Читать книгу Высшая степень обиды - - Страница 10

– Мам…  – негромко позвала я от порога, –  ох…  девушка,  а куда вы дели Тамару Платоновну, которая  жила здесь раньше?

   Мама тоже охнула и быстро встала с кресла перед телевизором, улыбаясь и  поправляя  короткую стрижку.  Пошла ко мне, широко раскинув  руки…

– Глазам не верю –  Зайка!  Что ты творишь?   А если бы я сердцем разорвалась?  – крепко обняла она меня и прижала к себе, не отпуская.  Я дышала ей в шею и давилась подступающими слезами.  Справилась.  Попыталась оправдаться:

– Я же шепотом  звала.  Что ты всегда так пугаешься?  Я тебя просто не узнала, мама, ты не болеешь?  Выглядишь потрясающе, но похудела сильно, –  оторвалась я,  рассматривая  четкую линию скул, мелкие морщинки на лице…  суховатом теперь, а не мягком и округлом, как раньше.  Не было больше низкого пышного узла из  русых волос, не было шикарной  женщины в зрелом возрасте,  зато был живой блеск в глазах, подтянутая фигура и еще… запах?

– Чем это пахнет,  мам?

– Хэх… слышно, да? –  расстроилась она, поворачиваясь к своему плечу и нюхая его.

– Нет, это, скорее – от  волос.

– Ну да,  все-таки нужно  не косынку, а купальную шапочку…   Зайка!  У нас теперь есть корова.

   Твою маааать…

– Чудно… – пролепетала я.

– Ты полюбишь ее.  Я научу тебя дойке.  Я-то училась по интернету?  Потом познакомлю вас.  А пока…  бегом в душ, переодевайся  и будем кормиться.

    Оставив  вещи в своей комнате, я послушно прошла в ванную комнату  и стала под душ.  И было мне не по себе…  Корова.  Я… и любимая мною корова.   Перспектива  так себе – я, мама и она…  ладно, это потом.

     Мы поужинали  яичницей и салатиком из помидоров и зеленого лука (мама никого не ждала и поэтому не готовила) и поговорили.   Вернее,  я рассказывала, а она почти все время молчала и внимательно слушала, изредка кивая.   Потом, устроившись  на диване и отзеркалив одну и ту же позу – обняв диванные подушечки и прижимая их к животу, мы  замолчали обе.

     Было поздно,  уже наступала ночь, но свет мы не включали.  Старый  дом тихо и таинственно потрескивал, поскрипывал   и пах знакомо и уютно.  После еды хотелось спать, и чувствовала я себя… непонятно.  Но это, скорее всего, от усталости.  То, что мама пока прокомментировала мой рассказ об Усольцеве только угрюмым выражением лица, не настораживало.   Она никогда не спешила с выводами и решениями.  Уверена, что и не сорвалась бы вот так, как я.  Сама она в похожей ситуации поступила совершенно  иначе.

   Совсем стемнело.  Мы сидели уже минут двадцать и уютно молчали.  Я думала о ней –  женщине, которая  всего  полгода назад, в свои шестьдесят,  не представляла себя без каблуков и  шикарной прически, носила шляпки  и юбки…  Бывший директор и распорядитель огромных фармацевтических складов, представительная во всех отношениях  дама…  Сейчас она переехала из Питера в Новую Рузу,  похудела,  загорела, подстриглась, влезла в джинсы с футболкой и завела себе корову…

– Зайка, ты нормально?  Давай  ложиться спать,  – отозвалась, наконец, из темноты мама, – завтра  рано вставать  и вообще…  огорошила ты меня.   У меня тоже есть для тебя новость,  только хорошая.  Может, слегка подсластит… но  это долго рассказывать,  все  завтра.

– Давай, мам, я и сама почти сплю, – опустила я ноги на пол  и  отложила в сторону подушечку.

– Проснешься – меня может не быть дома, но ты не переживай, это ненадолго.  Только… если вдруг подойдет мужик затрапезного вида и будет просить на опохмел – гони его.  Ничего не давай.

   Я сразу проснулась.  Посмотрела на нее и покачала головой.

– Если завтра этот мужик придет – я  дам.

– Соседка будет недовольна, – проворчала мама.

– Дам… в смысле – денег, мам, – качнула я головой  с укоризной.

– Я поняла. Да и вряд ли он еще  способен  на что-то, кроме – пить.  В чем дело, Зай?

– Это… психологическая травма, наверное.

– А не слишком их на тебя одну? –  вздохнула она.

– Эта неглубокая, но безусловная.  У нас когда-то  умер мичман… сравнительно  молодой еще.  Ходил, просил по квартирам на опохмел.  Не давали, само собой – по разным соображениям.  И я тоже.  А  утром его нашли на первом этаже в нашем подъезде – холодного.  Может, он и не сразу от меня…  Так что  немного, но дам.  Много у меня и нет – я почти совсем без денег… пока.

– Про это поговорим  завтра, – пообещала она.   Погладила меня по руке и пошла к себе.  С порога кинула:

– И зачем их таких держат в армии?

    Я не ответила.  Уже лежа в постели, думала об этом.  Будто не о чем больше…  Просто изо всех щелей  полезли разные мысли и воспоминания в тему.

    Не  конченых алкоголиков, а пьяниц, в армии, как правило,  терпят долго.  Делают внушения, находят способы  ударить рублем, перебрасывают на такие должности, чтобы не маячили, но не увольняют до последнего.   Этот предел наступает тогда, когда запои  начинают  угрожать службе непосредственно, а значит и толерантно настроенному  до сих пор начальству, которое несет ответственность за исполнение этой службы.

    Почему держат?  По разным причинам…  Таким человеком легко управлять, манипулируя  его чувством вины и страха перед увольнением.  Зависит от личности, конечно, но пьяницы иногда становятся  ушами и глазами начальства.  С  таким можно не церемониться и излагать самыми крепкими словами свое мнение  о нем – пьяной скотине,  и о такой службе в целом,  а может и жизни заодно.  Однажды Виктор устроил мне экскурсию  на лодку и я невольно стала свидетелем… Он  жестом показал мне, чтобы прикрыла уши, а сам поспешил остановить беснующегося командира.  Но я успела услышать:

– Вы – скот, мичман.  Пьяная курва!  Не тряситесь мошонкой!  Отвеча-ать!!! Смотреть мне в глаза…!

   И да – всегда на "вы".  В любом случае.  На флоте принято так – уважительно.

    Но в основном  не увольняют потому, что где-то таких пьющих  понимают, а где-то еще и сочувствуют им.  А еще, наверное,   подсознательно допускают для себя вероятность в будущем оказаться в такой же безрадостной  ситуации. Я вообще не помнила среди знакомых мне мужчин  трезвенников по убеждению.  Потому что, к сожалению,  вовремя выпить иногда означало  еще и вовремя снять стресс, а этого добра на службе было выше крыши.

   Вспомнилось, как  люто, совсем не пьянея, пили Виктор, его командир и зам. по воспитательной работе, когда у них погибли два матроса.  Это было  неосторожное обращение с оружием – один нечаянно застрелил другого и тут же застрелился сам.  Они были земляками и друзьями.

   Тогда на флоте существовало такое понятие, как  «недофинансирование».  Продавались за бугор авианосцы и утилизировались  подводные лодки, распродавались здания и территории…  Усольцев  долго потом вспоминал  «Золотую рыбку».  Золотую потому, что если бы лодка была сделана из чистого золота, то все равно стоила бы дешевле.  Корпус из титана в будущем мог прослужить в десятки раз дольше стального, но…  металл этот можно было выгодно продать – лодку распилили.

   И в это же самое  время средств на лампы  в фонарях охраняемого периметра  то ли у флота, то ли у министерства не хватало категорически.  А мальчишки в карауле боялись… непонятно чего, но боялись.  И  в темноте скрипели по снегу  вдоль колючки с досланным в ствол патроном, что было строжайше запрещено инструкцией.  Перед сменой они разряжали  автомат под единственным горящим фонарем, но там в тот день тоже перегорело…  Зимой, в  морозы,  лампы наружного освещения вообще перегорают быстрее.  И в темноте наощупь  получилось так, как получилось…

   Виктор говорил тогда, что больше никогда не видел за один раз такого количества генералов – из Москвы приехали разбираться.  В армии и на флоте  всегда было негласное, но всем известное  правило:  если виноватого нет по определению  или он по какой-то причине не найден, то его назначают.

   Командир, замполит и Виктор…, а это были его подчиненные, которых выделили  в наряд на охрану порта. Эти трое целыми днями писали объяснительные, а  еще их опрашивали, их собеседовали, составляя свое личное мнение,  все проверяющие по очереди.   А вечером после всего этого они  заваливались  пить почему-то именно в нашу квартиру.  Не к командиру и не к замполиту, у которых    жилье было  более-менее, а к нам с Усольцевым в крохотную семейную общагу.  Я с беспокойством смотрела на осунувшееся лицо и воспаленные глаза мужа и молча накрывала на стол. Потом уходила с кухни, чтобы не мешать им.   Они не шумели и не мешали спать детям, там было тихо, только слышался негромкий разговор.

   В третий такой вечер,  ближе к двум часам ночи я вошла к ним и миролюбиво спросила:

– Мальчики, может уже хватит?

– Зоенька! – подхватился замполит облобызать ручку. А командир  мотнул головой, и Виктор достал еще одну рюмку и поставил ее на стол.  Мне  вежливо предложили:

– Вы с нами, Зоя?

– И сразу расходимся, – согласилась я, опрокидывая в себя коньяк, –  царствие небесное…

– Сегодня мы пьем не за царствие, –  хмыкнул замполит, – мы,  собственно…  за  состоявшееся  уже оскотинивание.  Вынужденное, принудительное – как?  Или же это врожденное и просто вылезло  нежданчиком.

– Спорный вопрос,  – задумчиво протянул командир, – всегда зависит от человеческой натуры.

– Зой, – поднял  глаза мой муж, –  тут такое…,  а мы трясемся  за свои шкуры, потому что там, – взглянул он в потолок, –  нужна кровь.  Все равно – чья, но ее  нужно много.  Чувствуешь себя скотом, матери их завтра приедут…  что скажешь, родная?

   Заговорил командир:

– Пацаны боялись…  Я не знаю чего, но с патроном  в стволе  точно ничего не страшно.  Лампы теперь дадут.  А завтра решится, кого из нас троих  грамотно оприходуют, Зоя.  Ну, это так…  на злобу дня,  а вот что по нашему вопросу?  Вы как считаете?  Вынужденное  оскотинивание существует?  Или скотство  в крови?

– Не знаю… вы слишком резко, наверное.  Я бы выбрала другое слово,  но думаю – нет позора, если человек переживает  за благополучие своей семьи и опасается незаслуженного наказания, которое  угробит его  будущее,  – наскоро определилась я, – а теперь хватит  философии – по домам! Выспитесь.  Вить… иди уже мойся, я провожу гостей.

– Да не то, чтобы…  но мерзко все это.  Хорошо,  – поднялся  Виктор из-за стола, – выполняйте, товарищ командир – все моя Зоя говорит правильно.

   Тогда уволили замполита.  Наверное, все же командир лодки и боевой специалист  были более ценными кадрами,  чем он.  Уволили со сложной  формулировкой,  и было не так важно  – что там написано.   В те вечера они даже не пьянели толком, хотя выпито  было немало – стресс сжирал градус, но будь на их месте кто послабее…

   Может,  именно в связи с такими вот случаями – далеко не единичными,   пьяниц  в войсках  не оправдывали и  не любили, но понимали и  терпели до последнего – знали, что не застрахован никто.  И может статься, что когда-нибудь единственный доступный способ не сойти с ума будет – напиться в хлам.  А тебя в свою очередь поймут.  Ну, это больше  мои соображения… Но они  очень похожи на правду.

   В роду Усольцева не было алкоголиков, сам он до нашей  свадьбы не светился передо мной в пьяном виде, и  последнее чего я боялась, выходя замуж, это его алкоголизма.  Но когда мы только прибыли к первому месту службы,  началось что-то непонятное…

   Мой муж регулярно, пару раз в неделю – точно, стал приходить со службы поздно и пьяным.  Пили господа офицеры коллективно и культурно – в офицерском  ресторане  «Белые ночи».  Потом – утром, Усольцев мучился головной болью, молчал и смотрел виновато, а  вечером  перед этим невнятно блеял, что отказаться он никак  не мог – это был почти приказ и отрываться от  коллектива это… и что он вливается в него… и что – просто никак, потому что…

     Разные люди в пьяном  состоянии выглядят по-разному.  На лице моего молодого тогда мужа в сильном подпитии  рисовалось особенное выражение – блаженно-идиотское.  Для себя я категорически отрицала его в таком состоянии. Это был не он – мой Витя, а совершенно чужой мне и не очень умный на вид человек.  Когда он падал  в кровать,  я молча спихивала его ногами,  и он валился на пол.  Ворчал, ловил подушку и засыпал там.

   Пару недель я  еще пыталась понять и терпела все это, но потом Усольцев получил ультиматум – или он находит в себе решимость отказать коллективу и вливается в него как-то иначе, или  я сегодня же записываюсь на прием к адмиралу.  И рассказываю, как командование одной лодки делает все для того, чтобы разрушилась  молодая семья. А она разрушится.  И – как отрезало.  Оказалось, что отказаться  можно было.  И неизвестно – чем все могло закончиться… может и ничем страшным, но мне казалось тогда, что остановила я его вовремя.

   Чуть позже я кое-что узнала  и  даже немного поняла его, хотя и не оправдывала – когда лодку с  Севера отправляли в длительный ремонт, на нее списывали со всех экипажей  самые, что ни на есть… сливки общества.  Ненадежные офицеры  сливались туда так же, как и дурные срочники.  Относительно вменяемой оставалась только верхушка экипажа, но и эти ребята, поставленные перед фактом такой подставы,  оказывались под прессом обстоятельств.  Виктору не повезло  – он сразу попал  в такой экипаж.  Но не сломался, не возненавидел службу во всех ее проявлениях, не спился, в конце концов.   Я тогда помогла, но это был  единичный случай, а еще имелась общая закономерность.  Он справился.

   Когда  оборзевшие старослужащие отказались стать в строй по сигналу тревоги, они были смыты  Усольцевым с коек струей воды из брандспойта.

    Пьяный бунт годков тоже был подавлен силами младшего офицерского состава.  Цель была – утихомирить, но не покалечить.  А еще приходилось уворачиваться от топора, снятого с пожарного щита на пирсе.  Свой авторитет в этой ситуации  Усольцев не завоевывал, он его насаждал силой.  И скоро уже говорили – летеха е…тый,  лучше с ним не связываться.

   Теперь же…   Паша  намекал  на то, что Усольцев сильно жалеет, и если  это правда…  И когда он вернется, а я вот так уехала…  Не острую  тревогу, но какое-то мучительно-беспокойное  чувство эти мысли вызывали.  Взгляд нечаянно упал на комод – оттуда на меня смотрел Николай Чудотворец.  Я поползла с кровати… и застыла.

   Я все сделала неправильно.   Неопределенность наших  отношений  сейчас, их незавершенность и  недосказанность…  все это оставляло иллюзию того, что между нами все еще протянута если  не стальная струна, как раньше, то  ниточка – точно.

   Так же, как и пьяного когда-то, сейчас я будто бы и отрицала для себя его вот такого – незнакомого, чужого,  предавшего меня Усольцева.  Но в то же время еще чувствовала своим. Иначе, почему мне так неспокойно на душе из-за того, что он сейчас в море?  Почему сжимается все внутри при одном только намеке на мысль, что он может спиться к чертям?!  Или просто одноразово ужраться в хлам и  отчебучить  что-то непоправимое?

   Поэтому все неправильно.  Душой  я была  все еще там – с ним.   Хотя физически  здесь – рядом с мамой… и коровой.  Господи…   Я же всегда чувствовала свою причастность  к большому делу, которым занимался муж, чувствовала себя живой частичкой флота и всей той значимой, напряженной  и очень важной жизни, которой жил  военный север.  И что теперь, здесь? Справлюсь я?  Если бы еще не эта злополучная корова…

   Тоска пронзила неожиданно остро,  холодной гадюкой зашевелилась в груди, скрутилась там тяжелым клубком…  Я встала, выщелкнула из облатки таблетку снотворного, проглотила ее  и потянулась к иконке…  Это казалось очень нужно, просто жизненно необходимо.  Я обещала  Розе Давлятовне,  просто обещала.  Или не просто…