Читать книгу Когда ошибается киллер - - Страница 2

Занавес шелохнулся, и на сцену вдруг выпорхнула тонюсенькая девчушка в облегающей желтой футболке и юбочке по колено. Заточенный сорок шестой, копна золотых кудрей, походка взлетающей феи. Помахав приветливо ручкой, красавица спустилась в зал и направилась в мою сторону. Лишь тогда я заметила: нос… Не спрячешь, не зарисуешь. Но уродливый элемент совсем не уродовал Юлию. Придавал ее внешности шарм. Манящий шарм, интригующий, вызывающий интерес у мужчин и у женщин.

– Добрый вечер! – Актриса присела, пружинки ухоженных в салоне волос, рассыпались по плечам, отблескивая, покачиваясь. Хороший маневр, отвлекает взгляд от лица. – Евгения Павловна, я давно вас хотела найти, но все не решалась. Поверьте, мне очень стыдно за свои поступки… Я не знаю, поймете ли вы, пожелаете ли понять… Одним словом, я прошу прощения за все зло, что вам причинила. Быть может, вы сможете отпустить мою вину? Не сразу, со временем? Мне это очень важно.

Казалось, девушка, в самом деле, чувствовала себя неловко. И смотрела вроде бы искренне.

– Но я…

– Я знаю, я в вас стреляла. Такое не забывается и, может быть, не прощается… Я в церковь хожу, грехи замаливаю… И думаю постоянно, про вас, про брата… Вы мне ночами снитесь, меня упрекаете…

И что прикажете делать? Я лишь пишу цветасто, говорить совсем не умею. А надо человека успокоить.

– Нет, Юлия, не упрекаю. Мне все известно, вы стреляли не по собственной воле, а по приказу гипнотизера. Дело пересмотрено, вы признаны невиновной. И я вас давно простила.

– Правда? – девушка подняла ресницы, в уголках глаз стояли настоящие слезы. Я скорее достала платочек, утерла свои.

– Конечно, правда. – «Даниил Говорухин и меня обработал, я тоже стреляла в ребенка», – чуть было не сболтнула в порыве откровения. Но вовремя прикусила язык. – От прошлого надо отречься, исключить из памяти, из разговоров, будто не было никогда.

– А я Говорухину передачки ношу. Батюшка Алексей дал наказ: прости и возлюби врага своего.

– Вы сами себя простите, это самое главное. А к тюрьме я бы близко не подошла, гипноза боюсь.

– Мне вроде легче становится, как в очереди постою. Сколько жен за мужей страдает… Не я одна помню…

Мужа Юрочку помнит, гуляку и балбеса, не оставившего ей ни гроша от многомиллионного наследства? По правде сказать, не верится. Вид у Юлии процветающий, а личико печальное. Наигранное? Актриса и есть актриса. Или мне не дано проникнуться страданиями художественной натуры? Не может наша сестра спокойно смотреть на красивую женщину, в неискренности подозревает, в нездоровом пристрастии к лицемерию.

– Юля! – послышалось из-за кулис. – Смольков собирает!

Вовремя, пора прекращать эту неловкую сцену.

– Простите, Евгения Павловна, мне надо идти.

– Смольков? Иннокентий Романович?

– Это наш режиссер. Вы знакомы?

– Шла сюда – хотела познакомиться. Театр приглашает всех желающих, вы не против?

– Почему я должна быть против?

– Ну как же…

– Евгения Павловна, вы сами сказали: от прошлого надо отречься. Давайте останемся добрыми друзьями? Не слишком нахальное предложение?

Это самые трогательные слова, какие я слышала в последнее время. Не считая просьбы выйти замуж.

– В таком случае, зовите меня просто Женей, – растаяла я невольно, уступая лучистому обаянию девушки.

– И давайте на «ты», хорошо? У нас здесь все запросто.

– Юля! – послышалось заново, и парень, игравший Веню, любовника-надзирателя, выглянул из-за кулисы. Красавец переоделся. Узкие синие джинсы, пестрая рубашка с расстегнутым воротом, обнажавшим густую поросль, отнюдь молодца портили. Удивленный янтарный взгляд под разлетом цыганских бровей остановился на моей персоне.

– Пойдем, Иннокентий ждет. – Юля тронула меня за плечо.

Парень юркнул назад, в таинственный мир закулисья. С детства мечтала разведать, что творится по ту сторону сцены. Сейчас и посмотрим.

Мы поднялись на сцену, отогнули тяжелый занавес. Темнота, запах пыли. Огромную бархатную тряпицу никто никогда не выбивал.

– Сюда, осторожно, ступенька. – Тонкие нежные пальчики обхватили мое запястье. Я шагнула вперед и качнулась, чуть не потеряв равновесие.

– Какой умник сразу за сценой спуск смастерил? Сколько раз здесь девчонки падали.

Культурная дама, учительницей в школе работала, я мысленно назвала «умника» совсем другим словом. Юлия повернула к гримерным, и мы очутились в узком коридоре.

Электричество экономили. Небольшая группа артистов собралась в его дальнем углу под единственной тусклой лампочкой. В основном, это были женщины, бывшие «зэчки», на разной стадии освобождения от грима и тюремной одежки. Все они возбужденно шептались, но заметив меня и Юлию, замолчали на полуслове. И сразу же в нашу сторону обратили тревожные взоры, с любопытством и даже с надеждой. Эта странная мысль, что артисты принимают меня как вестника, как вершителя тайных надежд, мелькнула и растворилась, не успев удивить.

– Ну что, договорились? – прорычал могучий мужчина, неприязненно нас разглядывая. Губы толстые, нос картошкой, под изогнутыми бровями глазки грозные, выразительные. Значит, так здесь встречают, рыком, неуверенных и стеснительных. Доброжелательным прием не назовешь.

– О чем вы, Иннокентий Романович? – промурлыкала Юля. Подошла и нежно погладила пухлую волосатую руку режиссера. Я бы так не смогла, постеснялась.

– Навострила лыжи, ласкунья? – интонации сразу обмякли, а подозрительность сохранилась. И направлена неприязнь в основном на меня.

– Иннокентий Романович, я вот подругу встретила. Хочет попробовать себя на сцене.

– Подругу, говоришь? – Недоверчивый взгляд окинул меня сверху донизу, задержался на выступающем животике. – А как фамилия подруги, знаешь?

– Евгения Молодцева, – поспешила я вставить слово. – С утра звонила по номеру, указанному в объявлении.

– Со мной она говорила, – раздался знакомый голос, и сморщенный старичок во хмелю и навеселе, с забавным утиным носом, выступил в зону света. Маленький, словно гном, в светлой шапке торчащих волос. – Говорю тебе, Иннокентий, она ни при чем.

Игривый тон и бессмысленные жестикуляции зажатой в руке сигаретой не вызывали доверия. Даже у меня. Вдруг нахлынуло чувство вины, будто сделала что-то неправильное. Что за детские пережитки, поддаваться чужому напору?

– А могу я узнать, в чем меня обвиняют?

– С кем ты сидела в зале?

– Вы имеете ввиду, во время спектакля?

– До спектакля я тебя не видел.

Так, хватит. Режиссеры, я слышала, бывают грубыми. На съемках и репетициях. Когда «бездарности», «скунсы», «кривоногие нимфетки» из шкурок выпрыгивают, пытаясь воплотить очередную «гениальную задумку». Случай вроде не тот.

– И справа, и слева имелись соседи. Визитками не обменялись. Ты кого имеешь ввиду? – Развязно, самой противно.

Глаза за буграми щек уставились с изумлением.

– Паспорт с собой?

А как же. И паспорт, и телефоны родных, и нижнее белье новое на случай, если машина собьет, как в старом печальном анекдоте.

– Недавно в Москве? Где работаешь?

О попытке писать детективы лучше помалкивать, одна сцена не выдержит две творческие личности.

– Нигде не работаю. Муж трудится в две смены.

– Что очень даже заметно.

Вероятно, то была шутка. Как будто бы примирительная. Нарочито нахмурив брови, я спрятала паспорт в сумку.

Режиссер подхватил старичка и куда-то его поволок.

– Юля введет в курс дела, позже поговорим, – и рукой махнул в мою сторону.

Давным-давно, учительница пения вот так же маханула рукой в ту часть хора, куда собрала ребят с полнейшим отсутствием слуха. Преподаватели математики, физики, литературы, биологии смотрели на меня с уважением, и каждый пророчил будущее, связанное с его предметом. В певцы годится не каждый – печальный закон природы. Все равно до сих пор обидно.

Подумаешь, этот тоже бездарность во мне разглядел. Жаров петь не умел, за него рулады озвучивали. А Ричард Гир до сих пор танцует, как слон в курятнике, вокруг него сцену крутят. И ничего, с игровыми моментами оба неплохо справились. И я попробую

– А ты, в самом деле, Акулину не знаешь? Или дурочкой притворяешься? – обступили меня артистки.

«Акулина большой ложкой любит кашу загребать», – мелькнула в мозгах частушка из пионерского детства. И эти туда же.

– Я немного знакома с Юлей. Этого не достаточно?

– Смотря для чего, – пробасила бывшая «старшая». Упертый взгляд этой женщины оставался сердитым, как на сцене. Но труппа уже расходилась. Похоже, я многих разочаровала.

– Пойдем, объясню. Вот здесь мы переодеваемся. – Юля открыла дверь в маленькую гримерку. Слева кронштейн с одеждой, собственной и сценической, справа потертый диванчик. Впереди длинное зеркало, вытянутое над узким столом. – А вот здесь гримируемся, у каждой свое место. Мое, Анны Михайловны, ты ее видела…

– Которая тебе парик испортила?

– Угу. Вообще-то, она ничего, человек сносный, но невестку Иринку не любит, позорит на каждом шагу. Иринка играла карманницу, вот ее столик.

– Эффектная девушка. Но она не играет – красуется. Ходит словно по подиуму.

– Когда Акулина в зале, у многих крышу сносит. Твое место будет вот здесь.

Я уселась на старый, разболтанный в ножках стул. В зеркале появилась чуть отекшая от беременности дамочка с короткой светлой стрижкой. Юля тоже присела, открыла баночку с кремом.

– За лицом надо тщательно следить, – пояснила она. – Грим разъедает кожу. – И спокойно собой занялась, будто этим все сказано.

– Юль, ты мне объясни, что же за женщина Акулина? По какому поводу страсти?

– А, – девушка махнула рукой и от досады скривилась. – Заходит сюда частенько, новых артистов в сериал высматривает. «Далеко и надолго» смотришь?

– Еще бы.

– Тогда обрати внимание, в титрах: А. Потоцкая – кастинг-директор.

– Это она со мной сидела?

– И вы дружно шептались, глядя в мою сторону. Иннокентий взбесился: не успела свое отыграть, опять уводят. А кому я нужна с таким носом? У них там вся колония – красотки варьете.

– Не скажи. Много простых лиц, полных фигур. Достоверные образы подбирают.

– Но уродки никому не нужны. – Юлия отвернулась, спрятала подступившую к глазам влагу.

Хотелось утешить девушку, доказать, что с мелким недостатком она выглядит интересной, незаурядной личность. К тому же, играет замечательно. Имеются у Юлии шансы засветиться на большом экране, очень даже имеются. А вдруг типаж подойдет? Но я не сумела.

– Понимаю… Артистки надеются, что их переведут в другое стойло?

Юлия повела в мою сторону одним глазом, второй принялась подкрашивать.

– Коровы. Мычать не вредно.

– Какие условия отбора?

Девушка даже руки опустила, повернулась недоуменно:

– И ты туда же?

– Не каждый способен играть на самодеятельной сцене.

– А, это… – Юлия перешла ко второму комплекту ресниц. – Условия у нас самые простецкие. Берут каждого, кто согласен платить Романычу пять тысяч рублей в месяц за обучение.

– Не знала. О таких вещах следует предупреждать заранее.

Юлия усмехнулась:

– А оно ему надо? Считается, что у нас бесплатный кружок, от дома культуры. Зарплата у режиссера копеечная, вот он эту байду и придумал. Обучает всех добросовестно. После школы Смолькова – хоть в театральный поступай, хоть в массовку пробивайся, хоть в рекламу. А там, глядишь, и заметят. Помнишь, стоит мэн два на два, держит девочку на руках. Ниже крупными буквами: «ЗАВТРАК ДЛЯ НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНЫ». Голос за кадром объясняет: имеются ввиду ромштексы.

– Мы с мужем рекламу смотрим без звука и всякий раз смеемся.

– Каннибала изображает Леша Демидов, он у нас в конвое подвизается.

– Не узнала.

– А Веня Аврелин, надзорник, раскручивает зубную лечебницу: «Стоматология, общий наркоз, гарантия три года».

– Достойно Задорнова.

– Венька в сериал пытался пробиться, дальше проб не прошел. Они знаменитость взяли.

– Еще бы. На Дорженко все держится.

– Не скажи. Наши тоже сильно играют.

– Мне Акулина перечисляла троих. Это она их переманила?

– В том то и дело! – Юлия аккуратненько провела заключительный штрих губной помадой и полюбовалась на себя в зеркало. – Граневская здесь до меня звездила, изображала проворовавшуюся чиновницу. Сполохов до Вени баб трахал, а Ритка сама себе роль придумала – цыганки мошенницы.

– Это самая правдоподобная цыганка, какую я видела в нашем кино. Без романтической лажи, без песен и танцев. Трудяга, добытчица, мать восьмерых детей. Наглая до мозга костей.

– Смольков сдернул с нашей ромеро цветастые шали, велел одеться в черное с Черкизовского рынка, дрессировал ее, как щенка. Как видишь, в точку попал. Он сам организовал этот конвейер, обучает недорогих артистов для сериала, а теперь недоволен: мало перепадает.

Ага, сейчас что-то вызнаю. Писательский зуд в печенках отразился блеском глаз в зеркале.

– Это секрет?

– Ну какой секрет тут удержится? Перегородки прослушиваются, перемывание костей не затихает ни на минуту. Кофе хочешь?

– Спасибо, на ночь не пью.

– А я вот не пью с утра. А тянет, иной раз.

Прислонив палец к губам, Юля достала из сумки маленькую кокетливую бутылку, плеснула в кофейную чашку и выпила, не закусывая.

Как тюрьма меняет людей… Пара месяцев за решеткой… Нет больше диснеевской Золушки, обаятельной, очаровательной. Нет, и не будет.

Резко взвизгнул звонок, я вздрогнула.

– Зовут на сцену, разборки ошибок.

– В десятом ночи? У многих семья, дети.

– Обойдутся, пойдем. – И заметив мое смущение, ободряюще объяснила: – Первый урок бесплатно. Иннокентий прикинет, на что ты способна. Ты решишь, возвращаться ли завтра.

Если так… Мы вышли в коридор. С обоих сторон открывались двери, мужчины и женщины, разгримированные и переодетые, уходили в сторону сцены. Мы пристроились в хвостик труппы.

– Подожди, – спохватилась Юлия, – ты сумку оставила. Вернись, положи в карман деньги и паспорт.

– Воруют? – Обычаи закулисья нравилось мне все меньше.

– Были случаи, и незнай, на кого подумать. В гримерках замки символические, шпилькой открываются. При желании, любой пробраться может.

Получив символический ключик, плоский, с одной зазубриной, я вернулась за «ценностями», тоже весьма символическими.

– Если Юлию перепродашь без моего ведома, я тебя задушу, своими руками. Запомни это, Василий! – раздалось вдруг за правой дверью. Решительный, злобный голос. Не похоже, что полчаса передышки кого-нибудь вразумили.

Дверь резко дернулась, упитанный корпус Смолькова возник в полумраке коридора.

– А ты что тут делаешь?

– Деньги хочу забрать.

– Свои?

Так, хватит. Этот тип мне не командир, и манящая звездочка актрисулькина на моем горизонте не светится.

– Я по-прежнему под подозрением? Забираю сумку и ухожу.

– На сцену! – рявкнул маэстро. Развернулся и ринулся в желтый прямоугольник света. Старичок поспешил за боссом, успев мне по-шутовски подмигнуть.