Читать книгу Синяя чашка красная - - Страница 5

Я приехала в Петру, а оказалась в бедуинской деревне. Вади Муса – это официальное название города, где расположена Петра – знаменитый археологический памятник, построенный на торговом пути между Азией и Европой. Я немного погуляла и ничего не узнала здесь с моего прошлого визита, кроме арабских лавочек, продающих крупы, конфеты и сигареты. Я прошла совсем немного по главной улице, спустилась вниз с холма и взяла такси, показав адрес дома водителю. В Петру я ехала тоже по волонтерской программе – проживание в семье бедуинов и языковой обмен, обучение их английскому языку и помощь с туристами в гостевом доме, я же надеялась обучиться арабскому. Идеально, подумала я, когда искала приключений.

Каково же было мое удивление, когда мы выехали за пределы города и теперь за окном были лишь бесконечные просторы каменистой пустыни с одной стороны, скалы и обрывы с другой.

–Мы что, едем в другой город?

–Нет, это рядом.

Мы въехали в поселение. Такси остановилось перед домом, а я не осмеливалась выходить. Где я? Что это за место? Перед тем, как приехать сюда, я отправила сообщение женщине, с которой договаривалась о волонтерстве. Амина ответила, что ждет меня, она сказала, да, приезжай. И вот открывается входная дверь, оттуда выходит мужчина. В шортах, сандалиях, куртке, с бородой и сигаретой в зубах. Мгновенно кидалась его дикость в глазах, неотесанность в голосе, развязанное поведение и настырность в общении.

Он спросил мое имя, я уточнила где Амина. Он сказал, да здесь, выходи. Я все же с некоторым промедлением и неуверенностью вышла из машины и направилась за ним. Он сразу же протянул мне руку и назвал свое имя – Мохаммед, ничего нового, в каждом доме, в каждой арабской семье есть свой Мохаммед. Я зашла за ним в дом, а краем глаза увидела, что это место, вероятно, бедуинская деревня, о ней я слышала еще в свой первый визит в Петру. Именно сюда меня зазывал на ужин тот бедуин в прошлый раз. Меня этим местом пугали, называя его опасным для туристов. Но ведь я теперь в семье, под присмотром, обо мне позаботятся, подумала я тогда.

Деревня бедуинов называется Умм Сайхун. Она известна тем, что ее построили недавно, когда правительство вместе с общественными организациями вроде ЮНЕСКО решили выселить бедуинов из Петры, как считалось тогда для сохранения наследия, где те жили в пещерах, считая их своими законными владениями и домами для своих семей.

Бедуины долго сопротивлялись, но их все же удалось переселить, пообещав построить жилплощадь для всех. Проект уже на стадии планирования был по-честному так себе. В каждой семье рождается по 6-7-8 детей – это норма в арабских странах. Какого размера должна быть эта деревня, чтобы разместить их всех? Как Дубай. В результате были построены бетонные коробки высотой в 2-3 этажа, выше строить нельзя из-за холмистой песчаной местности и ненадежных фундаментов, построенных второпях.

Поэтому бедуины продолжали сбегать в пещеры на ужин или на ночь, некоторые семьи так и не переехали полностью в деревню. Некоторые предпочитают жить под тентом в пустыне с козами.

Мы вошли внутрь дома. Темный зал. Снаружи солнце. По телевизору нараспев читают Коран. В традиционных арабских домах вне зависимости от достатка и страны, роль диванов и кресел обычно играют ковры и матрасы. Меня усадили в центре гостевой комнаты и через некоторое время предложили чай – тоже арабская традиция. Мохаммед взял на себя роль хозяина, хотя я поняла, что это был не его дом, он безостановочно говорил со мной, стараясь казаться дружелюбным. В комнату входили все новые люди и поочередно они здоровались со мной, называя свое имя, протягивая руку. Амины все не было. Где она? Она там. Скоро придет. Это было немного странно. Так продлилось почти до вечера. Заходили все новые люди, и все они подходили ко мне, протягивая руку, и представляясь одинаково: брат, сестра, тётя, дядя, еще одна сестра, кузен кого-то там. На лицо они тоже все были примерно одинаковые для меня. А одеяния, традиционные черные абайи у женщин, и галабеи у мужчин, подчёркивали их внешнюю схожесть.

Мы перекидывались парой стандартных фраз: как зовут, откуда, кто кому кем приходится. Диалог в основном я вела с мужчинами, в частности с Мохаммедом, так как девушки, его сестры, и женщины не знали английского. А знание арабского, к моему стыду, за последние десять лет сильно не улучшилось и было довольно скудным. Поэтому с женщинами мы в основном общались на пальцах, играя в крокодила, улыбаясь и раскланиваясь друг другу.

Кроме приветствий и Мохаммеда на меня долго никто почти не обращал внимания, радушия и гостеприимства, внимания и заботы о госте жильцы дома также не проявляли ко мне. Я не могла понять, что здесь происходит, кто все эти люди вокруг и где Амина?

Пришёл ещё один молодой человек, представился ещё одним братом Мохаммеда. Его звали Омар. Он работал учителем в школе и только что вернулся после уроков. Он очень хорошо говорил по-английски, был достаточно интеллигентен, вежлив в общении, открыто и дружелюбно общался со мной, в отличии от других присутствующих. Мне даже показалось, что он не из этой семьи.

Позже, к обеду, пришел хозяин дома Абу Резек. Он тоже хорошо говорил на английском, медленно передвигался, а его одежда была огромных размеров, как и полагается всем зажиточным мужчинам в возрасте в этом племени.

Настало время трапезы, и теперь мне предстала возможность увидеть большинство членов семьи одновременно, тех, кто находился в доме, и тех кто время от времени заходил поздороваться и проходил мимо.

Наконец, у меня сложился пазл в голове: кто кому приходится. Абу Резек – глава семейства, отец троих братьев: Мохаммеда, Омара и Резека, а также дочерей, которые тоже живут в этом доме.

В арабской культуре имя мужчины, имеющего детей, формируется по первому рожденному мальчику. Слово "Абу" означает "отец". Таким образом, сочетание "Абу Резек" переводится как «отец Резека».

Одно из самых приятных воспоминаний, которое я сохранила об этом месте – когда вся семья сидит вместе вокруг одного большого подноса, мужчина берет в руки хлеб, отрывает кусок и дает его в руки тебе, а затем передает дальше всем по кругу. Патриархальность и уважение. Я не протестую.

Наибольший интерес в общении со мной все же проявлял Мохаммед. За неимением другого внимания мне приходилось общаться с ним, но все же внимательно держать дистанцию. Тогда я ещё не предполагала, что мне следует чего-то опасаться или кого-то избегать. Наивность и дружелюбие были моими постулатами. Я достала табак и собиралась сделать самокрутку. Рядом сидел Мохаммед, он тут же ко мне примкнул, собираясь сделать сигарету и для себя, даже не спрашивая, как будто само собой разумеющееся. Я вышла на улицу, чтобы закурить, он увязался за мной. Рядом остановилась машина, и не выходя оттуда мужчина протянул мне руку, назвал свое имя – Резек. Он представился мужем Амины, еще до того, как я встретила ее саму, и показал пальцем на Мохаммеда: «Не верь ничему, что он говорит, не ходи с ним никуда, не доверяй ему. Лучше вообще с ним не разговаривай». Это ввело меня в замешательство и разозлило. Кто ты такой, указывать мне, что делать и нет? Я впервые вижу тебя. Что ты себе позволяешь? Когда мне приказывают, тем более какой-то незнакомец на улице – естественно во мне это вызывает протест и поднимает бунт. Поэтому в тот самый момент я решила начать тусить с Мохаммедом, за неимением альтернативы, а затем и с его друзьями, слушала их рассказы, и даже иногда чему-то верить. Может я и в арабской стране, но ты мне никто, чтобы устанавливать правила. Резек оказался старшим братом Мохаммеда. Тогда я стала понимать еще меньше, что здесь происходит.

Я приехал в деревню бедуинов, и как будто бы оказалась в перевёрнутой Стране Чудес. Самое странное, что здесь происходит – это люди, а точнее их отношения между собой. Как меня вообще сюда занесло? Во время моих путешествий люди всегда вызывали во мне куда больший интерес, чем местные достопримечательности. Когда я только начинала изучать мир, конечно, мне было интересно и в Финляндии. Но потом количество посещённых мной стран стало исчисляться десятками, и эмоций на новые храмы, музеи и памятники культуры не оставалось. Я пыталась получить их от людей. От самых необычных людей. Я везде искала экзотику. Поэтому когда возвращаюсь домой, я прозябаю в эмоциональной глухоте.

Мохаммед предложил мне поехать в Вади Мусу – просто так развлечься. Было странно и непонятно зачем, я ведь только приехала оттуда, но оставаться в доме и просто так сидеть в гостиной было бессмысленно. Меня уже начала раздражать эта неопределенность. Обычно я веду себя так, когда теряю ориентир в ситуации. Что делать? Опять бежать? Куда на этот раз?

Мы поехали в Вади Мусу «покататься» и по пути захватили друга Мохаммеда Акрама, мы зашли в кафе и заказали кнафе – деликатесный десерт, похожий на пахлаву, приготовленный каким-то невероятным способом из сладкой тонкой вермишели и козьего сыра. Выпили кофе, Мохаммед вышел покурить, я осталась с Акрамом наедине. Я пыталась заговорить с ним, но всякий раз его пробирала дрожь, когда ему приходилось отвечать, а его глаза бегали повсюду, иногда задевая и меня. Было непонятно, это из-за не знания английского или из-за неуверенности в себе. Нога у него как будто бы отделилась от тела, и сама по себе отчеканила чечетку. Скоро я бросила все эти попытки поддержать беседу, чтобы не терроризировать его.

Мохаммед вернулся, он постоянно с кем-то переговаривался. Я отметила, что у него много знакомых. «Меня знают здесь все», сказал он. Это всегда звучит слишком наиграно. Вот я, например, предпочитаю не знать никого в своей обычной жизни. Он вел себя слишком развязно. Хочет произвести впечатление, подумала я. Меня всегда это настораживает.

Амину я увидела лишь к вечеру, когда она вышла к ужину с маленьким примерно годовалым ребенком на руках. Бледная, худая, маленькая, осунувшееся лицо, трое детей, хотя она была примерно моего возраста – лет тридцать, вся в черном. Много позже она рассказала мне, что за день до моего прибытия она поругалась с мужем и переехала в дом к его родителям, где меня и встретили. В тот день она просидела в комнате сестер и почти не выходила оттуда. В свой родной родительский дом она вернуться не могла, поскольку по местным обычаям это означает развод, а женщина таких действий предпринимать не должна. Она была под впечатлением от ссоры, ей было не до меня. Поэтому такая неловкая тишина была создана напряжением в этом доме. Все же мне было странно, что она не вышла меня встретить. Я ведь гость, и приехала к ней, даже пусть и не в ее дом.

Вечером мне выделили одну комнату. Во всем доме из фурнитуры были лишь ковры и матрасы, выполняющие роль диванов, стульев, кресел и кроватей, телевизор и несколько фотографий членов семейства, висящих в простых рамках на стене. Моя комната была обставлена точно в таком же аскетичном стиле. Удивило меня лишь отсутствие окон, только лишь одна форточка сверху, до которой сложно дотянуться.

Это был март. Жуткий холод везде – снаружи и внутри дома. С закатом наступает зима. Температура опускается почти до нуля и дом обогревается только портативными печками, либо газовыми горелками, на которых заваривают чай.

В доме было всего три спальных комнаты, гостиная, в которой велись все основные виды деятельности, кухня, одна ванная и две туалетных комнаты. Был еще один зал, по виду напоминавший помещение для торжественных приемов, дверь туда всегда была закрыта и эта часть дома никогда не использовалось, хотя была празднично украшена.

Меня удивило, что при таком разнообразии комнат, хозяева этого дома предпочитали спать в гостиной, там где днем постоянно включён телевизор, там где проходит каждый прием пищи, а по вечерам они приносят свои матрасы из спальни, где стояла настоящая кровать, располагаются на полу, выключают телевизор и мирно засыпают как под открытым небом. Я несколько удивилась этому, а через некоторое время пришла к умозаключению, что они, вероятно, сохраняют кочующий образ жизни даже в своем собственном доме. Free Spirit forever. Born to be wild.

Могло создаться впечатление, что они только переехали в этот дом и ещё не успели перевезти все вещи, никаких личных вещей, книг, записей, кроме фотографий на стенах я не увидела. Однако жили они здесь уже довольно давно, и в магазине, что занимал часть дома на первом этаже было намного больше вещей, казалось они хранились там веками, поскольку были покрыты слоем пыли, как и древние артефакты в заброшенных жилищах мамонтов. Главными вещами в любом сувенирном магазине были «фарва» и «куфия». Традиционное теплое мужское пальто у бедуинов и арабский платок на голову. Пальто тяжелое и мягкое, обычно коричневого, иногда чёрного или серого цвета, у каждого бедуина есть такое, в условиях пустыни служит в качестве одеяла или подушки. Куфия или арафатка в этой местности обычно красного или чёрного цвета, иногда красно-белого или черно-белого, как у Ясира Арафата. Слышала легенду о том, что цвет платка определяет принадлежность к определённому племени, в этой деревне их было пять. Женщинам полагается носить абайю – чёрный халат или платье, скрывающие домашнюю одежду часто некрасивой расцветки и фигуру. Голова всегда покрыта платком или хиджабом.

День за днем стали проходить, меня стало все больше поглощать их устройство быта и жизни в целом, меня интересовали их взаимоотношения, собственное мнение о себе, отношение к внешнему миру.

Довольно скоро я поняла, что какая-то чертовщина творится в этой деревне. Это место похоже на настоящий ад на земле. Здесь собраны все людские пороки и грехи. Бедуинская деревня является чем-то вроде очагом грехопадения, где как и в кунсткамере можно посмотреть все виды человеческих отклонений, редких диковин. Я еще никогда и нигде не видела настолько низко падших, ныне живущих людей, как бедуины. Даже в джунглях Юго Восточной Азии я не испытывала таких потрясений от устройства общества. От их былого величия и гордости, прославленных подвигов, о которых рассказывают в старых книгах и легендах ничего не осталось. Даже с трудом верится, что это не было кем-то придумано.

Люди из соседнего города Вади Муса говорят про бедуинов, что те живут как животные. Я думала это предвзятое отношение, обусловленное спорами из-за контроля Петры и необъективными суждениями. Но оказалось самой настоящей правдой.

Ощущение было, что я нахожусь в размагниченном пространстве. Люди в этой деревне меня очень сильно дезориентировали. Через какое-то время мне пришлось сравнить свои впечатления от бедуинов, их жизненного уклада, своего опыта жизни с ними с тем, что было написано до меня. Мне пришлось покопаться в чьи-то трудах, чтобы выяснить суть. В последствии я наткнулась на шикарное объяснение того, что же здесь все-таки происходило. Так, Макс фон Оппенгейм, «последний великий археолог-любитель» приписывает бедуинам «бесконечное чувство независимости» и отмечает: «Их ничего не интересует, кроме жизни в пустыне. Отсюда их отвращение к любому насилию, к любому правительству, к любому налогу, к военной службе, отрицательное отношение к оседлости и упорядоченному труду». Аналогичного мнения придерживается ливанский историк Ф. К. Хитти. Он отрицает малейшее стремление бедуинов к изменениям и прогрессу.

Здесь же я могу добавить уже от себя: непомерное чувство собственной важности, величия. Как будто бы являясь потомками набатийцев, каждый из них припрятал золотую монету за пазухой. Отсутствие чести и достоинства. Все это осталось только на словах, в легендах, под толстым слоем археологической пыли. Самоуважение приправлено высокомерием. Отсутствие планов на будущее, жить сегодняшним днём – вот их нынешний девиз.

Бедуины живут еще в своем прошлом сознании, как будто время для них остановилось. Они застряли в своем анахроническом самосознании и продолжают воспринимать себя и окружающий мир через призму своей традиционной, кочевой культуры, несмотря на то, что современность уже изменила обстоятельства вокруг. Их образ жизни и мировоззрение "застряли" в прошлом, не соответствуя сегодняшнему дню, как будто тем самым они пытаются спасти свою идентичность. И с этим все в порядке, если ты не воспринимаешь их всерьез. С другой стороны, можно сказать, что это самосознание позволяет бедуинам сохранять свою уникальную культуру, язык и обычаи, которые уже в пыли.

Однажды я поднялась на холм, который возвышался в пустыне над этой деревней. С той вершины открывался удивительный вид: ночь, звезды, и там внизу – маленькая деревушка, освещенная желтым светом огней вдоль улицы. Кажется, там ничего не происходит. Может все сидят по домам за ужином в кругу семьи, вряд ли кого-то можно увидеть на улице. Иллюзия. Только спускаясь вниз, понимаешь насколько это место преисполнено греха. Грехом я называю любые отрицательные черты характера человека, над которыми ему предстоит поработать в этой жизни или негативные поступки. А таланты – это любые плюсы, которыми он обладает или развивает в себе на протяжении своей жизни. Иногда в своих путешествиях мне удавалось встречать людей одаренных и талантливых, и обычно можно было заметить, чем человек более талантлив, тем он более красив. Здесь же был сгусток греха и ненависти, что отражалось на лицах этих людей. Здесь все живут в грехе. А кто нет – потакают ему. Они не осуждают, не оправдывают – они делают вид, что ничего не замечают. Иногда кажется, что среди них могут быть хорошие и интересные люди. Но чем ближе ты их узнаёшь, тем сильнее разочаровываешься. За внешней приветливостью и гостеприимством скрывается то, что невозможно заметить издалека – с вершины холма. Не зная, что там происходит, невозможно поверить, какие люди там обитают. Это место словно воплощение всех человеческих грехов, которые только существовали за всю историю человечества.

Иногда меня смущали какие-то бытовые мелочи. Например, кто-то мог надеть мои тапки, которые я оставляла перед входом в гостиную, потому что здесь было так положено. Однажды я прихватила их с собой и положила рядом с собой, когда села на матрас. Глава дома сказал, чтобы я убрала их оттуда. Я не понимала в чем дело, он сказал, что он молится в том углу. Было неловко. Я сразу же их убрала обратно за дверь. Потом мне приходилось ходить в чьи-то. Это было неудобно, неприятно, но собственность здесь имеет весьма размытое понятие. Кто-то взял мою бутылку воду и отпил прямо из нее, а потом передал по кругу. Мои вещи – это мои вещи. Они этого никогда не понимали. Здесь все делилось между всеми: еда, одежда, даже моя бутылка воды.

Очень многое оставалось для меня туманным и неясным, например отношение членов семьи ко мне. Казалось, я слишком много значения придавала чужим людям, что они думают обо мне. Я сама делала их важными для себя.

И все-таки я задавалась вопросом: зачем я провела здесь столько времени? Почему осталась тогда? Я много путешествовала по миру, видела разные культуры, традиции, народы и их быт. Люди везде были разные, мне нравилось изучать их отличия. Самое интересное и уникальное в этом мире – это люди. Их жизни – это словно бесконечная серия археологических раскопок. Мне хотелось понять их, изучить устройство их быта и взгляды на жизнь.

Чем глубже я погружалась в их мир, тем больше я удивлялась. Я могла бесконечно рассказывать об их грехах, о моральной небрежности, беспринципности. Но вместе с этим они обладали разительным чувством свободы, которую может иметь лишь человек рожденный в пустыне. Считающий, что пустыня принадлежит ему. Они не следовали правилам, не оглядывались на осуждения, привыкли делать то, что хочется. Абсолютная свобода разума и действий. Вероятно поэтому они действовали так, будто бы не ожидали последствий.

Я выросла в другой системе. Она называлась СССР. Хотя я родилась уже на закате той эпохи, мои родители выросли в ней. А значит, они воспитывали меня, опираясь на те же догмы, которые вкладывали в их головы всю жизнь. Это была система контроля, и она жила в нас, даже когда сама по себе уже отжила. Люди, которых я наблюдала теперь, обладали свободой с самого рождения. Как и все мы. Но, похоже, они умели ей пользоваться. И, возможно, именно поэтому я осталась здесь – чтобы попытаться научиться ощущать себя свободной от любых навязанных социальных суждений и постулатов.

Когда весна уже была в самом разгаре, бедуины всем семейством в несколько поколений и я отправились на пикник в Маленькую Петру, отметить скорое начало Рамадана и следующее за этим наступление лета. Весна – единственное время года, когда цвет пустыни меняется и поверхность желтых песчаных холмов покрывается зеленым пушком. Скоро вся эта зелень будет сожжена палящим солнцем.

Мы приехали на пикапах и расстелили несколько покрывал, дамы вытащили приготовленные закуски и напитки. Дети быстро потеряли интерес к происходящему и предпочли носиться по пустыне, убегая иногда на сотню метров в округе. Воля. Некоторые женщины сидели на расстеленном покрывале, некоторые стояли как и я. Жена брата отца мужа Амины оказалась сидящей рядом со мной. Ее глаза были примерно на одном уровне с моими ногами. Она увидела какие красивые у меня ботиночки и попросила их примерить. Она не говорила по-английски, она показывала жестами. Какая же нелепая ситуация. Мне пришлось снять ботинки, встать на покрывало и смотреть как она их примеряет. Она была раза в три толще меня, но все же она с удовольствием отметила, что они ей подошли.

– Оставишь мне свои ботиночки, когда поедешь от нас? Я посмотрела в ее большое круглое лицо и недоуменно посмотрела на нее. Ага, поеду босиком. С той же простотой я могла бы попросить любого из присутствующих здесь мужчин отдать мне свою машину. Какого черта?…

Последним на заправку в качестве десерта оставался арбуз. Глава семейства положил его на землю, отрезал кусок и передал его мне. На нем все еще был слой песка и сам нож тоже был в песке. Я знаю, что эти люди пустыни не считают песок чем-то грязным, но про дизентерию они тоже вероятно мало что слышали.

Мы сложили все вещи в пикапы и вернулись в дома. Праздничное настроение продолжало присутствовать. Мы вернулись к обычной жизни, но все же продолжали радоваться солнцу и прекрасной погоде, как будто это было что-то особенное, и вот теперь то все и заладится. Этим мы мало отличаемся друг от друга.