Читать книгу По обе стороны стены - - Страница 10

Сентябрь 1961 года

Ули еще неделю назад пришла по почте открытка, и теперь он постоянно носил ее в нагрудном кармане, как талисман. На лицевой стороне красовалась фотография немецких Эльбских Песчаниковых гор: словно инопланетный пейзаж с нагромождением крутых скалистых утесов; неровные слои мелового песчаника выросли в огромные колонны, потрясающие воображение своим величием. Ули знал, что Лиза выбрала именно такую картинку из-за его любви к геологии. Края открытки быстро обтрепались, потому что он постоянно доставал ее, переворачивал и проводил пальцами по коротенькому посланию: «Я в безопасности. Люблю тебя», поверх которого поставили огромный штемпель, подтверждающий, что текст прочитан и проверен восточногерманской почтовой службой.

Ули глянул на дату, указанную сверху. Лиза отправила карточку через три дня после закрытия границы – после того момента, как полицейские поймали ее на заброшенной станции и силой увели прочь.

Ули изучал взглядом ровный девичий почерк и представлял руки, которые вывели эти буквы: короткие, не покрытые лаком ногти, длинные большие пальцы, чуть кривоватый средний с ямкой на верхней костяшке – след от ручек и карандашей, которые Лиза годами сжимала слишком крепко. Ули так долго носил открытку с собой, что из нее совсем выветрился и без того слабый аромат духов Лизы. Вот бы выяснить, как они называются, ведь они ассоциировались у него именно с любимой.

Сколько раз он доставал карточку? Ему отчаянно хотелось узнать хоть какие-то новости о Лизе, пусть даже совсем крупицы: по-прежнему ли все в порядке или что-то изменилось? Но Ули знал, что открытка – это самое большее, на что он мог рассчитывать: добавь Лиза подробности, и восточногерманские цензоры не передали бы ее послание на почту.

Он вышел на Бернауэрштрассе и оглядел пустынную дорогу. Несколько дней назад колючую проволоку убрали, а на ее месте воздвигли тяжелые бетонные плиты и намертво зацементировали их между восточногерманскими домами по Бернауэрштрассе; пограничники, похоже, решили использовать здания как часть вала, а потому заложили нижние дверные и оконные проемы кирпичами, что не мешало жильцам верхних этажей посматривать в сторону Западного Берлина, а разгуливающим по проходу охранникам – не менее зорко посматривать в сторону любопытных жильцов.

Ули повезло больше: из его новой квартиры открывалась хорошая панорама восточной части города. Оттуда виднелся и парк через дорогу, и окна Лизы, поэтому парень завел привычку, приходя домой, всегда включать свет: а вдруг любимая заметит и поймет, что Ули думает о ней?

Он сунул открытку обратно в карман – на ее законное место, поближе к сердцу. Ули так тосковал по Лизе, что боль была почти физической, и он согласился бы еще хоть тысячу раз пораниться колючей проволокой (а эти глубокие порезы на руках и груди у него заживали очень долго и мучительно), если бы ему удалось такой ценой протащить возлюбленную на свою сторону.

После закрытия границы, когда поднялась жуткая шумиха, они с Юргеном ходили митинговать к Бранденбургским воротам; туда же приехал мэр Западного Берлина Вилли Брандт, который вместе с американским президентом Линдоном Джонсоном выступил против абсурдной стройки, затеянной ГДР. В словах политиков еще чувствовалась какая-то надежда, и воодушевленный Ули отстаивал длиннющие очереди в полицейские участки и местные администрации, а потом умолял чиновников помочь ему переправить Лизу через стену. Но, несмотря на его отчаянные усилия и возмущение всего западного мира, ситуация практически не изменилась: ГДР оставалась суверенным независимым государством и поступала так, как считала нужным, даже если от этого страдали ее граждане.

Ули перекинул ремень сумки через плечо и зашагал по Бернауэрштрассе: хоть город и раскололся на две части, лекции продолжались, разве что кампус Свободного университета заметно опустел, лишившись изрядной доли студентов. Ули миновал небольшую группку молодых людей и приветственно кивнул им; возле заколоченных домов на противоположной стороне улицы теперь частенько собирался народ, словно на пикет, и раздавал петиции, которые Ули добросовестно подписывал, впрочем, полагая, что никакого толку не будет.

Он покосился на шестиэтажное здание и встретился взглядом с восточногерманским часовым, расхаживающим взад-вперед по крыше, небрежно положив ладонь на автомат. Ули притормозил и еще долго сверлил презрительным взором пограничника, пока тот не отступил и не скрылся за карнизом.

«Вот так-то, – подумал Ули. – Пусть постыдится, что тоже участвует в этом безобразии».

Вдруг он краем глаза заметил какое-то движение чуть ниже и замер, глядя, как на четвертом этаже распахивается двустворчатое окно и оттуда высовывается мужчина средних лет, явно изучая мостовую.

Собравшиеся зеваки молча вскинулись и ручейком потекли к зданию, подняв лица и одобрительно шепча: «Прыгай!»

Ули тоже стал подбадривать мужчину вместе со всеми, а тот на мгновение скрылся в недрах квартиры, но вскоре снова вернулся уже с объемистой матерчатой сумкой.

– Слишком высоко, – пробормотал себе под нос Ули и заметил, как к дому кинулась женщина с шерстяным одеялом в руках. – Он себе шею сломает.

Между тем незнакомка всучила Ули и еще кому-то уголки одеяла, и люди растянули полотнище этаким батутом, дабы смягчить падение.

– Прыгай! Сейчас или никогда, давай!

Мужчина поколебался немного, а потом сбросил сумку вниз и полез на подоконник; сердце Ули быстрее забилось от этого зрелища. Он с ужасом вспомнил про часового, который ходил по крыше, а ведь в здании были и другие пограничники. Только, может, они и не подумали, что найдется отчаявшийся безумец, который рискнет спрыгнуть с десятиметровой высоты.

– Давай!

Мужчина перекинул ноги через подоконник и замер. Выглядел он так, будто совсем растерял решимость, и Ули его прекрасно понимал. С такой высоты растянутое одеяло казалось не больше почтовой марки. Попадет ли он именно на импровизированный батут и выдержит ли тот его вес?

– Прыгай!

Вдруг мужчина резко дернулся, а из открытого окна донеслись чьи-то крики: в квартиру ворвались пограничники. Время утекало сквозь пальцы, и Ули присоединился к хору западных берлинцев, призывающих незнакомца прыгать.

До смерти перепуганный мужчина осторожно скользнул вниз и повис над мостовой, держась руками за подоконник: хотел за счет собственного роста уменьшить высоту падения. Зеваки подвинули одеяло поближе к стене, прикидывая, где лучше встать, чтобы точно поймать страдальца, но часовые уже подоспели к нему. Беглец разжал пальцы буквально на долю секунды позже, чем следовало: один из пограничников высунулся в проем и ухватил мужчину за запястье.

Тот повис, дрыгая ногами, а страж закона попытался втащить его обратно в комнату; тут вмешался второй полицейский и вцепился в другую руку беглеца.

Пока Ули смотрел, как мужчина прямо в воздухе сражается с часовыми, у него замирало сердце. «А вдруг все-таки упадет?» – мелькнула шальная мысль, и Ули на мгновение представил на месте незнакомца Лизу, как она будет извиваться в чужих руках и колотить ногами по кирпичным стенам, но тут второй часовой высунулся из окна почти по пояс и не без труда ухватил беглеца за предплечье.

С воплями и проклятиями мужчину все-таки затащили обратно в комнату и куда-то увели с глаз долой.