.

– Вот! – радостно воскликнула Афинаида. – Так я и буду теперь ходить!

В субботу она отправилась в «Четыре сезона» – близлежащий торговый центр с огромным количеством разных секций одежды и обуви. Стоило ей вступить под своды этого здания из стекла и металла с мраморными полами и эскалаторами между этажами, как у нее разбежались глаза. Со всех сторон из ярко освещенных витрин призывно глядели вещи. Платья, костюмы, юбки, блузки, любых расцветок, от черных и серых до самых кричащих и ядовитых, соблазнительно облегали пластмассовые формы манекенов. Изящные туфельки на каблуках любой высоты или огромных шпильках, внушавших Афинаиде почти суеверный страх, кокетливо выставляли перед ней острые, круглые или квадратные носы. Кожаные сумки и лаковые кошельки разных размеров и цветов благородно поблескивали на стеклянных полках. Разноцветные домашние халаты, ночные рубашки и пижамы манили разнообразием ярких веселых цветов. Купальники… тут Афинаида отвела взгляд и быстро прошла мимо: обдумывать возможность похода на пляж она пока была не готова.

Сначала она просто ходила, глазея на витрины, но вскоре поняла, что весь центр ей не обойти и надо уже на чем-то остановиться. Она зашла в несколько секций, приценилась, прикинула в уме, на что ей можно рассчитывать, и стала высматривать вещи целенаправленно. Ей нужен был деловой костюм, две-три красивых блузки, приличные туфли и сумка. Относительно цвета последних она уже определилась: черный подходил ко всему, и она, примерив несколько пар, купила изящные лаковые туфельки на небольшом каблучке, которые сразу надела и пошла, а старые, отойдя от обувной секции, стыдливо сунула в мусорное ведро, подумав: «Прощай, прошлая жизнь!» Затем она приобрела черную лаковую сумку средних размеров – такую, чтобы туда помещались пара книжек и распечатка, – и хотела купить такого же цвета кошелек, но тут ее внимание привлек другой – сочного темно-зеленого цвета со множеством отделений, в том числе для визиток и миниатюрного блокнотика. Правда, он оказался дорогим, и Афинаида опять вернулась к тем моделям, которые смотрела сначала, но зеленый прямоугольник так и притягивал взор… Наконец, она решилась разориться, купила его и с удовольствием переложила туда содержимое прежнего. Старые кошелек и сумку постигла судьба старых туфель. Каблучки новых задорно стучали по мраморному полу, и Афинаида чувствовала себя гораздо уверенней. Теперь она отправилась на поиски костюма. Они оказались недолгими, хотя и тут Афинаида в итоге купила не то, что собиралась вначале. Выбрав строгий костюм в черно-зеленую клетку, с пиджаком прямого покроя, она примерила его и осознала, что ее старая длинная юбка выглядит кошмарно: увидев себя в зеркале в новом костюме, девушка резко расхотела надевать прежний балахон. Она уже думала купить костюм, как вдруг продавщица сказала:

– Госпожа, у вас такая прекрасная фигура, вам надо другую модель, примерьте лучше этот! – и показала ей светло-оливковый в темно-зеленую крапинку костюм с более модным приталенным пиджаком и прямой, как и в первом костюме, юбкой до колен с небольшими разрезами по бокам.

Афинаида примерила его – да, эта модель шла ей намного больше, смотрелась нарядней и выгодно подчеркивала достоинства фигуры. Правда, цена оказалась выше, но девушка не стала смотреть на такие мелочи. Костюм упаковали, и тут Афинаиде пришла в голову мысль купить еще юбку и сразу же надеть ее – в старой она теперь чувствовала себя неуютно, словно в отрепьях. Она остановила выбор на чуть расклешенной юбке до колен из достаточно плотной, но мягкой черно-белой меланжевой ткани – как раз для грядущей зимы. Афинаида тут же надела обновку, а старую юбку с отвращением сунула в мешок – сгодится положить вместо тряпки у двери!

Осталось купить несколько блузок. Их выбор был очень богатым, и Афинаида легко подобрала три: одну – нарядную белую с шитым воротничком и коротким рукавом, другую – теплого желтого цвета с круглым вырезом и длинным рукавом, а третью – облегающую, темно-зеленую с небольшим воротником-стойкой и рукавом в три четверти. Купив последнюю обновку, Афинаида с неудовольствием обнаружила, что деньги имеют свойство быстро кончаться. А ей еще хотелось новый домашний халатик, пару ночных рубашек, и немного красивого белья, и…

«Ладно, – вздохнула она, – что делать, придется отложить до следующей зарплаты… На первый раз я достаточно принарядилась и так!» Она улыбнулась и, нагруженная пакетами, с довольным видом отправилась к автобусной остановке.