Читать книгу Бог справедливости лжёт - Кира Акслер - Страница 8

Сентябрь стоял жаркий. От солнца в тесных школьных кабинетах было душно, улица дышала в раскрытые окна зловонным зноем. Над потолками кружили огромные зелёные мухи, и порой их жужжание становилось громче, чем неспешная речь учителя у доски.

Близился конец месяца. Учёба становилась всё напряженнее, особенно для Киры, который старался не только в школе, но и с репетиторами. Ко всему прочему он ещё занимался рисованием, а по четвергам задерживался на литературных курсах. (Ему совершенно не составило труда набрать сорок баллов за тестовую часть и ещё столько же за сочинение. Любовь Александровна в тот день высказала своё недовольство, когда предположила, будто Кире всего лишь повезло, и «Горе от ума» – не самое сложное произведение на экзамене.)

По правде сказать, учительница литературы, хоть и была приятной женщиной, педагогом оказалась никудышным. Всю информацию она рассказывала по методичке: каждый порыв поразмыслить над судьбой человека в пьесе Горького или задуматься над истинными мотивами преступления Раскольникова, она пресекала и ограничивала рамками экзаменационного листа. Каждое занятие заканчивалось тем, что Ленка раскладывала пасьянс на смартфоне; Лизонька напевала что-то попсовое и расставляла по местам стулья; Кира устраивался в самом углу и заполнял страницы измятого блокнота одними и теми же набросками. Иногда он вырисовывал героев аниме, длиннющих сколопендр или же попросту тренировался в академической штриховке.

Уже после первого такого занятия Кира успел разочароваться в своём намерении тратить время на вещи, которые совершенно были ему не нужны. Да, он продолжал любить литературу, и разгоревшийся азарт лишь сильнее вспыхивал в сухом воздухе жаркого сентября, но занятия на школьных курсах не шли ни в какое сравнение с уютными вечерами у репетитора, когда ему позволялось с упоением делиться мыслями о прочитанном за неделю.

Кира рисовал каждую перемену, надеясь отыскать утешение в единственном своём хобби, но эффект получался обратный. Он почти не поднимал голову, склонившись над блокнотом, а потому не замечал происходящего вокруг.

– Я опять ничего не успела! У меня сейчас голова взорвётся…

Лизонька жаловалась каждый раз одинаково. В грохоте школьного звонка её слова едва ли можно было расслышать, но Кира уже заранее знал всё, что ему скажут: преобразования, таблицы синусов и косинусов, окружности.

Школьница говорила всё громче.

– Какой ответ у тебя получился в третьем задании? Мне кажется, я опять всё напутала.

В голосе Лизоньки не было разочарования – неудачи в алгебре её только веселили. Она на ходу пыталась отыскать в сумке расчёску и в перерывах между фразами без конца бормотала какую-то навязчивую и знакомую мелодию. От неё очень приятно пахло сладковатым парфюмом, напоминающим тёплую карамель.

– Третье? Это которое В3 или С3? Кажется, я помню только последнее.

– И что там?

– Плюс… минус… пи, делённое на три.

– Вот чёрт! – Лизонька остановилась посреди коридора, тяжело вздохнула и запрокинула голову. – Я расчёску после физкультуры оставила в раздевалке. Её по-любому уже кто-то стащил.

– Или физручка нашла её и унесла к себе в тренерскую. Заберёшь после уроков. Неохота спускаться на первый этаж.

– Но мне сейчас надо.

– Возьми у Ленки. – Кира повертел головой. – А где она? – Его соседка по парте убежала из класса сразу же, как отпустили на перемену. Последнее время она часто вот так пропадала и возвращалась почти всегда с опозданием: улыбающаяся, с блеском в глазах и таким выражением лица, словно знала гораздо больше, чем остальные.

– Блин, нет, это не гигиенично. Да и она, наверное, на улице. Ах, «Любовь – над бурей поднятый маяк1», знаешь? Как у Шекспира! Дела амурные, и всё такое.

Лизонька мечтательно прикрыла глаза и уже представила себя на каменном балконе Вероны. Она увлечённо повторяла один сонет за другим, размахивала руками и только чудом умудрялась не задеть тех, кто проходил мимо. Кира, всё это время идущий рядом, улыбнулся. Слова, которые он читал в детстве, не до конца понимая их значение, придали импровизации ностальгический оттенок.

Имитация собственной смерти, притворное сумасшествие, сцены трогательных монологов и громкие рыдания на деревянном помосте, такие, что слышно даже на галерке – мыльная опера эпохи Возрождения. Кира привык рассматривать шекспировские произведения без поучительности и не воспринимал их как литературную библию. Для него даже Гамлет был идиотом.

Когда Лизонька закончила чтения, она снова открыла глаза и растерянно осмотрелась вокруг.

– Так что у тебя получилось в третьем?

Отчаянный вздох окончательно вернул школьницу в душную реальность школьного коридора.

– Увы, четыре.

За спиной послышался тихий кашель; Кира вздрогнул и обернулся. К ним шла Ленка, запыхавшаяся, немного взлохмаченная, в белоснежной футболке с ровными складками – по ним можно было догадаться, как именно эта вещь хранилась в шкафу. Она успела где-то оставить свой джемпер, в котором проходила первые четыре урока, но взамен, к удивлению одноклассниц, обзавелась навязчивым запахом дешёвых сигарет.

– А вы чего тут стоите? Любушка в кабинет не пускает?

– Да что там делать? У меня от этих табуреток уже весь зад квадратный. – от одухотворённого настроения Лизоньки не осталось ни следа. – А ты чего вернулась? Ну и запашок, конечно. Стой, я тебя духами побрызгаю.

Ленка предпочитала сохранять в тайне свои новые отношения и никогда не отвечала на вопросы, хотя ей льстила чужая заинтересованность. Она кокетливо хихикала и позволяла Лизоньке приводить себя в порядок.

Кира отвлёкся от одноклассниц, переключив своё внимание на происходящее вокруг. Перед стендом с расписанием творилось смертоубийство. Вокруг него собирались школьники: они толкались, ругались, перекрикивали друг друга и старались подойти как можно ближе – каждый из них как будто стремился занять поскорее своё место на Голгофе.

В таком хаосе не видно было ничего, но там, где людей оказывалось поменьше, можно было различить тянущуюся по полу дорожку из грязных следов – кто-то опять опрокинул горшок с растениями. Обстановка была безобразной и обещала стать ещё хуже, ведь после четвёртого урока из соседнего корпуса приводили младшеклассников на продлёнку.

Но то была пятница.

Кира всю неделю провёл за книгами, он уже успешно справился с контрольными, и теперь ему было абсолютно плевать. Оставалось лишь одно нерешённое дело – лабораторная по химии последним уроком – но даже с ней он мог разобраться, если бы решился произнести вслух одну короткую просьбу.

Идея появилась ещё утром, но сперва показалась до нестерпимого абсурдной, такой, что размышлять о ней больше минуты – предательство перед собой и всеми своими убеждениями. На мгновение Кира даже испугался, что вообще пришёл к этой мысли и заподозрил у себя не меньше, чем помешательство. К десяти утра, однако, он уже репетировал в голове разговор и придумывал, как поведёт в себя в случае неудачи. (В глубине души он наделся на провал.)

– Лен, ты не видела Аверина, когда шла сюда? – Кира спросил это тихо и надеялся, что одноклассница его не услышит. Ему всё ещё не хотелось даже пытаться исполнить задуманное. К тому же, была причина подозревать, что именно с Авериным Ленка убегала каждую перемену.

– А зачем тебе?

– Надо.

– Зачем? – именно так, наверное, и могла звучать ревность: нервно, немного визгливо с проснувшимся вмиг недоверием. Лизонька тоже расслышала это, и теперь с интересом наблюдала за происходящим. В руках она вертела круглый флакон духов, который, судя по размеру, занимал в сумке больше места, чем тот же учебник химии.

– Так ты видела или нет?

– Мне казалось, ты его терпеть не можешь.

Действительно. Даже после скомканного извинения и признания всех ошибок, Аверин не перестал быть донельзя высокомерным болваном. Да, весь этот месяц он старался доставлять как можно меньше проблем, и у Киры не возникало надобности ненавидеть его так сильно, как прежде, но это совсем не означало, будто они сразу же станут друзьями. Пресловутое «леди» в его исполнении до сих пор звучало как кличка американского кокер-спаниеля.

– Если я тебе скажу, ты не сможешь потом правдоподобно соврать на допросе.

– У тебя ужасные шутки. – с неожиданным раздражением огрызнулась Ленка.

– А ты так и не ответила на мой вопрос.

Кира мог бы уверить одноклассницу в том, что у той совершенно не было поводов для ревности – в конце концов, это просто смешно – ему всего лишь нужна помощь с химией, нужна пятёрка и что-то ещё помимо холодного бабушкиного пренебрежения. Конечно, она бы не стала хвалить воспитанника за хорошую оценку, посчитав её чем-то само собой разумеющимся. (Кира привык не обманываться в ожиданиях.) Но, если бы это помогло проживать очередное сонное утро без лишних упрёков и ругани, он готов был обратиться к самому дьяволу.

– Так вот же он, с математичкой. – в разговор вмешалась Лизонька, подозревая за одноклассницами назревающий конфликт.

Аверин терпеливо стоял, прислонившись спиной к стене, пока учительница математики, которой приходилось задирать голову, чтобы смотреть на школьника, что-то с жаром ему втолковывала. Кира в нерешительности сделал несколько шагов, но, как только до него донеслись крики, остановился и отступил. Не хотелось попасться под горячую руку.

– …я разочарована! – доносилось недовольное. – Толковый мальчик, казалось бы! Твоим родителям такое точно не понравится, а я уж обязательно доложу классной руководительнице, чтобы она их оповестила.

– Мои родители в курсе. Но, пока это не касается моих оценок, им всё равно.

В этот момент Кире показалось, будто он услышал нечто знакомое: невнятное, уклончивое и отдающее запахом холодного чая с молоком, который так любила его бабушка. Привычный мир с виридиановым отблеском мелькнул за стеклянными линзами очков, а после щёлкнул под рёбрами.

– А про оценки мы ещё отдельно поговорим! Целый месяц был на раскачку! Я же думаю: ладно, парень смышлёный – дам ему время после каникул. А он мало того, что скатился до троек, так ещё и здоровье гробит сигаретами! Что с тобой стало, Аверин?

Молчание.

Голубые глаза заметили Киру в момент, когда он уже собирался отказаться от своей затеи.

– Всё, иди на урок. Имеет наглость ещё улыбаться!

Учительница махнула рукой, прогоняя от себя школьника, а после и сама поспешила уйти. В коридоре становилось тише, но из левого крыла продолжал доноситься смех. Мгновением позже и тот прервался недовольным криком.

– Кажется, она не в настроении. – Аверин прятал ладони в карманах брюк и уклончиво смотрел куда-то поверх Киры, словно действительно был заинтересован взбесившейся учительницей математики. Та замахивалась на смеющихся школьников толстой тетрадью. – Я даже не курил сегодня. Она просто ни с чего ко мне пристала. Не справедливо.

Прислушиваясь к словам, к тому, как одноклассник медленно и растянуто произносил их, Кира пытался понять его настроение. Он начинал искать подвох ещё до того, как сам начал говорить.

– Но ты ведь всё равно куришь. Считай, что она просто накричала на тебя авансом.

– Не знаю, как вы, миледи, но я привык получать только за дело.

Кира недовольно поморщился. Он уже сотню раз просил Аверина прекратить измываться над этим невнятным прозвищем, но прямо сейчас предпочёл отмолчаться. Если он действительно собирался свершить задуманное, глупостью было бы развязывать очередную ссору.

– Так ты всё же считаешь курение ошибкой?

– Эта та ещё дрянь на самом деле. Но пока я недостаточно мотивирован, чтобы бросить.

– Не стоило и начинать в таком случае.

– У тебя какие-то проблемы с сигаретами? – раздражённо произнёс Аверин, в миг оскорбившись. Носком ботинка он выводил на полу короткие чёрные полосы. – Тоже скажешь, что я должен завязывать? Про баскетбольную команду ещё не забудь. Я от физручки это каждое занятие слышу.

– Мне просто не нравится запах. Всего лишь. – голос обиженно дрогнул, стал тише.

– Тогда тебе стоит держаться подальше от людей с сигаретами. – демонстративный шаг назад. – Так мы, значит, теперь говорим о курении?

– Мне показалось, тебя это очень волнует.

– А мне показалось, ты подошёл не за этим.

Оттягивать момент более не представлялось возможным. Кира нервничал: он расчёсывал ногтями кожу под ремешком часов и всё поглядывал на мерцающий огонёк GPS. Начинало подташнивать, и то была реакция на самого себя, на собственную глупость и неспособность понимать химию должным образом.

Обычно Кира не предавал словам бабушки значения, но в такие моменты ему казалось, что она, хоть от части, всё же была права.

– Думаю, я об этом ещё пожалею, но мне нужна твоя помощь.

Звонок прервал едва начавшуюся беседу. Именно в этот момент, стоя в дверях кабинета литературы, Кира испытал миг сомнения – разве мог он на самом деле доверять однокласснику? С чего он взял, что Аверин действительно станет помогать? И разве не было насмешки в той улыбке тонких растрескавшихся губ?

– Договорим потом, ладно?

Размышляя об этом спустя время, Кира понял, что в тот день, в ту самую минуту, у него была возможность избрать другой путь. Но он, как всегда, сосредоточился на незначительном, не распознал критический момент и вместо этого, стряхнув напряжение, согласно кивнул.

Сидя на уроке, Кира понимал, что больше всего ему хотелось снять очки и положить голову на грязную парту, вдруг показавшуюся ему такой удобной – нацарапанные ручкой слова, половину из оставил он сам, толстая тетрадь и цветные маркеры Ленки, всё как всегда.

Но об этом нечего было и думать. Через час контрольная по химии, а прямо сейчас – молчание звёзд в ночи, оглушительное пение мыслей и спонтанное желание Любовь Александровны устроить в одиночку поэтические чтения.

Silentium.

Кира не понимал поэзию, но в этом слове ему слышалась вся кристальная, чудовищная ясность природы мироздания. Он бы разглядел её и без очков: ослепительно белую, растрескавшуюся виридиановыми полосами и чуждым цветом, которому в языке всё равно не нашлось бы имени.

Silentium.

Слово – сложность, немыслимая частность, вместилище звуков, ужаса и утренних ругательств. В нём не было никакого прока, когда бы Кира не пытался описать затхлость своей маленькой жизни. Даже названия масляных красок со временем утратили для него интерес, оставшись лишь размазанным серым пятном старой привычки. В тишине же куда большее: вязкая тёмная бездна, проваливаясь в которую, никогда не почувствуешь падения – лишь только отблески древности и одержимость каплями дождя, что разбивались о камни.

Silentium.

Не было в начале никакого слова – оно всегда знаменовало конец.

– У Каспер наверняка найдётся, что добавить к моим словам, не так ли? – Любовь Александровна оказалась совсем близко. Она постукивала пальцами по парте и смотрела с немой укоризной в глазах на пустую тетрадь. За весь урок Кира не написал ни строчки.

– Не знаю. Вам разве не кажется ироничным, что мы 40 минут говорим о молчании? – Кира ёрзал на стуле; он никогда не касался поэзии с репетитором, а потому сейчас выуживал ответ из собственного о ней представления, а не вспоминал написанные ровным почерком лекции в толстой тетради. – Там есть строчки, которые выламываются из ритма. Нужно либо читать их в соответствии с авторскими архаизмами, либо пытаться поставить ударение не туда, где ему, вроде как, следует находиться. Как будто Тютчев стих этот ни разу вслух не прочитал. А значит и нам не следует. Но это только с одной стороны. С другой же, учитывая достаточно лёгкий синтаксис, стихотворение неплохо скандируется. Я думаю, и тот вариант, и другой абсолютно соответствует общему посылу. Если слова должны быть услышаны, то совершенно не важно, как именно ты их произнёс. В противном же случае – молчи.

– Молчи – за умного сойдёшь, так что ли?

– Не совсем. «Мысль изречённая есть ложь». Никто не сможет заставить другого человека смотреть на мир теми глазами, которыми он его никогда не видел. Например, я вам скажу «антрацитовый», и вы представите серый цвет. Что это? Небо? Клавиатура у ноутбука? Обивка у дивана? Свежий асфальт? «Антрацитовый» – это не просто серый, а конкретный оттенок. Если вы поищите его в интернете, то найдёте. Но всё равно увидите не таким, каким я его вижу. Потому что даже оттенки цветов люди воспринимают совершенно по-разному. «И всякий человек есть ложь.»2 В случае творчества это ощущается довольно остро. Работа перестаёт принадлежать автору в тот момент, когда он ставит на ней окончательную подпись и показывает миру. Каждый волен искать в произведении вещи, которые будут ему близки и понятны, но это совершенно не означает, что автору такое по душе.

Любовь Александровна вздёрнула брови – высоко и чуть насмешливо – и мельком снова взглянула на пустую тетрадь.

– В таком случае, зачем Тютчев писал все свои стихотворения, если, по твоему мнению, так ревностно к ним относился?

– Обязательно поинтересуюсь у него об этом при встрече. Могу лишь предполагать, но, допустим, так он общался с миром. Он мог бы и не писать стихи, но в таком случае никто не назвал бы его поэтом.

– Только попробуй написать что-то такое в итоговом сочинении, Каспер.

Учительница вздохнула, при этом на её лице читалось совершенное неудовлетворение ответом. Она вернулась к своему столу. После короткой паузы, всё время которой Любовь Александровна с мнимым интересом рассматривала на записи в журнале, она произнесла:

– Домашним заданием будет выучить любое стихотворение Тютчева из учебника. – по классу пронеслись недовольные стоны. – Из учебника, слышите меня? Попытаетесь рассказать «Есть в осени первоначальной…» поставлю двойку сразу в журнал без возможности исправить. Ещё прочитайте Чехова. «Дама с собачкой» и «Человек в футляре.» Будем обсуждать на следующем уроке. До звонка три минуты. Собирайте вещи и сидите тихо.

Кира снял очки. Внезапно накатила дикая усталость – он прикрыл глаза и, подняв руки вверх, потянулся. Ленка уставилась с открытым ртом.

– Что-то не так?

– Вот это всё о Тютчеве и стихах…

– Сказал первое, что пришло в голову.

– Значит я могу не запоминать?

Кира пожал плечами.

– Как хочешь. На экзамене вроде не требуют анализировать поэзию так глубоко, но, если напишешь, хоть что-то из моих слов, комиссии проверяющих это вряд ли понравится. Здесь с Любушкой не поспоришь.

– И правда. – пробурчала одноклассница. – Но лучше написать об этом, чем вообще ничего не писать.

Как только отпустили с урока, Кира, ещё не успев подняться со своего места, тут же столкнулся с Авериным. Тот, усевшись на подоконник рядом с третьей партой первого ряда и поджав под себя ноги, улыбался до тошнотворного приторно и выжидающе молчал. Яркое полуденное солнце разбивалось о его спину и путалось в растрёпанных волнистых волосах.

– Бога ради, мне из-за тебя отсюда не вылезти.

– Мы так и не договорили.

Кира повернул голову: Ленка, забросив на плечо сумку, всё ещё стояла в проходе между партами. Она скрестила руки, немного насупилась, но ничего не говорила.

– Не при свидетелях же.

– Мне нужно помочь тебе в убийстве? Или ты хочешь, чтобы я рассказал, как спрятать тело? Это не в моих интересах – хочу, чтобы меня в итоге нашли. Хотя бы ботинок. Но, наверное, в другой раз, потому что вы, миледи, кажется собирались попросить меня помочь с лабораторной по химии.

Кире нечего было ответить. Теперь ему даже не нужно было озвучивать просьбу вслух, и это противоречило всему выстроенному в голове диалогу.

– …допустим. Даже спрашивать не хочу, как ты…

– А я всё же расскажу! – Аверин подскочил с места. – Вообще-то я думал об этом целый урок, и мне было интересно: сегодня пятница и занятия почти кончились. Ты просишь меня о помощи, значит должен быть уверен, что я справлюсь. Наверное, тебе трудно признавать мой авторитет хоть в чём-нибудь, учитывая сколько раз мы с тобой собачились из-за учёбы. Но, знаешь ли, я хорош во многих вещах. Ты бы понял это, пообщайся мы немного подольше, но самое очевидное прямо сейчас – химия.

Кира вздохнул. Он не хотел соглашаться с одноклассником, но кое-что в его словах было правдой: Аверин единственный, кто разбирался в химии действительно хорошо. Тошно было признавать это.

– Так ты поможешь, Шерлок?

– Ещё бы, мой дорогой Ватсон! Сядем вместе.

Они вышли из класса. Ни на минуту Кира не переставал прислушиваться: к речи, к звуку шагов, к ровному дыханию – Аверин не был так же понятен как Ленка или бабушка. Или, правильнее сказать, не был так же привычно понятен.

– Меня пугает, что ты согласился так быстро.

– Нужно было повыделываться сначала? Поторговаться? Попросить что-то взамен? – Аверин на секунду остановился, задумался. – Погоди, это звучит заманчиво.

– Вот уж не надо. – Кира протестующе мотнул головой. – Хотя, если я получу пятёрку, то, может быть, и правда прощу все твои прошлогодние выходки.

– А ты разве уже не простил?

– Нет. Я притворялся.

Засунув руки в карманы, Аверин остановился и качнулся на пятках. Они находились в нескольких шагах от кабинета химии, и Кира с напряжением смотрел в дверной проём, из которого по полу расползался мягкий солнечный свет. Волнение охватило его и заставило, поёжившись, дёрнуться. Стало как будто холодно. Часы на руке завибрировали.

– Как прямолинейно. Не удивительно, что у тебя нет друзей.

– Это должно быть обидно, да? И у меня есть подруга вообще-то.

– Кто? Михайлова? Нет, вы с ней точно не друзья.

По спине пробежали мурашки. С каждым новым словом Кира слышал себя всё меньше.

– Разумеется. Я говорю не про неё.

– Про кого тогда?

Заторможенное молчание. Нужно было поскорее попасть в кабинет, пока не захотелось развернуться и убежать.

– Какая разница? Она всё равно учится не в этой школе.

– И как вы тогда познакомились?

Светлые глаза смотрели всезнающе хитро. Если бы Киру спросили, чем именно запомнились ему школьные уроки химии, он бы вместо ответа размазал по рукам целый тюбик голубой краски.

– Ходим в художку вместе.

– Удивительно, какой человек способен с тобой уживаться. – Аверин тихо, без злобы, смеялся. Он не отводил взгляд, и это начинало нервировать. В момент, когда захотелось сказать что-нибудь гадкое, Кира прикусил язык. – Вот бы познакомиться. Как её зовут?

– Мари. По понедельникам, средам и пятницам с четырёх до шести. Но ты ей не понравишься.

– Откуда тебе знать? Я умею нравиться людям.

– Мне ты не нравишься. – Кира поморщился.

– Ты просто упрямый. Каждого можно очаровать, если знать, с какой стороны подступиться.

– Её очаровать точно не получится.

– Может, я окажусь в её вкусе?

– А вот и нет. – Кире надоело переминаться с ноги на ногу в коридоре, и он вошёл в класс. – Держись подальше от моей подруги. У неё аллергия на таких как ты.

– На симпатичных химиков? На голубоглазых шатенов? На людей в оксфордах?

– На мужчин.

Ядовитый запах моющих средств, исходивший от пола, противное гудение тусклых ламп и расставленные на партах коробки с реактивами погрузили в транс – слегка покачиваясь от усталости и волнения перед лабораторной, Кира на ватных ногах прошёл мимо своей парты в самый конец кабинета, уселся на стул и задумчиво – а точнее, бездумно – стал рассматривать содержимое коробки.

Аверин остановился рядом. По его лицу было видно, что он с трудом пытался осмыслить полученную информацию. В нахмуренных бровях пролегла тонкая морщинка треснувшего самолюбия.

– Двигайся. Я сижу слева.

– Какая разница?

– Большая. Я левша.

Кира молча сдвинулся на соседний стул. Он с ужасом осознавал, что в голове его творился абсолютный беспорядок: звон стеклянных пробирок, обрывки странных фраз, которые всплывали в памяти совершенно невовремя, недовольный голос Ленки – развернувшись вполоборота она смотрела со своей парты – оглушающее безмолвие осуждения, стук каблуков, детские крики с улицы, формула сокращённого умножения. Ничего, что действительно бы могло пригодиться.

– Так трясёшься, будто от оценки жизнь зависит.

– Может и зависит. Я придушу тебя, если получу четвёрку.

День выходил странный – скомканный и тихий, не смотря на весь шум вокруг. Кира закрыл ладонями лицо. Он чувствовал себя запертым в собственной голове, маленьким и ничтожным, как старый компьютер, не понимающий, что от него требуют. Все слова были знакомыми, все формулы давно выучены, но он продолжал смотреть на них так, словно впервые увидел. Пришлось несколько раз прочитать задание.

Аверин не прекращал говорить. Прося у него помощи, Кира надеялся всего лишь задать пару вопросов в особо трудных местах – это было быстрее, чем прятать учебник на коленях и дрожащими руками искать нужную страницу с ответом. (К тому же, учительница химии, хоть и не ловила за руку тех, кто пытался списывать, всё равно умудрялась замечать каждое движение, а потом молчаливо ставила в тетрадь оценку на балл ниже.) Но одноклассник как будто решил сделать всю работу за двоих. Своими объяснениями он лишь сильнее сбивал с толку: постоянно жестикулировал, писал в черновике – ужасный почерк с длинными чёрточками у буквы «р» почему-то шёл под наклоном влево – и даже не давал прикоснуться к штативу с пробирками.

– Ну же, любовь моя, соберись.

Кира повернул голову.

– Что?

Аверин смеялся нервно. Он взял в руки мерный стакан, потом поставил его на место, сдвинул в сторону спиртовую горелку и зачем-то обернулся к окну. Взгляд его, беспокойный, метался из стороны в сторону.

– О, так ты меня слушаешь.

– Ты говоришь слишком быстро. Я не успеваю.

Кира пустыми глазами смотрел на схематичный рисунок, который он только что скопировал с черновика в тетрадь. Казалось, будто одноклассник только что, в перерыве между смутными попытками раздавать советы с высоты своего умудрённого опыта, сказал что-то гадкое. Но, как бы не силился понять, слышал в голове только размеренный стук стекла и шум воды в маленькой раковине.

– Я говорю, в молекулах сложных веществ атомы неметаллов с разной электроотрицательностью связаны ковалентной полярной связью. Тебе нужно написать это в вывод.

– А разве схемы недостаточно? Это не одно и то же? Что это такое вообще?

– Просто напиши. Мне ещё раз повторить?

– Не надо, спасибо.

Волнение серьёзно растревожило Киру, всколыхнув в нём волну разрозненных ощущений – словно бросило в самую пучину взбесившегося тёмного моря: вот он всплывал на секунду, смотрел по сторонам, вглядывался в строчки собственных записей; а потом снова проваливался в холодную воду, задыхался и чувствовал, как над головой проплывали древние хтонические твари.

– В случае, если к ацетилену добавить пропин, то становится возможным получение толуола. – говорили они булькающим голосом, похожим на вой старых труб. Кира был уверен, что слово «добавить» ему определённо знакомо.

Тот раз был первым, но с тех пор подобное случалось чаще и всякий раз начиналось внезапно – в школе, дома, на улице – он застывал на ходу и встречался глазами с самим собой: тусклый виридиан с померкшими янтарными прожилками и грязный снег под окном бабушкиного дома. Случалось, он приходил в себя так же неожиданно, как и проваливался. Выныривал из воды, слышал в ушах звон и чувствовал назойливую боль чуть ниже затылка, словно хорошенько приложился головой о что-то тяжёлое.

– Где моя тетрадь? – показалось, что по рассеянности он убрал её вместе с пеналом и учебником.

– Отнёс химичке. Ты ведь сказал, что уже закончил. – бушующий океан становился гладью цирулеума. Любопытные глаза казались по-детски яркими и взволнованными.

С минуту – на самом деле не больше пары секунд – Кира таращился на одноклассника.

– Да? Ну ладно. – он открыл было рот, но тут же осёкся и мотнул головой, желая выплеснуть из них остатки солёной воды. В кабинете почти никого не осталось. Даже учительница, утащив с собой неподъёмную стопку тетрадей, скрылась за дверью лаборантской.

Аверин внимательно всматривался в экран смартфона и, если бы Кира поднялся со своего места прямо сейчас, увидел бы, что тот просто водил пальцем по пустому экрану.

– Спасибо, что помог.

– Пожалуйста. – школьник убрал телефон в карман, в движениях его искрились нервная решительность. – Давай сидеть вместе каждую химию?