Читать книгу Бог справедливости лжёт - Кира Акслер - Страница 3

В тусклом свете мерцающих ламп, за двадцать минут до начала занятий, Кира вдруг обнаружил в себе особую неприязнь к человечеству: он и раньше не был привычен к толпе, но сейчас больше всего хотел со всей силы пнуть любого из расшумевшихся пятиклассников, наступающих ему на ноги. Шумные дети, ещё вчера обучающиеся в младшем корпусе, теперь попали словно в другую реальность, и всё им было в новинку. Они не замечали ничего, кроме широких коридоров и лестниц, носились, визжа, из угла в угол. Радостные крики заглушали не только посторонние голоса – даже собственные мысли расслышать совершенно не удавалось.

Кира стоял, прислонившись к стене. Одну ногу он чуть приподнял, согнув в колене – поставил на неё рюкзак и среди учебников пытался найти нужный документ.

– Хочешь сказать, тебе просто так, без вопросов, разрешили сдавать литературу? – рядом стояла одноклассница Ленка. Она без конца присматривалась к отражению в маленьком зеркальце; смуглая кожа, лицо, усыпанное веснушками, и выгоревшие за лето светлые волосы выдавали хорошо проведённое лето. Рядом с ней и без того бледный Кира почти сливался со стеной.

– А почему нет? Экзамены же не завтра начинаются.

– Да, но…

Ленку прервал пятиклассник: он кинул в неё смятую бумажку, ехидно выкрикнув что-то обидное про нос, и трусливо побежал дальше по коридору. Школьница сделала вид, что ничего не заметила, но голос её, и без того грубый зазвенел раздражением.

– …тебя не смущает, что курсы подготовки начались ещё в прошлом году?

– Любушке придётся смириться, что в десятом классе я не смог раз и навсегда определиться с профессией.

Наконец Кира отыскал сложенный вдвое лист – тот прилип к обложке учебника истории.

– Ты разве больше не собираешься в архитектуру?

– Собираюсь. Считай, что это просто запасной вариант.

– Наживание бессмысленных проблем – вот, что это. – Ленка в друг нахмурилась, чуть согнулась в плечах и прищурилась. Когда Кира захотел обернуться и посмотреть, что же привлекло внимание одноклассницы, та одёрнула его за руку. – Не оборачивайся. Там какая-то девочка в маске на тебя таращится.

– Она может стоять там просто так, разве нет?

– Нет, эти всегда странно одеты. Прямо как ты.

Кира повёл бровью.

– В стиле «трагичный викторианский гей»?

– Да. Носить рубашки, когда разрешили свободную форму – это явный признак психопатии, знаешь ли. – Ленка снова посмотрела в сторону. – Она, по-моему, даже не моргает. Точно твой пациент. Какая жуть.

Кира спустил с одного плеча лямку и вполоборота повернулся влево, словно пытаясь выудить что-то из рюкзака. Голова его была наклонена вниз, а взгляд устремлён на переминающуюся с ноги на ногу незнакомку: невысокая девочка с каре – чёрные волосы сливались с натянутой до самых глаз маской. Одета она была примечательно: в белую блузу с пышным жабо. Кира готов был поклясться, что видел её впервые.

– Я правда так ужасно со стороны выгляжу? Слушай, даже для меня жабо – это перебор.

– Я бы не удивилась. – пристально наблюдая за школьницей в маске, Ленка пожала плечами. – Пойду-ка я лучше в класс. Давай сюда рюкзак, унесу его тоже.

Кира махнул рукой на прощание и снова – теперь уже открыто – посмотрел на девочку. Он давно привык к повышенному вниманию, и даже смирился с ним. Каждый год, так или иначе, находилось два-три человека, преследовавших его по школе. Иногда они просто неловко здоровались и убегали, иногда болтались рядом и бормотали что-то невнятное. Самые отважные (в памяти остались трое) пытались признаться в искренних чувствах. Такие душевные порывы Кира не одобрял и старался отказать как можно вежливее. К тому же, незнакомцы почему-то всегда забывали представиться.

Дверь, ведущая на лестницу хлопнула, – появилась Любовь Александровна, классная руководительница выпускников и по совместительству учительница литературы. Пыхтя, она пробиралась через школьников и со стороны напоминала пухлого воробья. Она была низкой ростом, немного неповоротливой и едва ли возвышалась над столпившимися школьниками.

– И ты тут, Каспер. – голос учительницы звучал мягко и ласково – так радушно настроенные взрослые порой разговаривали с маленькими детьми.

Она щёлкнула ключом в замке, впустила сначала Киру, потом втиснулась сама и заперлась изнутри; вздохнула.

В кабинете было душно – три огромных окна, уставленных вплотную кактусами, выходили на солнечную сторону и пропускали тепло даже сквозь опущенные жалюзи. Спёртому воздуху некуда было деваться, и он повисал блестящей на свету пылью прямо над партами. На чёрной доске, оставленное ещё с субботы, красовалось насмешливое: «С праздником!»

– Ну? Чего надо? – улыбчивое выражение лица учительницы сбивало с толку.

– Я..э-э… – Кира задерживал взгляд на пустых стеллажах, стоявших в конце неровного ряда парт. – Хочу сдавать литературу. Впишите меня на курсы, пожалуйста. – он протянул заполненные бумаги.

Улыбка немедленно повисла уголками вниз. Учительница развела руками:

– Ну надо же! А чего в сентябре, а не в мае? – как ни странно, её тон заставлял поверить в искреннюю раздосадованность. – Нет-нет, иди давай.

– Многие меняют предметы в этом году, мне завуч разрешила.

Любовь Александровна, переваливаясь с ноги на ногу, торопливо подошла к столу, водрузила на него свою тяжёлую сумку и принялась доставать тетради. Всё это время она натруженно дышала.

– Ой, да Наталье Владимировне вообще заняться нечем. – махнула учительница рукой, словно разговор её больше не касался. – Это же не с неё потом спросят, если ты подготовиться не успеешь.

– А если успею?

– Это тебе не на олимпиады кататься, Каспер! Ответственность совсем другая. Ну уж нет, я на себя эту проблему брать не собираюсь.

До сегодняшнего утра Кира не был уверен, что действительно хочет сдавать литературу, но скептическое недоверие Ленки и классной руководительницы его только раззадорило. Этот предмет был ему совершенно не нужен для поступления (равно так же, как и выбранный в прошлом году английский), но ведь не зря он несколько лет положил на его изучение.

Кира вытянулся и скрестил на груди руки.

– Дайте мне пробник, посадите писать. Если наберу больше шестидесяти – вы меня возьмёте.

– Не наберёшь.

– Вы этого не знаете.

Любовь Александровна покачала головой.

– Ну смотри у меня! На колени ведь к себе посажу, чтоб списать не получилось.

– Хорошо! – Кира радостно кивнул. – Когда приходить?

– После уроков зайди. И давай уже, впускай козявок, пока они мне двери не выломали.

Кира вышел в коридор и поплёлся в сторону кабинета истории. Несмотря на то, что урок начинался по меньшей мере минут через семь, парты были пусты: три школьника что-то горячо обсуждали в дальнем углу, возле учителя крутилась Лизонька – низенькая, худощавая театралка с голосом как у какой-нибудь крикливой тропической птицы. Кира побаивался её чрезмерной взбалмошности, хотя в то же время и восхищался ею. Лизонька всегда была весёлой: по настроению могла начать петь прямо в коридорах; иногда цитировала Шекспира, причём всегда так проникновенно, словно сама пережила каждое из произнесённых слов. Учителя любили Лизоньку за искренность, они же стали добавлять к имени ласкательный суффикс. Она была первой, кто записался на литературные курсы и, судя по рассказам, там никогда не бывало скучно. Кира бы солгал, скажи он, что не хотел бы лично поприсутствовать хотя бы на одном занятии.

– Дай угадаю: она тебя послала. – Ленка подпирала рукой голову и с интересом выискивала хоть малейшее подтверждение собственным словам. Она тоже была завсегдатаем на курсах.

– Нет. Хотя очень пыталась, если честно. Я убедил её, что смогу написать пробник, и тогда она внесёт меня в списки.

– Самоубийца, вот ты кто.

– Гений! – Кира опустился на стул и театрально возвёл к потолку руки, подставив ладони теплу флюорисцентных ламп. – Если на олмпиаде в прошлом году я смог назвать Анну Каренина иконой русского феминизма и получить за это первое место, то какой-то жалкий экзамен – лишь пыль на пути к великому будущему!

Ленка рассмеялась.

– Я бы на это посмотрела. В прошлом году никто не набрал больше сорока пяти. – шея её неестественно напряглась. Ленка заёрзала на стуле, словно в нетерпении пытаясь перевести разговор, и вдруг подскочила. – А! Это тебе, кстати. Лежало на парте, когда я пришла.

Она протянула плитку шоколада, обёрнутую в крафт-бумагу и перемотанную для надежности красной шерстяной ниткой. На обёртке не было никаких опознавательных знаков, кроме надписи, сделанной от руки чёрной ручкой:

«С новым учебным годом!»

Кира внимательно, поправив круглые очки на носу, всмотрелся в написанные буквы. Что-то сразу же смутило его в подарке.

– Это кто-то из наших. – вопреки словам, он ещё не был до конца уверен.

– Откуда знаешь?

– Печатными буквами написано. – в первую очередь Кира размышлял вслух для самого себя. – Не хочет палить свой почерк, наверное.

– Необязательно. Вдруг почерк просто ужасный?

– Ага, кошмарный. – Кира наконец увидел то, к чему так долго приглядывался, и волнение оставило его. – Смотри: буква «ч» написана почти как английская «z», это ведь ещё постараться надо. Но я такое уже видел.

– Где?

– У тебя в тетради. – Кира легонько стукнул соседку ребром шоколадки по голове. Знаешь, кто оставил? Калинин?

Ленка закатила глаза, цокнула языком и как-то пренебрежительно, не без усмешки ответила:

– Ну а кто ещё-то? Захожу в класс и вижу: трётся у нашей парты опять. Говорю ему: хоть бы открытку какую оставил, а то даже обёртка самодельная – стыд, а не подарок. Ты, кстати, проверь, вдруг она там надкусанная.

Кира ещё раз осмотрел присутствующих в классе и только сейчас заметил Калинина Влада – ужасно высокого юношу с нелепой причёской, выстриженной как будто кухонными ножницами. Одет он был всегда одинаково: в серый, не по размеру большой, пиджак и застиранную рубашку, потерявшую давно белизну – та выдавала безразличную неопрятность к своему внешнему виду. Вытянутое лицо одноклассника за лето обзавелось плешивыми белёсыми усиками, больше похожими на разбросанный кем-то гусиный пух. Да и сам Калинин напоминал недовольного жизнью гуся. Он обладал удивительной способностью сливаться с окружением и всегда быть вон там – не особо важным и совершенно не ценным. За последние шесть лет он уже четырежды предлагал Кире встречаться, и в перерывах постоянно забрасывал нелепыми подарками. Кажется, подаренная на прошлый день всех влюблённых свинья-копилка, имевшая отвратительный цвет синей пыли, так до сих пор и стояла в шкафу кабинета музыки.

Кира год за годом продолжал отказывать однокласснику, стараясь вовсе игнорировать его существование.

– Не подойдёшь сказать спасибо? – съехидничала Ленка, расплывшись в улыбке.

– Скорее потолок Сикстинской капеллы рухнет мне на голову. Все голые мужики, что там есть, и прямо в темечко! – кажется, Кира сказал это слишком громко и даже испугался на мгновение собственного голоса.

Раздался звонок. В класс лениво потянулись ученики, и кабинет заполнился гулкими разговорами – бессмысленными и непонятными – как растянутый школьный сон. Всё казалось ненастоящим: строгий тон учителя истории, хруст новенького форзаца, гудящие лампы, огромная монстера в коридоре на втором этаже, тяжеловесный горшок которой умудрялись опрокинуть, как минимум, раз в год – знакомо, как мизансцена засмотренной постановки, но именно поэтому такое искусственное и неправильное. Чем глубже Кира зарывался в случившуюся жизнь, тем сильнее делалось ему не по себе от ощущения беспризорности. Он как будто не знал, чем следовало занять себя, а потому бездумно плёлся от одного кабинета к другому, стараясь почаще присматриваться к одноклассникам.

На большой перемене (когда школьники со всех этажей стеклись на улицу, и Кира по наитию пошёл за ними) он снова заметил девочку в жабо. Теперь уже сам, без указания Ленки, он сразу обратил внимание на плотную тканевую маску, скрывающую лицо в жаркий день, и только посетовав мысленно на абсурдность подобной вещи, вспомнил сегодняшнее утро. Девочка следовала за Кирой, держалась на расстоянии, но не отставала, даже когда тот свернул за угол школы, прячась в тень пожелтевшей раскидистой рябины. Она всё время была где-то здесь, но как только Кира решился с ней заговорить, тотчас исчезла.

Это могло быть жутко в любой другой ситуации, но сегодня девочка в жабо растворилась в сентябрьской духоте – потерялась среди всего остального ненастоящего и забылась сразу же, как Кира вернулся обратно в школу.

День тянулся медленно только для школьников, учителя же, словно боялись не успеть вложить выпускникам в головы хоть какие-то знания, постоянно подгоняли и злились. Вероятно, сказывалась полуденная леность, разморенная палящим солнцем, или же виной всему была непривычность хоть какой-то деятельности, пришедшей на смену трём месяцем праздного безделья, но вовлекаться в учёбу никто не спешил. Тем не менее, литературные курсы начинались уже в четверг, а в пятницу учительница химии пригрозилась провести практическую лабораторную. (При этом она по-особенному противно взвизгнула и сморщила лицо, будто кто-то опять экспериментировал с парафином и серой.) Первый в этом году урок математики начался с логарифмов – Кира решал пример у доски и не поспевал словами за собственными мыслями. Ему казалось, будто он совершал каждое действие по заученной схеме: преобразовывал, возводил в степень и считал в уме, несмотря на многочисленные требования учителя показывать вычисления столбиком.

Уроки закончились в три. К этому часу в школе не оставалось практически никого. Зудящая суета сменилась давящей на уши тишиной. Кира снова, как и несколько часов назад, стоял, оперевшись спиной на стену, возле кабинета литературы. Только сейчас он в полной мере начинал осознавать своё положение и, словно проснувшись, растерянно оглядывался по сторонам: на стене напротив висело расписание, торопливо нацарапанное ручкой на тетрадном листе; слева – длинный коридор, упирающийся в приоткрытую дверь библиотеки, справа – такой же коридор и такая же приоткрытая дверь в учительскую.

Восьмая школа лет десять назад считалась лучшей в городе, и потому отец Киры настоял именно на ней, игнорируя довольно неудобное расположение – в самом центре, вдали от дома и всего частного сектора. Квалифицированные педагоги, новейшее оборудование и ремонт сыграли здесь не последнюю роль, но всё это было тогда – скрытое за первым школьным звонком, букетом гвоздик и пышными белыми бантами. Сейчас же – приходящее в упадок помещение, щербатая плитка на ступенях и прожжённые сигаретами дыры между перегородками в туалете.

Кира как раз размышлял об этом и по привычке позволял себе теряться в блуждающих мыслях, а потому не сразу заметил незнакомого молодого человека, нервно переминающегося с ноги на ногу совсем рядом. У него был прямой тонкий нос, бледная кожа и тёмные, под стать чёрным волосам, глаза. Только по пышному жабо на белой рубашке Кира распознал в незнакомце девочку, преследовавшую его весь день. За совершённую ошибку и паршивое зрение тотчас же стало стыдно.

Они смотрели друг на друга долгие несколько секунд и никак не решались заговорить, позволяя тихому напряжению концентрироваться в затхлом воздухе. В стороне техничка намывала пол грязной тряпкой, сырой запах которой удавалось почувствовать даже за несколько шагов. От тишины становилось жутко.

– Здравствуйте. – голос незнакомца был низким, почти басовитым. – Я не помешаю?

Кира в ответ пожал плечами и продолжил всматриваться: правая бровь незнакомца почему-то была немного тоньше левой, и эта маленькая особенность никак не давала сосредоточиться на чём-то ещё. Весь он тоже был каким-то неправильным и невзрачным, несмотря на довольно интересный выбор рубашки. Его лицо выглядело по-доброму растерянным и, пожалуй, Кира не должен был пугаться, но он вдруг вздрогнул.

– Ты, кажется, за мной целый день хвостом ходишь, странно только теперь спрашивать.

– Я не хожу за вами.

– Разве? Так это не ты увязался за мной на улице?

– Я просто прогуливался, как и все. Но потом заметил вас и решил, что это как-то неловко – увязываться, я имею в виду.

– Хорошо, допустим. – Кира кивнул. – И давай без «вы», пожалуйста. Я чувствую себя старым, но мы же вроде ровесники.

– Мне скоро шестнадцать. – незнакомец потупил взгляд, о чем-то задумался и после, смущённо и тихо, добавил, – Я не знаю, с какими местоимениями лучше обращаться.

Кира хмыкнул. Он привык, что новые люди в его жизни появлялись достаточно редко, поэтому подобные вопросы почти никогда никого не интересовали. К тому же, если случалась надобность заговорить с незнакомцами, те, по умолчанию, выбирали женский род.

В детстве Кира считал свою манеру речи просто привычкой, родители назвали её баловством. В средней школе привычка переросла в желание эпатировать. Сейчас же, он скорее предпочёл бы считаться рыжей поддиванной катышкой, чем стал отвечать на вопросы о содержимом своего нижнего белья.

– Без разницы.

Незнакомец кивнул и снова о чём-то задумался. Кира продолжал его рассматривать: миловидная внешность, пухлые губы и щёки (при этом телосложение хорошо бы охарактеризовало слово «тощий»), длинные пальцы с приплюснутыми ногтями и рост всего на пару сантиметров ниже. У него была привычка кусать губы и смотреть куда угодно, только не на собеседника.

– Я хотел отдать тебе кое-что. – школьник протянул руку, демонстрируя чёрный браслет, который он всё это время держал в ладони. – Не возражаешь, если я сам его застегну? Не уверен, что сделал по размеру.

– Да, конечно. – Кира тоже вытянул руку, сначала левую: запястье обрамлял каучуковый ремешок смарт-часов, на экране мерцал белый огонёк GPS. Одно долгое мгновение протянулось в пустом коридоре, прежде чем Кира сменил руку на правую. – Это моё имя?

– Ага. С буквой «и» были проблемы, но, если ты можешь прочитать, значит, всё не так плохо. – незнакомец был чересчур увлечён процессом и, казалось, размер вязанного аксессуара действительно волновал его так сильно. – Кажется, ты не помнишь, что мы уже встречались. Прошлой зимой.

Сердце, подскочив, отсчитывало секунды, пока не рухнуло, сопровождаемое грохотом железного ведра. Кира готов был поклясться, что слышал тихую ругань технички – возможно выругался он сам, но только в голове. Неслышно. Так, что на мгновение оглох от собственных мыслей. Он никак не мог понять: оцепенел или, наоборот, задрожал. Словно визитом с того света его сковал холод – сосредоточился на кончиках пальцев, прямо как в то декабрьское утро. Отголоски давно забытого туго затягивались чёрными нитками на запястье.

– В больнице? – переспросил он; голос не поддавался, скрипел.

– Ну да. – незнакомец закончил возиться с браслетом, чуть отошёл в сторону и тоже прислонился к стене. Кира следил за каждым его шагом, как загнанный зверёк наблюдал бы за оскалившимся хищником. – Там моя мама работает, а я напросился с ней однажды. Было интересно, потому что я хочу стать врачом в будущем, но это неважно. В итоге я всё равно почти весь день в твоей палате просидел. Ничего страшного, если не помнишь. Что бы тебе там не вкололи, это явно была какая-то дрянь.

Кире показалось, будто пол под его ногами наклонился и задрожал.

– Я, наверное, нёс всякую чушь. – он попробовал засмеяться, но смех этот вышел беспокойным.

– Смотря что считать чушью. Медсёстры тебя донимали и просили назвать имя. Ты говорила им: «Кира», а они всё переспрашивали: «Ира? Точно Ира?» Ты злилась и назвала одну из них пустоголовой хромой многоножкой. Это было смешно.

– Так ты поэтому моё имя на браслете написал?

– Ага. На случай, если у кого-то опять возникнут вопросы.

У отчаяния бывают свои критические минуты. В тот день Кира пережил такую, и она показалась ему вечностью. Истерзанный бурным волнением, так внезапно обрушившимся, он всё больше впадал в оцепенение. И молчал, выдыхая воздух отрывистыми толчками – Кире вдруг показалось, что дыхание вдруг стало слишком громким. Пытаясь заглушить самого себя, он спросил:

– Почему подошёл только сейчас?

Так, словно это действительно было важно.

– Честно говоря, я не сразу понял, что мы учимся в одной школе. – незнакомец повернул голову и впервые посмотрел Кире прямо в глаза. – Меня, кстати, Фёдор зовут, если не помнишь. И только так. Без кратких форм. – он протянул раскрытую ладонь, на которой виднелась почти стёртая формула ацетаминофена.

Кира прикоснулся пальцами к холодной липкой руке и едва не дёрнулся от отвращения. Лицо исказила улыбка.

В прошлом году ложь привела Киру к огромной ошибке, теперь же только она могла его спасти.

– Очень приятно.