Читать книгу Чарльз Мэнсон, ЦРУ и тайная история шестидесятых - - Страница 2

Винсент Буглиози[1] разразился очередной гневной тирадой.

– Хуже нет: додуматься обвинить прокурора в том, что я, по-твоему, натворил в этом деле, – рявкнул он на меня. – Вопиющая, просто вопиющая клевета.

Солнечный день в феврале 2006 года, мы сидим на кухне его дома в Пасадене. Уютное местечко, заставленное мягкой мебелью, сплошь в цветочном узоре, а за окном – не поверите – белый штакетный забор. Все это никак не вязалось с царившей в доме враждебной атмосферой. Буглиози угрожал подать на меня в суд. Как он вскоре сообщит мне, речь шла об «иске за клевету на сто миллионов долларов» и «одном из крупнейших судебных процессов по делу о тру-крайме». Если я откажусь смягчить свои выводы о нем, меня уже ничто не спасет.

– Полагаю, нам следует считать друг друга противниками, – скажет он мне позже.

Винс – мы с ним общались на «ты», как, наверное, и положено настоящим противникам – был искусным оратором, и эта фраза относилась к числу его коронных. Наша беседа в тот день растянулась на шесть с лишним часов, и большую часть времени говорил он, выстраивая речь ничуть не менее ловко, чем во времена судебного процесса над Чарльзом Мэнсоном более тридцати пяти лет назад. В свой семьдесят один год, даже одетый неформально, Винс по-прежнему выглядел внушительно и получал явное удовольствие, пытаясь поразить меня масштабами проделанной им работы: кучей сваленных на столе из термостойкого пластика тетрадей, блокнотов, магнитофонных и рукописных записей, а также стопкой книг его авторства. Жилистый и подвижный, с яркими серо-голубыми глазами, он садился лишь для того, чтобы в очередной раз вскочить и начать тыкать пальцем мне в лицо.

Перелистывая страницы одного из своих блокнотов, он зачитал несколько явно отрепетированных замечаний. «Я порядочный человек, Том, и я собираюсь просветить тебя, насколько порядочен Винс Буглиози».

Именно так он и поступил – произнес заранее подготовленную «вступительную речь», которая длилась сорок пять минут. Он настоял, чтобы мы начали подобным образом. Он даже подрядил свою жену Гейл стать свидетелем этого процесса – на случай, если я потом попытаюсь исказить его слова. По сути, он превратил собственную кухню в зал суда. А в зале суда он был в своей стихии.

Буглиози сделал себе имя на деле Мэнсона, покорив страну историями о хиппи-убийцах, промывании мозгов, расовых войнах и опасных «кислотных» трипах. Винс, можете не сомневаться, сразу же и не один раз напомнил мне, что он автор трех бестселлеров, включая «Helter Skelter», его собственного расследования убийств секты Мэнсона и их последствий, ставшего самой популярной книгой в истории тру-крайма. Если в тот день он и казался малость взвинченным, что ж, я выглядел не лучше. Я планировал надавить на него, дабы прояснить кое-какие моменты в его поведении на процессе по делу Мэнсона. В книге «Helter Skelter» много неоднозначных мест: противоречия, умолчания, расхождения с полицейскими отчетами. Ее текст исходит от официального источника, так что мало кому приходит в голову подвергать сомнению содержание. Однако я нашел немало документов – многие из них были забыты на десятилетия и никогда прежде не публиковались, – которые указывали на связь Винса с множеством других важных для дела фигур, вроде инспектора по условно-досрочному освобождению, надзиравшего за Мэнсоном, а также его друзей в Голливуде, копов и юристов, ученых и врачей, имевших дело с Чарли. Помимо прочего, в материалах самого Винса нашлось подтверждение того, что один из его ключевых свидетелей солгал под присягой [1].

Порой мне становится интересно, заметил ли Винс, насколько сильно я нервничал во время нашей встречи. Обычно я не хожу в церковь, но в то утро отправился туда, чтобы помолиться. Моя мама всегда советовала мне обращаться к Богу, если я нуждаюсь в помощи, а в тот день мне не помешала бы любая помощь, какую я только мог получить. Я надеялся, что беседа с Винсом станет поворотным моментом в моем кропотливом семилетнем расследовании убийств «Семьи». К тому времени я опросил больше тысячи человек. На разных этапах эта работа приводила меня то к разорению, то к депрессии, то к опасению, что я превращаюсь в одного из «тех чудиков» – одержимого навязчивой идеей, сторонника теории заговора или просто сумасшедшего. Я терял друзей. Родные всерьез сомневались в моей нормальности. Сам Мэнсон пытался увещевать меня прямо из тюрьмы. Мне много раз угрожали. Я никогда не считал себя легковерным, но обнаруженные мной факты, связанные с убийствами секты Мэнсона и жизнью Калифорнии в шестидесятые годы, – факты, ранее казавшиеся мне невозможными, – явно свидетельствовали о двойных стандартах и умышленном сокрытии, в котором были замешаны департаменты полиции всего штата. А еще суды. А еще – и тут мне приходится сделать глубокий вдох, прежде чем я решусь это сказать, – ЦРУ.

Если бы мне удалось заставить Буглиози признать хоть какое-то мелкое прегрешение или проговориться о какой-нибудь второстепенной детали, я смог бы, наконец, взяться за распутывание десятков других нитей своего расследования. Быть может, мне даже удалось бы вскоре вернуться к нормальной жизни, какой бы она ни была. В самом крайнем случае я убедился бы, что сделал все возможное, чтобы добраться до дна этой, казалось, бездонной ямы.

Однако, наблюдая, как Винс у себя на кухне на протяжении нескольких часов скрупулезно аргументирует каждый пункт обвинения, я пал духом. Он тщательно отстроил защиту. Мне с трудом удавалось вставить хоть слово.

– Признаю твои заслуги в сборе сведений, – сказал он мне. – Ты нашел то, что не удалось обнаружить мне.

Максимально близок к успеху я оказался, когда он произнес: «Возможно, я кое-что упустил». Но потом он добавил: «Я никогда в жизни не сделал бы то, в чем ты меня подозреваешь! Понял? Никогда. Все мои действия идут вразрез с этим. И еще, Том: даже если бы у меня возникла мысль поступить так,– имелось в виду склонение свидетеля к даче ложных показаний,– это все равно путь в никуда. Это нелепо. Это… это глупо… Кого вообще это волнует? Это ничего не значит!»

Кого вообще это волнует? За прошедшие годы я много раз задавал себе аналогичный вопрос. Стоило ли тратить столько времени и сил на эти, пусть и одни из самых известных в американской истории, но давно навязшие в зубах преступления? Как я докатился до того, что по уши в них увяз? Помню, как бросал взгляды на Гейл, жену Винса, пока тот зычным голосом тянул свою длинную «вступительную речь». Она с измученным видом прислонилась к кухонному шкафчику, прикрыв глаза. В конце концов она извинилась и поднялась наверх, чтобы прилечь. Должно быть, для нее все это было не впервой – слушать его заученные реплики, его напыщенные речи. В минуты самобичевания мне кажется, что мое окружение чувствует себя, примерно как Гейл в тот день. О нет, опять! Только не Мэнсон с его убийствами. Мы уже сто раз это проходили. Мы же это уже пережили. Мы знаем все, что только можно знать. Не начинай сначала.

Тогда я почти обрадовался, увидев, как распереживался Винс. Само понимание того, что я смог вывести его из себя, заставляло меня продолжать. Почему ему так важно все замять? И если мои открытия действительно «ничего не значат», зачем тогда столько его бывших коллег утверждают обратное?

Один из моих источников сообщил Винсу о проделанной мной работе, натолкнув его на нелепую мысль, будто я считаю, что он подставил Мэнсона [2]. Ничего подобного. Я и не думал оправдывать Мэнсона. Уверен, он был ничуть не меньшим злом, чем его изображали в СМИ. Но также правда, что Стивен Кей – один из обвинителей по делу, коллега Винса, но не его друг – был шокирован обнаруженными мной записями Винса и заявил: одного этого может быть достаточно, чтобы отменить все приговоры против Мэнсона и «Семьи». Впрочем, такую цель я себе никогда не ставил. Мне лишь хотелось выяснить, что там на самом деле произошло. «Теперь я даже не знаю, чему верить, – сказал мне Кей. – Если он [Винс] подтасовал это, то что еще он мог подтасовать?»

Мне тоже хотелось это знать, но Винс неизменно находил способ сменить тему. «К чему ты ведешь?– снова и снова спрашивал он.– В чем тут, по-твоему, дело?» А дело, на мой взгляд, было в том, что ложные показания ставили под сомнение сам мотив убийств. Но Винсу некогда было в этом разбираться, он был слишком занят тем, что снисходительно выяснял мои мотивы. Да как я посмел намекать, что он что-то сделал неправильно? Как буду с этим жить, зная, что бросил тень на его безупречную репутацию? Ему доставляло удовольствие поминать «Человека в зеркале», словно это известное выражение придумал он, а не Майкл Джексон.[2] «Тебе не укрыться, – говорил Винс, – тебе от него не спрятаться!» Я пытался вернуть разговор к Мэнсону, но у Винса на уме было другое. Он рвался предоставить «свидетельства» своей отличной репутации, «зачитать их для протокола».

В тот день мы оба запаслись диктофонами – я подготовился не менее тщательно, чем он, и никто из нас не собирался рисковать остаться без полного отчета о нашем разговоре. Раз за разом, как только атмосфера накалялась, а Винс хотел поделиться конфиденциальной информацией, он требовал остановить запись, и нам приходилось отключать оба устройства, порой всего на несколько секунд, а потом снова включать их. Иногда он забывал про свой диктофон, и мне приходилось напоминать: «Винс, ты его не выключил».

Не под запись он набрасывался на меня снова, его глаза метали молнии из-под серебристого полумесяца волос. «Если ты выпускаешь книгу, которая порочит мою репутацию, ты должен понимать одну вещь,– сказал он.– Ты должен понимать, что не оставляешь мне выбора. Я обязан подать на тебя в суд».

Когда я наконец вышел из его дома, у меня разболелась голова от его криков, а солнце уже скрылось за горами Сан-Габриэль. Гейл больше вниз так и не спустилась. На улице я не успел даже добраться до машины, как Винс схватил меня за руку и напомнил, что его хвалебный отзыв на обложке моей книги может повысить ее продажи, – и он с радостью напишет его при условии, что я предварительно согласую с ним текст рукописи. «Это не услуга за услугу», – добавил он. Но мне показалось, что именно это он и предлагает.

Уезжая, я чувствовал себя подавленным. Мне только что довелось потягаться с одним из самых известных в мире прокуроров и авторов тру-крайма. Конечно, мне не удалось его расколоть. Но я знал, что не мне одному. Коллеги-газетчики предупреждали меня: Винс может быть невыносим. Одна из них, Мэри Нейсвендер, писавшая для «Лонг-Бич пресс телеграм» и «Индепендент», рассказала, что Винс угрожал ей еще в восьмидесятых, когда она готовила про него разоблачительную статью. Он знал, в какую школу ходят ее дети, «и было бы очень просто подбросить наркотики им в шкафчики». На самом деле мне и ее подтверждение не требовалось – Винс сам в первые же минуты встречи заявил мне, что без всяких угрызений совести готов причинять боль людям «во имя справедливости или возмездия».

Передышка в общении с ним оказалась недолгой. Приехав домой в Венис-Бич, я обнаружил, что он уже успел оставить мне сообщение – мол, хочет «окончательно прояснить пару вещей». Я перезвонил ему, и мы проговорили еще несколько часов. На следующий день мы созвонились снова – потом еще раз, и еще. Поняв наконец, что я не отступлю, Винс разозлился не на шутку.

«Если ты хотя бы намекнешь читателям, что я каким-то образом скрыл от присяжных улики по делу Мэнсона, – заявил он мне по телефону, – то хочешь верь, хочешь нет, но единственное, чего ты добьешься, – это угроза финансового краха, причем как для тебя, так и для твоего издателя». Требуя извинений, он заверил меня, что я ступаю «на опасную дорожку»: «Возможно, в следующий раз мы увидимся в суде, когда я буду подвергать тебя перекрестному допросу».

К счастью, этого так и не произошло. В следующий раз я увидел Винса в июне 2011 года, когда он прошел мимо меня в лектории библиотеки Санта-Моники, где собирался выступить с докладом. Винс заметил в толпе меня – своего противника – и на полпути остановился.

– Ты же Том О’Нилл?

– Да. Привет, Винс.

– И с чего ты такой радостный?

Должно быть, у меня на лице застыла нервная улыбка.

– Рад тебя видеть, – ответил я.

Потратив какое-то время на изучение меня, он спросил:

– Ты что-то сделал со своими волосами?

– Нет.

– Раньше было как-то по-другому.

И Винс пошел дальше. На том все и закончилось. Больше говорить нам не довелось. Винс умер в 2015 году. Порой я жалею, что он не дожил до момента, когда смог бы прочитать эту книгу, даже если бы потом подал на меня в суд. Сейчас я понимаю: с моей стороны было глупо ожидать от него четких ответов. Я снова и снова прокручиваю в голове наш разговор, прикидывая, как мог бы уличить его во лжи, где нужно было надавить на него сильнее и как я мог бы парировать его выпады. Я и правда считал, что если проявлю упорство, то смогу докопаться до истины. Имевшиеся у меня тогда вопросы продолжали неотступно мучить меня на протяжении почти двадцати лет, но теперь большинство тех, кто знал всю правду об этой истории, включая самого Мэнсона, уже мертвы. Впрочем, в одном я все равно уверен: многое из того, что мы считаем фактом, на самом деле является вымыслом.