Читать книгу Перед Европой - - Страница 8

– Я читал одну книжку автора метода, в которой он говорит о нем, в конце, впрочем, вся книжка к этому и ведет. Из тех книжек, где известные факты и понятия подгоняются к известной идейке.

– Значит, толкованьице отца дьякона не пришлось вам по душе? – спустились вниз по улице, ни одного человека, ворота и калитки заперты, повернув в сторону, противоположную улице Ермолова, завернули в небольшую улочку.

– Я еще тогда, когда прочел эту книжку, обратил внимание на некоторые любопытные мысли насчет конца мира, главным образом на это наложение семи эпох. Это любопытно; кроме этого, есть еще кое-что занимательное, впрочем, очень немного. А вам это интересно?

– Не особенно, а если честно, почти совсем не интересно. Интересны факты и истории, которые он любит рассказывать, – она рассмеялась, – я вам как-нибудь расскажу. Он сам тоже. Я иногда люблю за ним наблюдать, когда он что-нибудь рассказывает и страшно увлечется, как сегодня; особенно увлекается, когда говорит об антихристе, он сегодня не дошел до него. Эта тема, кстати, то есть антихрист, его конек. Когда толкует, почти всегда съезжает на нее и может говорить о нем с утра до вечера. И – знаете? Иногда даже очень симпатизирует ему. И не может стать на одну из точек зрения на него, с одной отрицают за ним всякие достоинства, а другая, наоборот, признает всяческую гениальность. – Она опять рассмеялась. – Какой нелепый этот Урбенев, ха-ха! Странное лицо. Да, я тоже не могла понять выражение. Очень определенное, а лицо деревянное. Заметили, как он улыбнулся, когда дьякон сказал, что автор метода невежественный резонер? Ха-ха-ха! И ему очень досадно было, что дьякон об этом сказал, видели? У него дернулось лицо и сжал зубы.

– Кто этот Сарош, который приехал поддержать этого Псоя Иудовича? Ха-ха-ха!

Веселый смех и потом:

– Он из «России во истине», из… кажется, это называется молодежным отделом. Их направили, чтобы помочь Псою, – смех, – Иудовичу. Псой Иудыч живет тоже в N. и баллотируется оттуда. Главный противник отца. На третьем месте, кажется, «Великая Россия», дальше не знаю.

– А когда выборы?

– Через три дня.

Перед деревянными ветхими и когда-то коричневыми воротами остановились. За воротами слева был одноэтажный деревянный дом, тоже старый, с просторной верандой, тянувшейся почти до конца дома. С двух других сторон двора были какие-то сараи. Почти посередине двора стоял спиной к ним и что-то делал человек в светлой рубахе.

– Абдулла! – крикнула, добавив: – это конюх Таурата.

Конюх повернулся и быстро пошел к воротам, открыл калитку справа от ворот. Конюх был рыж, с довольно длинными падавшими на глаза прямыми волосами. Рукава рубахи с большими тонкими клетками завернуты над локтями, рубаха на несколько верхних пуговиц расстегнута, и Еленский увидел странный медальон, висевший на грязной нитке – какие-то нанизанные полупрозрачные желтые, красные и зеленые округлые пуговки, с белым мутным округлым камешком сверху.

Пожал руку Еленскому. Кисть была твердая и длинная.

– Это можно. Это с удовольствием, – повернулся, очень внимательно оглянув Еленского, пристально взглянув в глаза, пошел, немного загребая ногами в старых, заштопанных в десятках мест голубоватых джинсах, в старых изорванных кроссовках. Предупредил Еленского насчет разбросанной навозной кучи, занимавшей середину двора, рядом с которой лежала куча зеленоватого сена, которым был на две трети набит сарай у угла дома. Очень приятно пахло навозом и сеном. Кроме сарая с сеном, на противоположной воротам стороне двора стоял еще длинный сарай, закрытый. Напротив дома протягивались три сарая, в двух были стойла, третий был тоже закрыт, но, когда они проходили мимо, в нем слышалось движение и какие-то звуки. Стойла в крайнем от ворот сарае были открыты, в двух стояли головами во двор две темные гнедые лошади с черными прямыми блестящими гривами и прямыми длинными хвостами.

Кроме этих двух жеребцов, лошадей не было: все лошади почти всегда были, как сказал конюх, говоривший с капельку заметным кавказским акцентом, «на альпийских лугах». Лошади узнали Ольгу и обе потянулись, весело глядя на нее черными глазами. Конюх вывел одного, у которого черная тщательно расчесанная грива была заплетена впереди с одной стороны в несколько длинных тонких косиц с цветными ленточками.

– Алмаз зовут. Призовой жеребец, да и тот, – кивнул рыжей головой на другую лошадь, – да охромел. Зверь, а не лошадь. Смотреть надо, на минуту не оставишь. Недосмотрел, который ездил, на скачках в Москве, бросился на другого жеребца перед выпуском, подрался. Пока разнимали, трех человек поранил. Ногу сломал.

Оба жеребца, действительно, выводились с какой угодно целью, но не с тем, чтобы поражать быстротой, об этом даже малоопытному глазу Еленского говорили чересчур широкий и грузный корпус и довольно толстые ноги. Шеи были тонкие. Жеребец, стоявший у навозной кучи, застоялся и переминался. В то время как Еленский осматривал его, конюх незаметно и внимательно поглядывал на него, стараясь понять, знает ли он толк, и если знает, то насколько. По тому, как конюх говорил с ним, уведя лошадь, Еленский понял, что тот угадал верно.

Из дома, пока он, войдя в стойло, осматривал вторую лошадь, похудевшую от долгого стояния и которая только начинала свою карьеру (у Алмаза уже было два вторых места, и несколько раз брал третьи на всероссийских скачках, в то время как этот жеребец занял один раз второе место), по крыльцу веранды спустилась девушка лет двадцати двух с повязанным на голове разноцветным платком и начала перекладывать лежавшее на земле сено. Весело блеснув глазами, поздоровалась с Ольгой, совсем не стесняясь, выслушала имя Еленского, улыбнулась ему, и потом он поймал несколько раз на себе ее черный любопытный и улыбающийся взгляд.

Когда собирались уходить, Абдулла спросил у Еленского, не желает ли он поглядеть овец. – Валлах! какие овцы! Редкие! Не везде таких увидите. Какая шерсть, курдюки! – Ольга сказала, что овцы, действительно, отличные.

Конюх, подойдя к сараю, стоявшему после стойл и недалеко от ворот, снял с заржавленного полукольца заржавленную перекладину и сильно толкнул низкую дверь, которая все-таки открылась, задев за землю, только наполовину. Послышался легкий топот и движение. На темной утоптанной гладкой земле везде лежали поблескивавшие в полумраке черные катышки. Очень сильно и тоже приятно пахло. Когда они вошли, овцы еще пожались к стенам и друг к другу. Два или три барана стояли, повернув к ним головы. Абдулла, понагнувшись и растопырив руки, пошел, овца вырывалась и упиралась, мекая, наконец, изловчился схватить, вскинул на руки брюхом вверх и, хохоча, понес к ним.

– Какой жир! Пощупайте! пощупайте! А руно! Ай, руно! А курдюки, валлах! – быстро опустил овцу, бросил ее, повернув задом, и Еленский с омерзением увидел длинные и, действительно, очень жирные курдюки.

У тучных черноглазых овец были тонкие маленькие чудесные мордочки, черная блестящая шерсть внизу была длинная и вилась кольцами.

– Что, не надумали ставить Зою? – спросил конюх, усмехаясь, когда они выходили со двора. – Жалко, жалко. Видели? – обратился он к Елен-скому. – Увидите. Валлах! валлах! – он щелкнул языком. – Пуля. На всероссийских скачках, если потренировать месяца три, как следует, точно первое место возьмет. Продать не думаете? – спросил он, рассмеявшись.

– Влюбился в Зою, как только увидел, – улыбаясь, сказала Ольга, когда вышли и пошли по дороге. – Он и Таурат раз тридцать предлагали продать. Вы увидите. Английская кобыла, и, правда, прекрасная. Кроме нее, у меня две лошади, обе арабские, жеребец и кобыла.