Читать книгу Чарльз Мэнсон, ЦРУ и тайная история шестидесятых - - Страница 13

«Helter Skelter» начинается знаменитой фразой: «Как потом скажет один из убийц, ночь выдалась настолько тихой, что почти было слышно, как позвякивает лед в шейкерах для коктейлей в домах людей, живущих дальше по каньону». Первая половина книги, описывающая ход полицейского расследования, нагнетает ужас прямо с этого предложения. После признания Буглиози я начал искать в ней другие неувязки. Если автор исказил одну деталь дела, мог ли он изменить что-то еще? Этот вопрос будет преследовать меня на протяжении всей работы.

Департамент полиции Лос-Анджелеса создал две отдельные опергруппы: одну для расследования убийств в доме Тейт и еще одну – по делу Ла-Бьянка. Несмотря на схожесть этих случаев, полиция, как упоминалось ранее, пришла к выводу, что Ла-Бьянка стали жертвами подражателя. В конце концов, что может быть общего у обитателей роскошного дома на Сьело-драйв в Беверли-Хиллз и живущей в пригороде пары из Лос-Фелиса?

Организованное полицией дознание станет крупнейшим расследованием убийства в истории Лос-Анджелеса. Группе по делу Ла-Бьянка по большей части удавалось оставаться в тени: пресса не проявляла особого интереса к ее работе – во всяком случае, до тех пор, пока убийца Шэрон Тейт оставался на свободе. На другом конце города место преступления на Сьело-драйв, напротив, превратилось в балаган. Департамент полиции Лос-Анджелеса привлек к расследованию двадцать одного сотрудника. Над стоящим на вершине холма домом кружили вертолеты. У въездных ворот круглосуточно дежурили охранники.

Детективы, не мешкая, задержали своего первого подозреваемого. Едва проснувшегося Уильяма Гарретсона, единственного выжившего в ночной бойне, вытащили из гостевого дома без рубашки и босиком, затолкали в патрульную машину и отвезли прямиком в штаб-квартиру, где ему зачитали права и предъявили обвинение в пяти убийствах. Гарретсон, которому было всего девятнадцать, не смог толком объяснить, почему ничего не слышал ночью, и ссылался лишь на то, что у него работала стереосистема. Проведя за решеткой следующие три дня, он оказался на первых полосах газет по всему миру. В итоге полиция пришла к выводу: Гарретсон просто недалекий паренек, оказавшийся не в том месте не в то время.

В те же первые сутки после убийств детективы из группы по делу Тейт получили наводку. Один из друзей погибших заявил нескольким людям, что знает, кем были убийцы. Уверенный, что из-за такой осведомленности его непременно убьют, он пустился в бега. Этим человеком был Витольд Качановски, художник, тоже польский эмигрант, попавший в компанию Тейт благодаря своему соотечественнику Войтеку Фриковски. Полиция разыскала его через менеджера Романа Полански. Купившись на обещание круглосуточной полицейской охраны, Качановски согласился дать показания [55].

По его мнению, Фриковски торговал наркотиками, имея дело с немалым числом профессиональных преступников и прочих сомнительных личностей. Одним из них был человек по имени Харрис «Пик» Доусон, который на недавней вечеринке угрожал убить Фриковски. Помните, как Сьюзан Аткинс кровью Шэрон Тейт написала слово «свинья» на входной двери дома на Сьело? Качановски думал, что это было не «Pig», а «Pic», как в имени Пика Доусона.

Полиция сочла его показания заслуживающими доверия, тем более что следователям было известно о другой ссоре в доме на Сьело, случившейся весной во время организованной Тейт и Полански прощальной вечеринки. (Переехав в этот дом 15 февраля, пара к концу марта уже планировала отправиться в Европу, где им предстояло по отдельности работать на разных съемочных площадках большую часть лета.) На устроенную в честь их отъезда вечеринку, куда собралось более сотни людей, заявились трое незваных гостей, которые повели себя настолько агрессивно, что Полански пришлось их выгнать. Это были Том Харриган, Билли Дойл и Пик Доусон [56].

В надежде расспросить Полански об этой троице полиция с нетерпением ожидала его возвращения из Лондона, запланированного на вечер 10 августа, на следующий день после обнаружения тел. Накачанный сильными успокоительными, Полански вылетел в Лос-Анджелес в сопровождении своего давнего продюсера Джина Гутовски и двух друзей, Уоррена Битти и Виктора Лоунса [57]. В аэропорту он незаметно проскользнул к ожидавшей его машине через боковой выход, пока Гутовски зачитывал собравшимся представителям прессы заявление от его имени.

Глава «Парамаунт пикчерз» организовал для Полански апартаменты на территории студии – в месте, где он мог бы укрыться от любопытных глаз прессы, а также от убийц, если бы им пришло в голову явиться и за ним тоже. Однако, прежде чем отправиться в «Парамаунт», Полански ненадолго заехал на парковку ресторана «У Дэнни», чтобы тайком переговорить с Качановски [58]. В книге Буглиози «Helter Skelter» об этом не говорится ни слова. СМИ также никогда не упоминали это событие. История показалась мне интригующей.

Переговорив с Полански на парковке возле ресторана, Качановски сел к нему в машину и отправился в «Парамаунт» вместе с режиссером; беседа продолжалась всю дорогу до места. Прибывших тем вечером на студию полицейских не пускали к Полански, пока он не закончил переговоры [59]. Буглиози не счел описанное заслуживающим упоминания и сообщил лишь, что «Полански доставили в апартаменты на территории студии „Парамаунт“, где он и оставался в уединении под присмотром врача. Вечером полиция провела с ним краткую беседу, но на тот момент он не смог сообщить, у кого из его знакомых мог быть мотив для убийств» [60].

В беседе со мной друзья Полански Лоунс и Гутовски подтвердили состоявшуюся возле «У Дэнни» тайную встречу. Оба заявили, что это был всего лишь простой обмен информацией между двумя давними приятелями. Тем не менее Полански во время проверки на детекторе лжи в полиции Лос-Анджелеса полностью отрицал даже знакомство с Качановски [61].

Почувствовав, что в этой истории может скрываться нечто большее, я разыскал Качановски, который, как и многие другие связанные с жертвами люди, прежде не говорил об убийствах с журналистами. К моему удивлению, во время нашей телефонной беседы он с легкостью согласился обсудить со мной это дело. Да, подтвердил он, встреча возле ресторана «У Дэнни» действительно состоялась, однако, несмотря на кажущуюся подозрительность, в ней не было ничего сверхсекретного. Полански задал ему пару вопросов об участии Фриковски в наркоторговле, он на них ответил. Качановски также подчеркнул: высказанное им подозрение – будто Фриковски пал жертвой Пика Доусона – отправило полицию в многомесячную погоню по ложному следу, которая так ни к чему и не привела.

И все же, как нетрудно догадаться, Фриковски в последние месяцы перед убийствами, похоже, по уши вляпался в грязные дела. Я узнал, что на Сьело-драйв тогда было очень неспокойно – куда более тревожно, чем об этом писал Буглиози [62]. После отъезда Тейт и Полански в доме с их согласия поселились Фриковски и Эбигейл Фолгер, и все сразу пошло наперекосяк. Пара то и дело устраивала вечеринки. На них приглашали всех подряд. Компании собирались все более буйные, а наркотики становились все тяжелее. Кроме марихуаны и гашиша, гости в изобилии потребляли кокаин, мескалин, ЛСД и МДА. Последний тогда был новым и почти неизвестным публике синтетическим веществом. Фриковски испытывал к нему особую страсть.

Доусон, Дойл и Харриган, та же троица, которую выгнали с вечеринки в середине марта, теперь стали в доме постоянными гостями, иногда оставаясь там на несколько дней. Именно они привозили туда большую часть наркоты. К июлю эти трое, имевшие славу международных контрабандистов, захватили весь лос-анджелесский рынок МДА, благо вещество производилось в родном городе Дойла и Харригана – Торонто. Фриковски рвался войти с ними в долю. Наличных у него почти не водилось – его девушка, наследница кофейной империи Фолгер, по части финансов держала его на коротком поводке, – но он все же договорился со своими новыми друзьями о сделке, выбив себе статус посредника между ними и Голливудом.

Вскоре после нашего разговора по телефону Качановски приехал в Лос-Анджелес. Я встретился с ним у его друга, на заднем дворе дома, расположенного в Западном Голливуде. Красивый мужчина с резкими чертами лица, густыми черными волосами и проницательными голубыми глазами, он говорил с сильным акцентом, сохраняя сдержанный, задумчивый вид. Часы показывали всего около трех дня, а он уже открыл бутылку красного вина и налил каждому из нас по большому бокалу.

Качановски был последним из друзей Фриковски, кто видел его живым. За несколько часов до убийств он встретился с ним в своей галерее. Он даже собирался заехать той ночью в дом Тейт, но слишком устал и передумал. Фриковски позвонил ему около полуночи, вероятно, всего за несколько минут до прибытия убийц, и попытался уговорить все-таки приехать.

Теперь он показывал мне большой конверт, набитый призрачными приметами прошлого, включая авиабилет Фриковски до Соединенных Штатов, датированный 16 мая 1967 года, и рекомендательное письмо, написанное для него Полански на фирменной бумаге «Парамаунт». Эти артефакты, казалось, переносили Качановски в другое время. Шестидесятые, по его словам, никак не выходили у него из головы.

«Я могу закрыть глаза и с легкостью представить, что на дворе все еще 1969 год. Я слышу голоса людей, я вижу их лица», – сказал Качановски. Его потрясло, как в Голливуде того времени развеялись привычные приметы класса и статуса, когда «самое неприглядное уродство перемешалось с абсолютной чистотой». Такое размытие границ стало неизбежным результатом политики открытых дверей, на которую все они подписались в конце десятилетия. «Самые примитивные, необразованные люди» получили возможность одеваться и вести себя как гениальные художники. «И ты был не в состоянии точно понять, кто есть кто. Перед тобой мог быть Мэнсон или великий поэт, а различить их ты не мог».

Продолжая эту мысль, Качановски вспомнил, что в доме на Сьело, где он иногда зависал в гостях у Фриковски по нескольку дней кряду, появлялось «много странных людей». «Я им не доверял, – сказал он о гостях. – Они так свободно там разгуливали». Он спрашивал Фриковски, кто эти люди, но ответ всегда был невнятным – друзья вон того парня или знакомые знакомых такого-то. Именно поэтому после убийств Качановски решил, что понимает, кто их совершил, – та самая группа наркоторговцев, которых Буглиози мимоходом упоминает в книге «Helter Skelter».

«Помню, Войтек рассказывал мне, как они выгнали Пика Доусона с вечеринки, – произнес Качановски, делая очередной глоток вина. – Они велели Пику Доусону собрать свои манатки и свалить оттуда к черту». Качановски вспомнил и другую гулянку, за несколько недель до убийств, когда ему самому пришлось выставлять из дома двух очень пьяных парней. «Стоя с другой стороны ворот, они смотрели на Войтека и меня и ругались: „Вы, сукины дети, мы вернемся и убьем вас“».

Эффект от устраиваемых Фриковски на протяжении нескольких месяцев вечеринок имел свойство накапливаться. Качановски за это время повидал так много пугающих персонажей, что, когда его друга нашли мертвым, решил, что в преступлении виновен кто-то из них. Он задавался вопросом, не сталкивались ли Фриковски или даже Полански или Себринг с Мэнсоном либо его последователями. Беспокойство и сомнения продолжали его мучить. Он по-прежнему не исключал возможность убийства из мести: в деле оставался еще кто-то, весьма близкий к жертвам, за память о которых цеплялся до сих пор. Пока я сидел напротив Качановски, замысловатая красочность мотива Кавардака и все сопровождавшие его панические заголовки, казалось, растворились в послеполуденном смоге.

Я рискнул спросить, какой главный вопрос он бы задал Фриковски, будь тот еще жив. Не отрывая взгляд от вина в бокале, Качановски тихо ответил: «Ты хоть раз встречался с кем-то из тех, кто пришел тебя убить?»