Читать книгу Под прусским орлом над берлинским пеплом - - Страница 11

Прошло, может, полтора месяца, когда я в последний раз писал здесь. Это не из-за моей лени. Из-за работы, внезапно упавшей на плечи. Я прихожу настолько уставшим, что моих сил едва хватает дойти до кровати, и упав на неё, практически без сознания, тут же засыпаю. Просыпаюсь в пять утра и начинаю работу до самого вечера. Иду в… Да, я слишком поторопился. Нужно расписать всё, что со мной произошло, чтобы продолжить.

Так и закончилось наше первое знакомство – бегством неуловимой девчонки, разбрасывающей листовки, будто семена бунта. Четыре дня я проводил вечера в баре "У Фрица", как охотник, выслеживающий дичь. Располагался так, чтобы хорошо видеть входную дверь, и сидел до глубокой ночи, пока сам Фриц не начинал намекать, что пора и честь знать. Я сам попросил его будить меня в нужное время, чтобы успеть домой до того, как Гидеон запрет двери. Фриц же, получив в первый день вместо восьми пфеннигов целую золотую марку, привечал меня, как самого дорогого гостя. Сдачи "честный" баварец, конечно же, не вернул, зато держал для меня место и выполнял роль будильника.

Эти четыре дня не прошли даром. Я наблюдал не только за нарушительницей моего спокойствия, но и за простыми работягами. Вслушивался в их речь, перенимал интонации и обороты, учился их походке и осанке, небрежным, грубым движениям, их своеобразному "этикету", обращению с деньгами. Меньше всего мне хотелось выглядеть белой вороной в этом обществе. Я понимал, что бледность может выдать во мне аристократа, и начал баловаться гримом, пряча лицо под фуражками и шляпами.

Жизнь бара вращалась вокруг кружек с темным пивом, неуклюжих танцев и хриплых песен, вперемешку с громким смехом женщин, пьяными плевками, сигаретным дымом и кулачными потасовками. Работяги считали деньги, заработанные натруженными, черными от машинного масла руками, и непременно обсуждали начальство, не скупясь на крепкие словца.

Их жизнь была не проще, чем у богачей, хоть и лишена сложностей высших наук. Но их "наука выживания" была гораздо жёстче, опаснее и требовала не меньшей смекалки и упорства.

Я погружался в этот мир, словно в бурную реку, стараясь не потеряться в её течении и научиться держаться на плаву.

И вот, словно призрак, она вновь материализовалась в густом полумраке бара. Шустрые глаза, бусинки на маленьком круглом лице, стремительно скользили по толпе, выискивая новые лица. Заметив троицу рабочих в углу, она ловко выудила из-за пазухи три листовки и направилась к ним. Убедившись, что никто не следит, она оставила бумажки на столе и рванула к выходу, но один из рабочих перехватил её ловким движением.

– Что это за макулатуру ты нам подсунула? Дай-ка взглянуть, – прорычал черноволосый мужик, оскалившись.

– Революционная агитка, отпусти девчонку, тут эти крысы часто шастают, – усмехнулся второй.

– Агитка, – проворчал первый, сжимая листовку в кулаке. – Ты знаешь, что эти чёртовы революционеры моего брата убили? Кровь за кровь платить надо! Хотя эта мелкая ещё…»

Пока они препирались, я незаметно обогнул бар, протиснулся к двери и, изображая запыхавшегося посланца, подлетел к их столику.

– А-а-а, вот ты где, Августина! Я тебя повсюду ищу, – выдавил я из себя улыбку, стараясь, чтобы она не казалась слишком широкой.

«Августина» не растерялась.»

Поправив растрепавшиеся темно—русые волосы, кое—как собранные наспех, она изобразила на лице самое драматичное выражение, на какое была способна.

– Ох, Яцек! Tak biegłam… wrobili mnie! Chyba mam kłopoty…1

– Извините её, господа, – обратился я к рабочим. – Моя сестра потерялась и почти не знает немецкого. Подрабатывает у каких-то евреев за гроши…

Для убедительности я подошёл к столу, взял листовку, бегло прочитал и, нахмурив брови, бросил её обратно.

– Да что это такое?! Опять листовки! Клятые евреи! Начитаются всякой чепухи, а люди потом расхлёбывают! Не делай так больше, арестуют же!

В довершение спектакля я влепил «сестре» звонкую пощёчину, забрал остальные листовки и бросил их в камин. Рука заболела, словно я ударил по камню. С самых пелёнок мне твердили, что девочек бить нельзя, и это чувство было мне незнакомо и неприятно.

Но, кажется, представление удалось. Рабочие отвлеклись от «Августины». Полька стала им неинтересна, а я, как «заботливый брат», тут же схватил её за руку и, продолжая ругаться на выдуманном языке, похожем на польский, выволок из бара.

Судьба, словно шаловливый ветер, занесла её в мою жизнь. Августина… Имя, что я ей придумал, звучавшее музыкой, принадлежало Майе Юберрот – пятнадцатилетнему созданию с польскими корнями и глазами цвета грозового неба. В них читалась история не по годам взрослой девочки, вынужденной бежать из родного Замосця после страшной облавы жандармов. Вместе с братом Юстасом они нашли приют в Берлине, оставив позади осколки разрушенного мира.

Её хрупкая фигурка, обрамлённая простым одеянием, казалась потерянной в ночи немецкой улицы. Но взгляд… Взгляд Майи был полон непоколебимой силы и решимости, говорившей о несломленном духе.

Глаза её, были через чур большими на бледном лице, а под ними расположились два тёмных круга не от самой хорошей жизни.

Сама она происходила из типичного для Польши знатного, но обедневшего рода, и, как и многие другие, не желала навлекать неприятности на свою семью.

Знакомясь в разговорах, мы петляли дворами и закоулками, углубляясь в самые грязные берлинские муравейники. Майя обещала проводить меня обратно к Фрицу, как только я познакомлюсь с "самым замечательным человеком в мире".

Наконец, мы оказались напротив ветхого двухэтажного дома. Майя бросила быстрый взгляд на открытые окна, словно проверяя что—то, и, обретя уверенность, взяла меня за руку.

Мы спускались по темным лестницам, окутанные облаком смешанных запахов: сырости, грязи, крысиного помета и терпкого табака. Наконец, оказались в тускло освещённом помещёнии. За столом, склонившись в дугу, сидел худой, почти тощий человек с такими же, как у Майи, темными волосами. На плечи был накинут старый, потёртый пиджак, а сам он словно растворялся в клубах сигаретного дыма. Стряхнув пепел в старую жестяную банку, он макнул кисть в чернила, бережно стряхнул излишки и аккуратно вывел букву на дощечке.

– Юстас! – воскликнула Майя.

– Закрой дверь, ты же знаешь, мне нельзя простывать. Недавно кровь горлом шла – без тени разворота ответил Юстас.

Вдруг он поднял голову и, увидев моё отражение в маленьком, закопчённом зеркале, повернулся вполоборота.

– Кого ты привела? – спросил он, разглаживая одной рукой лист, прикреплённый к дощечке.

– Это Адам. Мы познакомились у Фрица, – ответила Майя. – Он помог мне. Спас от пьяных дураков»

–A jeśli nas wyda? Mieszkamy tu nielegalnie! Co myślałaś?2 – импульсивно заговорил Юстас.

–Nie wyda. Jest uczciwy, po prostu mi zaufaj3 – уверенно отвечала Майя.

– Nie spuszczaj z niego oczu. Pamiętaj, jak Karol został pobity4 – черные, словно два уголька, глаза Юстаса вспыхнули, устремившись на меня.

Я понял, что они обсуждают, можно ли мне доверять. Но доказывать свою честность пылкими речами не было в моих привычках. Я ещё только догадывался, куда меня привела Майя, и не испытывал никаких предубеждений по поводу их деятельности.

Опершись локтем на спинку стула, Юстас устремил на меня внимательный взгляд. В его глазах мерцала лёгкая печаль, но за ней скрывалась непоколебимая сила воли, внутренний стержень, не сломленный жизненными испытаниями.

Его взгляд был тяжёлым, пронизывающим насквозь, словно он пытался разглядеть в моей душе все сомнения и надежды.

– Как многое ты готов отдать за идею? – вопрос Юстаса внезапно разорвал тишину, прозвучав резко, словно выстрел. Он медленно потушил сигарету, поднялся из-за стола и, подойдя ко мне, скрестил руки на груди.

Болезнь иссушила его тело, сделав почти призрачно худым. Острые черты лица казались ещё более выразительными в полумраке комнаты. Тонкая рыже-каштановая бородка слегка тряслась, вторя дрожанию губ, сдерживающих приступы кашля.

В этой хрупкой оболочке скрывалась несокрушимая сила духа, готовность бороться за свои убеждения до последнего вздоха. Его глаза, тёмные и проницательные, буравили меня, пытаясь распознать истинные мотивы и оценить мою преданность делу.

Вопрос Юстаса завис в воздухе, требуя ответа. Это был вызов, испытание на прочность, приглашение вступить на опасный путь, где цена за идеалы может быть очень высока. Со мной говорил настоящий идейный революционер, бросивший в печь всё: семью, дом, сытую жизнь и даже, возможно свободу.

– Я… Я совсем мало знаю об этом – ответил я, чувствуя, как под проницательным взглядом Юстаса меня охватывает жгучий стыд.

Мне впервые показалось, что я делаю пародию на эту прекрасную жизнь. Неуклюжую. Уродливую. И это выглядит ещё большей насмешкой, чем простые смешки буржуа.

Я достал из кармана платок и нервно вытер грим, представ перед новыми знакомыми в своём обычном виде, не считая одежды.

– Я не рабочий. Мои родители очень обеспеченные. Я плохо знаю эту сторону жизни. И если вы выгоните меня, я не сообщу никому кто вы и где вы находитесь. Мне жаль, что за революционной идеей вам приходится так жить.

– Это называется свобода. Никого не бояться даже смерти. Не бояться ненависти, быть готовым отдать кровное. Улыбаясь нести красные транспаранты и взывать рабочих к пробуждению! Зажигать в их сердцах надежду на то, что всё это можно преодолеть. Знаешь, Адам, французская революция дала людям вдохновение. Многие хотят быть Робеспьерами, но не у всех получается. А меж тем, я знавал паренька, твоего ровесника, в Польше, которого жандармы избили поленьями до полусмерти, но он не бросил своей идеи. Сейчас сидит в тюрьме и не унывает. Письма передаёт. Неважно какого ты положения. Энгельс, вон, крупный капиталист, а состоял в Союзе коммунистов. Дело ведь, не в том из какого ты сословия, а в том, какого ты мировоззрения. Ты ищешь настоящий интеллектуализм? Вот он весь. В нищете, в голоде, недосыпе. В огромнейшей куче перечитанной литературы – я заметил, как в голубых глазах—океанах Юстаса загорелся свет. Он доносил до меня идею, он получил новое полотно и теперь мог изобразить на нем картину.

– И какая же литература? – спросил я, заворожённый его страстью.

– Георг Вильгельм, Фридрих Гегель, Макс Штирнер, Людвиг Андреас Фейербах, Давид Рикардо, Карл Маркс и Фридрих Энгельс» – выпалил он на одном дыхании, захлёбываясь от волнения, затем его тонкий палец приказал мне "стоять" и его владелец подойдя к шкафу достал несколько книжек в потрёпанном переплёте.

Наше первое знакомство с Юстасом оказалось коротким. Он был целиком поглощён работой с гектографом и не терпел, чтобы его отвлекали. Майя, понимая это, поспешила увести меня обратно, к бару Фрица.

По дороге мы говорили о политике, о тяжёлом положении рабочих, о несправедливости, царящей в мире. Оказалось, что мы оба остро переживали эту несправедливость, не могли смириться с ней. Майя, как опытный психолог, разглядела эту мою слабость и решила использовать её, чтобы привлечь меня на свою сторону. И она победила.

Её слова, полные искренней страсти и веры в лучшее будущее, запали мне в душу. Я видел перед собой не просто девчонку, разбрасывающую листовки, а настоящего борца за справедливость, готовую пожертвовать всем ради своих идеалов.

В тот вечер я вернулся домой с совершенно другими мыслями и чувствами. Мир вокруг меня перестал казаться таким однозначным, а моя собственная жизнь – такой безоблачной и беспечной.

И вот, с утра до ночи, я погрузился в чтение, словно жаждущий путник в оазис. Затёртые, пропахшие копотью и типографской краской книги, казались мне бесценным сокровищем, намного дороже изысканных томов, красовавшихся на полках в моей домашней библиотеки. Они были ключом к пониманию того мира, который ранее был мне незнаком, ключом к истинной, аскетичной свободе, к настоящей гуманности, не запятнанной ложью и лицемерием.

Каждая страница открывала передо мной новые горизонты мысли, новые идеи, новые идеалы. Я встречался с великими умами прошлого, впитывал их мудрость, их страсть, их неутомимое стремление к справедливости.

Мир вокруг меня преображался, обретал новые краски, новые смыслы. Я начинал видеть то, чего не замечал раньше, слышать то, что ранее проходило мимо моих ушей.

Затёртые книги стали для меня не просто источником знаний, а проводником в новый мир, мир борьбы и надежды, мир, где каждый человек имеет право на достойную жизнь, на свободу и счастье.

Моя настоящая работа началась после второй встречи с Юстасом. Вдохновлённый новой, неведомой мне прежде философией, я разыскал Майю, и она снова провела меня в подвал. Юстас как раз провожал какого-то человека в темной одежде. Пропустив нас внутрь, он развернул письмо, полученное от посетителя, и, бегло пробежав по нему глазами, озадаченно посмотрел на нас.

– Нужно собрать новую газету. Где-то найти печатную машинку и перепечатать рукописи, чтобы в дальнейшем просто копировать на типографском станке – произнёс он, погруженный в глубокую задумчивость.

– Разве этим не занималась Тилли? – спросила Майя.

– Тилли организовали побег вчера. Она постарается найти там типографию, но пока ей нужно залечь на дно – ответил Юстас.

– У нас есть печатная машинка! Я могу перепечатать! – выпалил я, и тут же заметил, как в глазах моих новых знакомых вспыхнул огонёк надежды.

Я не знал, готов ли я вынести избиения поленьями и другие ужасы, о которых рассказывал Юстас, но я был готов помочь им. Я ещё не понимал до конца, во что ввязываюсь и чем может обернуться для меня эта деятельность, если кто-нибудь о ней узнает.

Но в тот момент это не имело значения. Я был готов действовать, готов внести свой вклад в борьбу за справедливость.

С этого дня началась моя революционная жизнь. Полтора месяца я с самого утра до самого вечера проводил за печатной машинкой, печатая новые листовки и статьи. Некоторые статьи я писал сам, под чутким руководством Юстаса. Ему нравился мой слог, нравилось, как я схватывал его идеи и перекладывал их на бумагу.

Я погрузился в работу с головой, забыв обо всем остальном. Я был пьян новыми идеями, новой целью, новой жизнью, которую я сам себе выбрал.

Меж тем, моя семья готовилась к свадьбе Мичи.