Читать книгу Траектория полета совы - Кассия Сенина - Страница 5

***

Скандал со штурмом Свято-Михайловского храма вызвал широкую реакцию в обществе. Наутро о нем говорили все газеты, все выпуски новостей. Высокое начальство астиномии отмалчивалось недолго: к полудню логофет дрома принес официальные извинения верующим и заверил, что все, кого сочтут виновными в недолжном исполнении своих обязанностей, будут наказаны. Однако логофет призвал взглянуть на случившееся и с другой точки зрения. По его словам, астиномия получила информацию о том, что в приходском доме при Михайловском храме во время службы состоится встреча главарей преступных групп, занимающихся контрабандой икон и исторических ценностей. К сожалению, астиномию ввели в заблуждение опытные конспираторы – по всей видимости, члены хурритской банды торговцев оружием. «Не снимая с себя ответственности за плохую оперативную работу, – говорилось в заявлении, – мы всё же вынуждены заметить, что в предоставлении государственным преступникам возможности собираться, почти не таясь, в крипте православного храма нашей вины нет. Вина лежит на духовенстве и не в последнюю очередь на священноначалии».

Митрополит Афинский не успел отреагировать на обвинение: его срочно вызвали в астиномию. Следствие интересовала личность отца Андрея, его поведение и связи. Явившись на допрос, владыка не сказал о настоятеле Свято-Михайловского храма ничего плохого. По его словам, Лежнев всегда был примерным священником, его приход – один из лучших в Афинах, прихожане никаких жалоб не имели. Византийскую обрядность, которую в Московии называют «новой», священник освоил быстро, хотя иногда говорил, что двумя перстами креститься всё же правильнее.

– Между прочим, отец Андрей вносил епархиальные взносы аккуратнее всех в городе, – солидно заявил митрополит.

Он смотрел на следователя хмуро из-под кустистых бровей, в глазах его играл недобрый огонек. Чувствовалось, что владыке хотелось бы повернуть дело иначе и, напротив, спросить с астиномов, по какому праву они вторглись в храм во время богослужения, не поставив в известность епископа. Но случай был слишком скандальным и очевидно невыгодным для церковников, а если бы кто в этом усомнился, то двое убитых и один раненый астином, да еще пятеро серьезно избитых прихожанами – среди которых никто сколько-нибудь серьезно не пострадал – перевешивали любые доводы. Представить Лежнева невинной жертвой буйного поведения стражей порядка было немыслимо, хоть и очень соблазнительно.

Начались допросы задержанных – тех, кто вел себя наиболее агрессивно или вызвал подозрение.

Афинаиду отпустили спустя три дня после штурма храма, потребовав никуда не отлучаться из города и приходить на допросы по первому зову. Она безучастно кивнула. Судебные психологи констатировали у нее сильнейшее нервное потрясение и порекомендовали отправиться в бесплатный реабилитационный центр, куда обещали дать и направление. Они также написали заключение о том, что девушка никак не могла быть причастна к вооруженному сопротивлению астиномам и попала в подземелье случайно. Стратигопулос, правда, сомневался, что ей надо возвращаться домой: все-таки она единственная из всех видела лица бандитов, хоть и не могла практически ничего вспомнить. Но Афинаида тихо пробормотала, что ей совершенно всё равно, что нужно надеяться на Бога, а под надзором жить невыносимо, пусть и на правах опекаемого свидетеля. Сергий кивнул понимающе и попытался успокоить девушку, сказав, что пока вокруг ее квартиры ничего подозрительного не замечено, и еще раз попросил никуда не уезжать, почаще давать о себе знать и аккуратно являться для дачи показаний.

Мать Еликонида держалась гордо, независимо и, пожалуй, на грани приличий. Все вопросы она выслушала внимательно, брезгливо выпятив мясистую нижнюю губу, но разговаривать со следователем не захотела, грозила всеми небесными карами и однажды даже плюнула в сторону портрета императора, назвав того антихристом. Интеллигентный и вежливый следователь спокойно напомнил ей, что закона об оскорблении величества никто не отменял, и заметил, что будет курьезно, если впервые за сто лет по данной статье будет наказана монахиня.

Однако следствию было ясно, что Еликонида ничего о контрабандистах знать не может: слишком уж тупая и злобная старуха, такой ни один нормальный человек секретов не доверит. Попутно выяснилось, что ближе всего к настоятелю стояла не она, а некий Леонтий Костакис. Именно он заведовал финансами отца Андрея, разрабатывал коммерческие проекты, и… Астиномам очень хотелось выяснить, чем еще занимался Костакис, но вот беда: он бесследно исчез. Его не было на злосчастной службе, и никто не знал, где его искать. Обыск в помещении, которое Леонтий занимал в церковном доме, не принес ничего интересного.

Зато весьма занятные сведения пришли от Алексея – сторожа храма и бессменного алтарника. Он первый рассказал, сам того не подозревая, о той паутине, которой были опутаны прихожане Лежнева. Некоторые астиномы из регионального отдела, сами ходившие на службы в Михайловский, только качали головами: являясь время от времени на исповедь и причастие, они и не подозревали о том, как живут «настоящие прихожане» отца Андрея. Все «верные» были разделены на пятнадцать «двадцаток», возглавлявшихся специальными старостами. Старосты наблюдали за поведением подопечных, оповещали их о новостях, проводили беседы и даже домашние богослужения: двадцатки организовывались по территориальному принципу и объединяли близко живущих прихожан. Однако, похоже, самой важной обязанностью старост был сбор пожертвований – десятины, как они ее гордо называли. Между прочим, для митрополита существование таких приходских структур стало новостью, но о его отношении к ней сложно было судить: владыка сначала удивленно вскинул брови, потом пробормотал себе под нос нечто невразумительное – то ли осуждающее, то ли одобрительное. Впрочем, религиоведы – их пришлось привлечь в качестве экспертов, равно как и группу психологов – объяснили, что такая организация действительно свойственна русским катакомбникам, но в Империи о подобном до сих пор не слышали.

Сам же Алексей рассказывал о приходе, который в астиномии втихомолку начали именовать сектой, вполне простодушно. Это был высоченного роста немолодой уже мужчина, бывший моряк, которого отец Андрей подобрал фактически на улице, бездомного, беспаспортного и «невоцерковленного» – выражение Лежнева, которое вызвало у астиномов смех, а у психологов живейший интерес. Всё, что происходило в Свято-Михайловском, Алексей воспринимал как эталон и единственно возможный вариант благочестивой жизни. По его словам, никто из тех, кто не следует строгому постническому уставу, не слушается во всем духовника, не читает неких «праведных» молитв, в общем-то не является и христианином.

– Где нет страдания, там нет и христианства! – заявил Алексей на одном из допросов.

– Но страдание рождается от действия внешних факторов. Что же делать, если их нет? – поинтересовался психолог. – Ведь мы страдаем по воле Божией и не страдаем – тоже.

– Надо их себе организовать, иначе не спасешься! – твердо заявил Алексей.

– То есть вы считаете, как Амасис, что божество завистливо и его зависть нужно заранее погасить лишением себя чего-то насущного?

Про историю с выброшенным в море и возвращенным во чреве рыбы перстнем Алексей ничего не знал, но, выслушав ее, кивнул одобрительно и полюбопытствовал, в каком веке жили Амасис и Поликрат.

– В шестом, – улыбнувшись, ответил психолог, ничего не уточняя.

– Да, это был век наших великих подвижников! – воскликнул простодушный сторож.

Подписывая Алексею пропуск на выход, дознаватель спросил как бы невзначай:

– Послушайте, вы ведь здоровый крепкий мужчина. Неужели вы не могли бы себе устроить другую жизнь, хотя бы пойти работать куда-нибудь? Живете на нищенском жаловании, ничем особо не заняты, не женаты, друзей у вас нет, а алтарников в храме и без вас больше десятка. Так ради чего всё это?

– А ради спасения души! – с жаром ответил Алексей, тряхнув нечесаной гривой полуседых волос. – Всё другое не спасительно! Куда работать-то? Кому я нужен? А все эти друзья, жены – они только от Бога отвлекают! Вы почитайте Златоуста-то! «Не имей дружбы ни с кем, кроме царя и Бога!» А до царя-то мне далеко… Эх! – Алексей махнул рукой и скрылся за дверью.

«Лежневцев» отпускали одного за другим, взять с них было нечего. Участникам драки с астиномией, правда, присудили штрафы, некоторым весьма крупные, но в строгом соответствии с законом. В то же время кое-кому выдали пособия, а желающим помогли устроиться на работу. Почти все прихожане нуждались в психологической помощи, которую также оказали, по мере возможности. На незадачливых астиномов наложили взыскания, но не слишком строгие, ибо те и без того достаточно пострадали в драке. Камеры подозреваемых пустели одна за другой, хотя подозрений становилось всё больше. Ясно было, что следствие имеет дело с толпой забитых и одураченных людей, привыкших беспрекословно подчиняться своему благочестивому гуру, но что именно представлял собой этот гуру, имел ли он какие-то цели, кроме наслаждения властью и, самое главное, почему он связался с контрабандистами, оставалось непонятным. Загадкой осталось и то, каким образом отцу Андрею удалось получить такое влияние, что сотни людей вокруг него годами жили в страхе и в ожидании каких-то мифических врагов, которые вот-вот нагрянут по их души.

Собранные материалы предъявили епархиальному секретарю, отцу Феодору – именно ему митрополит Афинский поручил представлять интересы Церкви. Секретарь долго изучал кустарные брошюрки, протоколы допросов и самодельные молитвенники, но так и не усмотрел ничего преступного. Много призывов к аскетизму, порой весьма примитивных, но традиционных: развитая теория умной молитвы, множество обрядовых мелочей… Что в этом нового? Даже обычай жертвовать на нужды прихода десятину не вызвал подозрений: древняя базилика требовала дорогостоящего ремонта, и таковой периодически производился. Непривычным казалось полное отсутствие какой-нибудь общественной активности, но настоятель объяснял это необходимостью сосредоточения на внутренней жизни…

Очень насмешил всех пожилой монах, которого Лежнев в ту роковую ночь выставил на улицу «на страже», приказав сразу бежать к нему, если увидит что-то подозрительное.

– Но ведь я же не виноват? – восклицал инок испуганно, заискивающе заглядывая в лицо астиномам. – Я и глазом моргнуть не успел, как ваши ребята прибежали. Я же не знал, не выполнил послушания, глупая моя голова…

Старца по кличке Всебед, по окончательном выяснении его личности, отправили в Дечанский монастырь – ближайший к месту его рождения.

– Там, по крайней мере, уж точно никому не будут нужны твои духовные советы! – сердито напутствовал его отец Феодор.

Кто действительно поразил всех расследовавших дело, так это Екатерина – свечница храма и по совместительству староста одной из двадцаток. Эта была рыхлая немолодая дама с выпуклым лбом, бегающими глазками и сердитой складкой вокруг губ.

– Скажите, – спросил ее следователь, – вот вы скребком расцарапали астиному всё лицо. Вы полагаете, это нормально, по-христиански?

– Ой, я не знаю, ничего не могу сказать, – бойко ответила женщина, – нас так благословил духовник.

– А вы не хотите встретиться с раненым астиномом?

– Ой, нет, что вы, что вы! – Екатерина замахала руками. – Я не хочу, я не знаю, я… не могу!

– Но вы не видите в своем поступке ничего ненормального?

– Знаете, отец Андрей наш говорит, что в церкви нормальных вообще нет.

– Это в каком же смысле?

– Не знаю. Он говорит, что все мы немножко психи, у каждого своя болезнь. Ну, и в том еще смысле, что мы все должны быть юродивыми Бога ради, должны отказаться от умствований.

– А вы уверены, что в данном случае отказываетесь от умствований именно ради Бога? Не ради отца Андрея, который, так или иначе, виновен в гибели двух человек?

– Не знаю. Не он же их убил! И потом, вы сами ничего про нашего отца не знаете, а он великий человек, на самом деле!

– Я, возможно, и не знаю, – следователь начал сердиться, – но вижу, что вы до сих пор находитесь у него в полном рабстве и рабской зависимости.

– Да-да, это очень хорошо! – с жаром заговорила женщина. – Он ведь мой духовник! Он и сам говорил, что священник должен быть вместо Христа на земле, что так мы показываем Богу, что мы Его рабы! Так и надо! И еще он говорил, что, если ты по-настоящему предан Богу, то от этого рабства уже никогда не освободишься, никогда! Кто бы тебя ни пытался освободить, ты всё равно останешься рабом Божиим, об этом и апостол писал: «Если и можешь стать свободным, больше поработи себя!» Это… это, знаете, как гигиена тела. Если ты в рабстве у Бога, то к тебе никакая духовная зараза не пристанет, никакая прелесть, никакой бес! А иначе, чуть только выйдешь на ложную свободу, тут и конец тебе! Тут и погибель!

– Да, странные вы люди и странный человек ваш отец Андрей. Непонятный… – задумчиво пробормотал следователь.

– А как же можно понять человека? – бойко отозвалась Екатерина. – Только одним способом: молитесь за него. Молитесь, Господь-то вам всё про него и откроет, так старцы учили!

Однажды вечером Сергий Стратигопулос и несколько молодых архонтов астиномии, сидя в региональном отделении в компании большой бутыли рицины, обсуждали всё происшедшее. Кто-то зачитывал вслух избранные места из одной Лежневской брошюрки, остальные весело смеялись.

– Вот послушайте: «У христианина нет своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже особого имени. Всё в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслию, единою страстию – Богом. Он разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, со всеми законами и приличиями этого мира. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него то, что способствует торжеству православия. Безнравственно и преступно всё, что мешает этому. Все чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстию православного дела, которая ежеминутно должна соединяться с трезвым расчетом».

– Стойте-стойте, – воскликнул Стратигопулос, быстро допив бокал, – это что-то ужасно знакомое! Это похоже на Бакунинский «Катехизис революционера»! Да-да, мне весьма запомнилось это: «Нравственно для него то, что способствует торжеству…» – только там не православие и не Бог, а… революция или что-то в этом роде. Надо дома посмотреть!

– Откуда ты это знаешь?! – в один голос воскликнули астиномы.

– Да так… изучал немного историю русской революции…

– Так что же, получается, русские ортодоксы берут идеи у тех же коммунистов, которые их гонят? – удивленно спросил молоденький комит.

– Не совсем. – Сергий вздохнул. – Скорее уж, революционеры там питались православными идеями, переделывая их на свой лад. Так-то!

– Ну, так вот что я вам скажу, – подал голос чернявый кентарх, – смотрю я на всё это и думаю, что если у нас такое православие, то не податься ли мне в ислам?

– Это будет больно, – заметил архонтик восточной наружности, и все захохотали. – А если серьезно, – продолжал он, – то совсем не обязательно, что тебе там всё понравится. Вот в Персии сейчас улемы… Впрочем, я стараюсь особо не вникать в богословские тонкости, а то такое выползет – сам рад не будешь!

– Эти русские катакомбники, во всяком случае, странные люди и опасные, – подытожил кто-то.

– Собственно говоря, что мы о них знаем? – возразил Сергий. – Практически ничего. Еще был ли Лежнев катакомбником? А если и был, то нам известна только его версия, прошу не забывать.

– Но ведь он принес их писания, их опыт?

– Только часть опыта! В любом случае, там столько всякого… Говорят, они иногда выходят на площади, хулят богоборную власть и попадают под расстрел, – не мог же он сюда этот опыт принести?

– Да уж, у нас если и можно кому с точки зрения Бога предъявить претензии, то уж не ко власти, а к… – Чернявый надул щеки и притворился что поглаживает огромную бороду. Все опять расхохотались.

– Погодите, погодите, – воскликнул чтец, – а вот как вам нравится это?

– Отец Феодор сказал, что это из Григория Богослова, – меланхолично заметил Сергий.

– Да ну? – удивился комит. – И все-таки странно, что они раньше всю эту писанину не просматривали!

– Ты уверен? А это видел? – Турок, порывшись в куче брошюрок, извлек одну – «Путь духовного делания. Сочинение старца Акакия Московского» – и раскрыл первую страницу. Там красовалась митрополичья печать и резолюция «Одобряю» с размашистой подписью владыки Дионисия…