Читать книгу Запах ночных фиалок. Рассказы и повести - - Страница 19

Я замёрзла. У меня, как у героя Мягкова из «Иронии судьбы», ботиночки на тонкой подошве. Я сильно хотела в туалет, под плед и горячего чаю с карельским бальзамом. Именно в таком порядке.

Но я не могла вот так – взять и уйти. Бросить её посреди улицы. Она за меня держалась, как утопающий за соломинку.

В прямом смысле.

Вцепилась в мой рукав в начале разговора, чтобы привлечь внимание, да так его и не отпустила. Как сейчас вижу – маленькая цепкая рука в белой шерстяной варежке. Между зачёсом и началом рукава видавшей виды шубки – покрасневшая полоска голой руки. Я хорошо рассмотрела детали, потому что в глаза смотреть не могла..

Помните – настоящие шерстяные варежки, если их бросить сушиться на горячую батарею, превращаются в узкие «валенки»? Вот такой, скукоженной и вылинявшей, выглядела Ирина, моя старая знакомая.

Оказывается, на днях она осталась одна. Ну, как одна… С дочкой Маришкой. А муж – обожаемый Павлушка – ушёл жить к другой женщине.

Особенная манера разговора – сплошь и рядом слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами – это единственное, что бесило меня в ней. Она и себя называла не иначе как Иришкой.

А так была Ирина доброй, работящей и вроде неглупой женщиной.

Я постаралась спрятать в недра обмотанного вокруг шеи снуда лицо, оставив на виду только глаза, и стала тихонько обдувать горячим воздухом замёрзший кончик носа. Не забывала при этом кивать, мол, слушаю и понимаю, ага-ага-ага…

– Павлушка, он же у меня болезненный, гастрит у него. Я ему всё свеженькое: яички домашние, молочко, творожок, сметанку – всё деревенское, картошечку только с рынка, мяско -только курочку, чтоб ни жиринки. Как придёт, всё горяченькое. Утром чаёк целебный в термосе настою, к вечеру – кефирчик приготовлю. А она? Разве будет она, как я…

Тут меня понесло.

– Ирин! Ты сейчас про кого?

– Как про кого? Про Павлушку.

– Так он же не сын твой?!

– Какой сын? Муж он мой. Быыыывший…

И – смотрю, у собеседницы моей губа задрожала мелко-мелко, как у кролика, который к морковке подбирается. Были у деда моего такие в детстве, насмотрелась.

– А ты не думала, что ты его своей опекой так задолбала, что он спал и видел, как от тебя сбежать?

– Ну кто ж от хорошего-то бегает? Это сглазили нас. Сама виновата. Не стоило на каждом углу говорить, какой у меня Павлушка золотой, как у нас всё хорошо! Это как с колготками… Я вот как… не скажу, а подумаю, мол, колготки хорошие попались: давно ношу, а ни одной затяжки нет – так сразу или порву, или петля побежит. Так и тут.

Перед новым годом гуляли в кафе, типа корпоративчика, праздник часика на три, я потом к Маришке, домой скорей. А он у себя там, праздновал, в своей шарашкиной конторе. Я-то на новой работе – от коллектива оторваться не могу. В один день получилось, гуляли. Ну, я про Павлушку-то девулькам своим и рассказала. И как зарплату всю отдаёт, и с работы сразу домой, и как тихо-мирно перед телеком мы с ним кино вместе глядим. Всё. Сглазила. Как в соль села. Не зря говорят – чем похвалишься – без того и останешься!

После праздника этого – как подменили Павлушку. Сперва задерживаться стал, типа на выезды, за дополнительную оплату. Потом – смотрю, глаза прячет, как поздно придёт. Поняла я это так, что не заплатят ему за эти вечерние выходы, утешать стала, мол, не жили богато, не стоит и начинать.

А он как разозлится. Не даёт даже приласкать, руки скидывает. Как закричит, мол, не в деньгах дело! Я ему тихонько, мол, а в чём, Павлушка? А он аж с визгом: «Не называй меня больше никогда этим дебильным именем! Павел я, поняла? Павел!» И – на улицу. И дверью так хлопнул, что ключница из стенки на пол шмякнулась.

И ночевать не пришёл. А я всю ночь не спала, думала, у мамы он, бедный, ночевать остался. Первый раз такое. И к утру не пришёл. Я на работу к нему прибежала – он там. Злой, как чёрт. Говорить не стал, сказал, мол, дома поговорим.

Он тогда уже к ней пошёл ночевать, я думаю. Она молодая ещё, и готовить-то, думаю, не умеет. Пропадёт Павлушка мой. Гастрит сразу обострится. А ему же надо…

И опять всё с начала. Про яички. Про творожок.

Ну, тут уж я не стерпела. Поняла —не убегу сейчас – точно оконфузиться придётся посреди улицы.

Решительно вырвала рукав из её ручонки и, глядя прямо в глаза, спросила:

– Ирин! Ты в чай сколько ложек сахара кладёшь?

– Павлушке? Или Маришке? – собеседница моя даже опешила, – при чём тут чай?

– Не важно. Хоть себе.

– Себе – две. А им – по три ложечки. Повкуснее чтоб.

– Ир, а вот если в чашку твою кто-нибудь 10…нет, 15 ложек забабахает, вкусный будет чай?

– Ну… нет… Приторный. Не чай это уже, – раздумчиво бормотала моя тоже замёрзшая напрочь собеседница.

– Так и муж твой. Приторно ему от твоих кашек и яичек. Нестерпимо. Ну не смог он твою супер заботу переносить. Поперёк горла она встала, как кость рыбная. Подавился. Мужиком побыть захотелось! Сколько ему лет?

– 39. Почти 40.

– Вот. А ты ему кефирчик перед сном. Носочки глаженые. Мужиком ему быть охота. А не сыночкой. Залюбила ты Павлушку своего, вот и – сбежал!

– Так… ты думаешь, Танюшка… вернётся он ко мне? К нам с Маришкой?

– Думаю, да. Такие к дому привыкают. Как коты.

И я, махнув рукой на прощание, посеменила мелкими шажками в сторону дома. А она – в свою сторону. К Маришке.

Я бежала и думала: бывают же такие мамоподобные жёны, которых хлебом не корми, дай за мужиком, как за больным или ребёнком, поухаживать. Занянькают до упора. Ещё и оправдание себе находят!

Это ж надо додуматься: не виноватая она! Это синдром похваленных колготок сработал. И смех, и грех.