Читать книгу По обе стороны стены - - Страница 12

Октябрь 1961 года

Лиза смотрела на письмо, которое пришло из Государственного секретариата по высшему образованию, и в голове у нее роились невеселые мысли.

«Ваше заявление на перевод на медицинский факультет университета Гумбольдта отклонено», – читала девушка и так напряженно вглядывалась в строчки, будто от этого смысл мог измениться. Ей ответили очень коротко и прямолинейно, но не потрудились объяснить, почему отказали, однако она и так знала: студентка западного университета и grenzgänger, перебежчица, представляла угрозу для неокрепших умов восточных немцев. Вдруг диссидентка станет рассказывать о том, как чудесно живут капиталисты, и подорвет верный идеологический настрой молодежи, начнет разлагать общество изнутри?

Наверное, университет и закрыл бы глаза на ее западное образование – зачем терять потенциального врача? – но после неудачной попытки прорваться через проволоку к Ули Лизу задержала восточногерманская полиция, а это уже не шутки.

Девушка смяла в руке письмо и встала. Она слышала, как из кухни доносится мерный стук капель из подтекающего крана, годами сопровождавший ее жизнь; иногда его, впрочем, заглушали покашливание отца и скрежет вилки о чугунок, когда папа готовил ужин.

Лиза давно привыкла не замечать недостатков их маленькой квартирки: мокрого пятна на потолке в ванной, неисправного крана на кухне и приглушенных голосов соседей за слишком тонкой стенкой. Но сегодня от ритмичного стука капель у девушки заломило зубы, и она подошла к окну в гостиной, чтобы хоть как-то отвлечься.

Яркий погожий день клонился к насыщенному золотому закату, пусть за домами и не было видно солнца. Лиза глянула в сторону далекого квадратного окна квартиры Ули, ища там какое-нибудь движение: колыхание шторы или отблеск лампы. В последние дни девушка черпала призрачную надежду только из наблюдения за жилищем жениха, но сегодня свет у него не горел.

Ули еще в университете? Или у родителей? Или вообще топит печали в алкоголе, сидя с друзьями в баре «У Зигги»?

Она перевела взгляд на Бернауэрштрассе, где рабочие продолжали укреплять заграждение. За последние недели забор из спирали Бруно убрали, а на его месте установили громоздкие и тяжелые бетонные блоки, по верху которых приделали рогатины и натянули между ними колючую проволоку. Под присмотром пограничников облаченные в белое рабочие заложили окна уже на всех этажах домов по Бернауэрштрассе, чтобы, насколько Лиза понимала, отбить охоту прыгать у тех отчаявшихся, кто рвался на свободу. Однако этот путь, как и все остальные, был быстро отрезан: людей, живших у самого вала, начали переселять в другие районы города. Перекрыли даже канализацию: поставили там массивные железные решетки, а полиция принялась на лодках патрулировать Шпрее, чтобы никто из диссидентов не отважился пуститься на Запад вплавь.

Если бы Лизу не задержали в участке на трое суток за попытку бегства, она тоже рискнула бы выпрыгнуть в окно или пересечь реку.

Прошло уже шесть недель, и шумиха, вызванная закрытием границы, заметно улеглась: видимо, восточные берлинцы смирились с новым положением вещей. Они занимались повседневными делами, но вот от стены, как начали называть заградительный вал, старались держаться подальше и обходили ее окольными путями, чтобы не попасть в поле зрения подозрительных пограничников или, того хуже, грозной тайной полиции.

О закрытии границы никто не говорил, официальных заявлений от правительства тоже не было, и Лизу это пугало. В последние недели она пыталась выяснить, как получить эмиграционную визу, но ее усилия приводили лишь к новым вопросам: она ходила в архив и в местную префектуру, но нигде не получила внятного ответа. В отчаянии Лиза даже отправила письмо канцлеру Западной Германии, надеясь на сочувствие, но вот дошло ли ее послание до адресата?

Дни утекали сквозь пальцы, она теряла время, которое могла проводить с Ули или на учебе. Чтобы совсем не отстать, Лиза подала заявление в университет Гумбольдта, хоть и знала, что придется повторить семестр заново, когда она вернется в Свободный университет.

Вернее, если вернется.

Она скрестила руки на груди, проводя пальцами по зарубцевавшимся царапинам от колючей проволоки, и снова глянула в сторону дома Ули.

Если бы любимый просто подошел к окну…

Если бы у нее хватило смелости прорваться через спирали Бруно, когда еще был такой шанс…

Если бы она сразу надела помолвочное кольцо и побежала подавать заявление в загс, сейчас их союз уже считался бы fait accompli [13].

Ее ладонь скользнула на живот: с последнего свидания с Ули прошло сорок два дня – сорок два дня страданий и тоски.

Сорок два дня ожидания месячных, которые, как догадывалась Лиза, и не придут.

– Какая ты серьезная.

Она обернулась, торопливо смахнув с глаз некстати выступившие слезы, а в комнату вкатился отец. Проезжая мимо обеденного стола, он покосился на груду бумаг, которые Лиза разбросала по узкой скатерти, и девушка едва уловимо улыбнулась в ответ на папину мягкую улыбку. С тех пор, как построили вал, она чувствовала себя просто ужасно, но ей грело душу, что отец и Пауль продолжают ее поддерживать. В отличие от нее, они новую действительность приняли совершенно спокойно.

Лиза представляла, как могла бы жить на той стороне Бернауэрштрассе: они с Ули смотрели бы из окна на то же самое ограждение, и она так же сильно скучала бы по отцу, как сейчас скучает по любимому. Получается, окажись она на Западе, ей и тогда было бы плохо?

– Ужин почти готов. – Отец погладил Лизу по руке и проследил за ее взглядом на западную сторону. – Твой брат скоро вернется. Бойлер опять барахлит, так что вода в душе будет только холодная. Скорее бы уже нам дали новое жилье. – Он ободряюще сжал руку дочери: – Поможешь накрыть на стол?

Лиза прошла на кухню и достала из ящика приборы, чувствуя благодарность отцу, который умел молча ее поддержать и, даже видя ее слезы, не лез в душу.

Это было очень в духе папы: в отличие от его приятелей-хирургов, которые по роду профессии привыкли бахвалиться и рисоваться не только перед пациентами, но и перед семьей и близкими, Рудольф всем вокруг сострадал, и поэтому люди ему открывались и доверяли. Такой навык ему очень помогал как в клинической практике, так и в преподавании. И хотя Лиза с удовольствием промолчала бы весь вечер, она понимала, что кое-какие разговоры откладывать никак нельзя.

Между тем отец убрал со стола бумаги, взял скомканное письмо из Государственного секретариата и с любопытством его разгладил.

– Можно?

Она кивнула, ощущая неприятный ком в горле, и стала наблюдать, как папа читает и на лице у него появляется гримаса разочарования.

– Ох, доченька. – Он раскрыл ей объятия, и Лиза бросилась к нему, уже не сдерживая рыданий. – Мне так жаль, дорогая…

– Я тут подумала, – всхлипнула она, уткнувшись лицом в его шершавую льняную рубашку, – может, ты через свои связи в университете…

– Живи мы на Западе, это сработало бы, – вздохнул отец. Хоть он и был уважаемым ученым, в Восточной Германии места в университетах доставались в основном детям пролетариата, а не интеллигенции. – Но, полагаю, ректорату приходится принимать во внимание новые обстоятельства.

– Это еще не все. – Лиза отстранилась. – Мы с Ули… в общем… когда мы обручились… – Она умолкла, боясь посмотреть отцу в глаза. – Я… я жду ребенка.

– Ничего, как-нибудь справимся, – заверил он и притянул ее к себе, угнездив подбородок у нее на макушке. – Всегда есть выход.

* * *

Лиза тупо таращилась в потолок, не в силах заснуть. За ужином она рассказала о своей беременности и Паулю, и хотя раньше боялась, что домочадцы воспримут новость в штыки, они оба почему-то отреагировали вполне благосклонно.

Правда, мысль о том, чтобы растить ребенка без отца и нести все тяготы родительства одной, не радовала, но еще больше огорчало, что теперь Лиза точно не сумеет заниматься любимой профессией. Девушке, конечно, не хотелось расставаться с семьей, но она нисколько не сомневалась, что собирается связать свое будущее с Западным Берлином, вернее, не только с ним, но и с Западной Германией или другой капиталистической страной, а главное – с Ули.

И вообще, правда ли она перепробовала все способы пробиться через границу?

Лиза подрыгала ногами, сбрасывая с себя одеяло, вскочила с кровати, подбежала к рабочему столу, достала ручку с блокнотом и сунула между страниц письмо из Государственного секретариата. Она слышала, что люди строчат в восточногерманское правительство прошения об эмиграционных визах, но не знала, в какую именно инстанцию обращаться. Но ведь если она как следует обрисует свои обстоятельства, ей непременно помогут, верно?

Она вышла в гостиную, чтобы написать заявление там, включила свет и с удивлением обнаружила Пауля, который сидел в темноте, сжимая в руке стакан.

Брат вскинул голову и посмотрел на Лизу.

– Тебе тоже не спится? – хмыкнул он и поднес стакан к губам, отчего лед на дне тихонько звякнул. – Я бы предложил тебе водки, но ты ведь в положении…

Лиза села в кресло напротив.

– Ты, наверное, на меня злишься, – заметила она, поскольку Пауль уставился в стакан, словно изучая его прозрачное содержимое. – Но вообще-то я тогда была помолвлена, если тебя это утешит.

– По-твоему, меня заботят мелкие буржуазные формальности вроде того, не пострадала ли твоя добродетель? – ухмыльнулся брат и уперся локтями в колени. – Поверь, я не такой ретроград. Ты современная женщина и вправе поступать так, как считаешь нужным. Но не скажу, что ты выбрала легкий путь.

Лиза поудобнее устроилась в кресле и поджала под себя ноги, с облегчением поняв, что Пауль не так уж и злится.

– Мне жилось бы гораздо проще, если бы рядом со мной был муж, – призналась она, теребя лежащий у нее на коленях блокнот. – Пауль, давай по-честному: в Западный Берлин правда никак не попасть?

– Никак, – отрезал тот, поднялся с кресла и поправил абажур на настольной лампе, который Лиза чуть не свалила, пока искала выключатель. Белокурые волосы Пауля в неясном свете отливали золотом. – Закрытие границы – очень важная мера. Я знаю, тебе тяжело, но ты должна понимать, что это ради нашего же блага.

– Ради нашего же блага, – с невольным сарказмом повторила она. – Ведь нам нельзя доверять.

– Лиза, – жестко продолжил брат, – может, я и не пограничник, но я много лет работал с ними плечом к плечу и успел насмотреться, с чем мы воюем. Весси нами просто пользуются! Они приезжают в нашу часть города со своими деньгами, девальвируют нашу валюту, сметают с полок продукты и другие вещи, которые нужны нашим гражданам. Переманивают работников с наших фабрик… – Он умолк с искренне расстроенным видом, и Лиза догадалась, что дальше последует лекция о средствах производства. – Только не надо думать, что мы слишком неадекватно реагируем на мелкую контрабанду: дело куда серьезнее. Вал – это наш первый защитный рубеж от западной агрессии, от торговли людьми, шпионажа… Я немало такого повидал. А вот тебя это не коснулось, и все потому, что мои товарищи из полиции и народной армии хорошо делают свою работу.

Может, в его словах и содержалось разумное зерно, если бы не письмо с отказом из секретариата, лежащее у Лизы на коленях.

– Значит, я должна вот так взять и отказаться от всего, что мне дорого? От мужа, от образования, от карьеры – и ради чего? Ради интересов государства?

Пауль не ответил.

Разочарованная, она помахала блокнотом:

– Я тут подумываю послать прошение в Народный совет, объяснить, почему мне необходима виза на выезд…

Брат вздохнул. Лампа стояла у него за спиной, поэтому лицо оставалось в тени, однако Лиза могла с уверенностью сказать, что Паулю не нравится ее решение.

– Сестренка, пожалуйста, не совершай ошибок, которые потом не сможешь исправить.

– А с чего ты взял, что это ошибка? – прошипела она и резко вскинула голову, не в силах больше сдерживать накопившееся раздражение и отчаяние. – Потому что я ценный актив и принадлежу Восточной Германии? Но ведь мне даже не разрешают учиться на медицинском, Пауль. Я не могу стать врачом, и все, над чем я так долго работала, все мое образование теперь полетит коту под хвост. Но ты не волнуйся, – она с горечью махнула в воздухе злополучным письмом, уже не беспокоясь, что громкий разговор может разбудить отца, – портниха в Митте ищет помощницу.

– Не вижу трагедии, – огрызнулся Пауль. – Нормальный квалифицированный труд. Радуйся, что хоть такое место нашла, а то тебя могли распределить на какую-нибудь фабрику стоять у конвейера. – Он помолчал, а потом продолжил: – Лиза, ты скоро станешь мамой. Как ты собираешься совмещать учебу в университете и заботу о ребенке?

– Точно так же, как совмещают все работающие мамочки. – Она скептически тряхнула головой. – В Митте могут найти другую швею, но я-то не могу найти себе другого мужа.

– Он же тебе не муж!

– Так нечестно! – вспыхнула Лиза.

Она с вызовом уставилась на брата, но тот молчал, и тогда она в сердцах швырнула ручку с бумагой на журнальный столик. Пауль явно не хотел ей помогать, но и уходить из гостиной тоже не собирался, поэтому Лиза просто сдвинула его бутылку водки, расчищая себе место, и принялась строчить прошение, даже не успевая подумать над формулировками.

Она скорее услышала, чем увидела, как брат пересел на диван, тяжело ступая по скрипучему полу.

– Жаль, что все так вышло. – Пауль откинулся на спинку дивана и налил себе еще водки. – Правда жаль, Лиза. Но ты должна знать: что бы ты ни делала… ничего не выйдет. – Он наклонился к ней, хотя в глаза смотреть остерегался. – Вот и это прошение тебе ничем не поможет. Только сама себе жизнь усложнишь. И чем больше ты рвешься на Запад, тем выше риск для нас всех.

Лиза так и замерла, уткнув кончик ручки в бумагу.

– Ты и без того запятнала свое будущее, когда попыталась бежать. А об отце ты подумала? А обо мне? По-твоему, папе дадут другую квартиру, если его дочь заклеймят как диссидентку? – В голосе Пауля зазвучали жесткие ледяные нотки. – Помнишь, Хорста на той неделе повысили? А меня – нет, и как ты думаешь, почему?

– Какая жалость, – не без иронии пропела Лиза. – Бедного Пауля обделили.

– Я всегда был и буду рядом с тобой, – пригвоздил тот, решив не обращать внимания на издевку, и допил последние капли водки. – Я планирую и дальше заботиться и о тебе, и о ребенке. Мы с отцом сделаем все, что в наших силах, чтобы вы жили счастливо. – Он вскинул голову и посмотрел Лизе прямо в лицо, и она увидела в глазах брата отражение собственного ребячества и инфантильности. – Но ты должна понимать, что сама подвергаешь нас опасности.

– А если я на все наплюю? – фыркнула она и покрепче вцепилась в ручку. – Если и дальше буду пытаться сбежать?

– Тогда имей в виду, что пограничникам дан четкий приказ стрелять на поражение.

Часы, казалось, затикали громче. Пауль поднялся с дивана.

– Ты скоро станешь мамой, Лиза. Кончай творить глупости. – Брат наклонился, крепко сжал ей плечо и чмокнул в макушку. – Сейчас речь не только о твоей жизни, но и о кое-чьей еще.