Читать книгу Когда ошибается киллер - - Страница 5

В ДК я пришла пораньше, хотелось у Юлии расспросить о хитростях наложения театрального грима. И где этот грим покупать? Не пользоваться же чужим. Не удалось, примадонна опаздывала. Зато белокурая Ирочка, девица с круглым лицом, выдающим отменную толику провинциальной наивности, но эффектной тонкой фигуркой, встречала меня как родную. Конфеты из сумки достала, чай налила.

– Мы с тобой теперь будем в паре. Романыч мне объяснил: я в тебе вижу маму, которая меня в детстве оставила на вокзале. А ты во мне видишь сначала опытную зэчку, защитницу, а позже относишься как к дочери. И то и другое странно, по возрасту не подходит, но человеческие привязанности в колонии принимают неожиданные формы.

– И не только в колонии, – проворчала вошедшая Анна Михайловна. – Что Олег мой нашел в этой бландыхрыстке, до сих пор не пойму.

Девушка извиняющее улыбнулась, повернулась к свекрови.

– Налить вам чаечку, мама? Я печенье купила, с орехами.

– А ты передо мной хвостом не крути, невелика заслуга мужнины заработки в кондитерских оставлять.

– Я в театральный институт поступлю, хорошо зарабатывать буду. – Иринка ловко собрала для родственницы угощение, поставила на ее часть стола. Та брезгливо отодвинула блюдце.

– Вот тогда и похвалишься. А пока ты есть приживалка, помалкивай в тряпочку.

Накакала в душу и спокойно собой занялась. На постороннего человека – ноль внимания, могла бы и поздороваться. Мне стало совсем неудобно. Разве это уместно, семейные дрязги на всеобщее обозрение выносить? Судя по стильной одежке, со вкусом подобранной к солидной высокой фигуре, Анна Михайловна не голодает. Искристые камушки в ушах и на пальцах подтверждают это наблюдение. Зачем же молоденькую девчонку коробочкой печенья попрекать? Содержит ее муж, значит, любит. Значит, плохо будет ему без этой «бландыхрыстки», понимать надо.

– А Штуцер велел спросить, – как ни в чем не бывало продолжала беседу Ира, усаживаясь напротив, – может, ты делать умеешь что-то полезное?

– Я? Полезное? Вряд ли.

– Ну, в смысле, для нашего театра. Вот Вера у нас, к примеру, следит за костюмами, подгоняет по фигурам, а стираем и гладим мы сами. А баба Люба ответственна за инвентарь, кладовщица.

– Она и в спектакле баба Люба?

– Угу. На сцене на другие имена не откликается, забывает, что к ней обращаются. А Надя моет полы. Они за обучение не платят. Исполнители вторых ролей, Анна Михайловна и Веня, тоже не платят, а Юля даже процент с выручки получает, вместе с режиссером и сценаристом. Вот так и живем.

– А кто артистам прически делает?

– Какие там в колонии прически? Косу заплела, резинкой закрепила, вот и вся красота, – подала голос Анна Михайловна. – Иннокентий сразу предупредил, чтоб девки не расфуфыривались. Шпильки и заколки за колючей проволокой не положены, зэчки глаза друг другу выкалывают.

Я зажмурилась и поежилась. Если б женщины знали, какая дрянная, какая опасная жизнь их ждет по ту сторону забора, день за днем, ночь за ночью, долгие годы, многие отказались бы от мысли о преступлении.

Жила в нашем городе агент по недвижимости, получила от клиентки доверенность собирать документы для продажи квартиры. Не только собрала, но и продала чужие квадратные метры. Зачем? Ради глупого удовольствия полтора миллиона три дня в руках подержать? В УФРС6 ее паспорт при сделке купли-продажи зафиксировали, сведения в милицию передали, а милиция по прописке съездила – вот и все хитромудрости следствия. Она, профессиональный риэлтор, мама и бабушка, разве не видела наперед, что только так и получится? Стоила ее авантюра трех лет мучений?

– А можно красивую косу заплести, по моде, – внесла я рацпредложение, отгоняя мрачные мысли. Идея предназначалось для Иринки.

– А ты парикмахер, что ли? – Суровая Анна Михайловна впервые взглянула в сторону новенькой с некоторым интересом.

– Немножко работала, не мастер. Для колонии сгожусь.

– Ну, коль не мастер, приколи мне вон тот шиньон, чтоб выглядел как свои. Старшей по рангу выделяться положено.

Вообще-то, она права, не все выделяться воображалке Юличке. Я ловко собрала короткие волнистые волосы Анны Михайловны в хвостик, замаскировала тяжелой косой с проседью, свернула в низкий пучок. Получилось роскошно. Благодарности не получила. А потом заплела Ирине французские косы, начиная с висков. Девушка покрутилась перед зеркалом, любуясь собой во всех ракурсах.

– Все равно на спектакль косынку наденешь, никто не увидит, – огорчила невестку бдительная свекровь.

Я хотела было заметить, что косыночку можно и сдвинуть ненароком, до уровня плеч. Но в дверь постучали, раскатистый бас Смолькова прогудел:

– Все одеты? Можно войти?

– Входите, Иннокентий Романович! – крикнула Ира и бросилась открывать. Услужливая девушка. Или наивная подхалимка?

Сегодня Бог и царь «самородков» выглядел неожиданно благодушно. Узкие глазки лучились, пухлый ротик сложился в добрюсенькую улыбку. Подобрав на коленках штанины, уселся на жесткий диванчик, позволил Ирочке попотчевать себя, сочинил комплимент Анне Михайловне. Повернулся ко мне:

– Явилась?

Я выжидательно кивнула, подтверждая очевидное.

– Сможешь репетировать каждый день по несколько часов?

Тринадцать минут – мусолить целыми днями?

– Если ничего не случится, смогу.

– На сцену когда-нибудь выходила? Может быть, в школе? Петь, танцевать умеешь?

Красивая учительница пения, она же руководитель школьной самодеятельности, насмешливо помахала мне ручкой из стремительно убегающего детства.

– Я рисовать умею и делаю прически. Может быть, пригодиться?

– Может… – Смольков озабоченно уставился на мою полноватую талию, как скульптор на кусок глины. – Животик мало заметен, попроси у Любови Викторовны специальную подушечку. В субботу спектакль, не струхнешь перед публикой?

– В ближайшую субботу? А разве… можно так сразу? Люди годами учатся.

– Так то люди. У тебя в запасе нет этих лет. Даже пары месяцев, может быть, нет. Получишь отменное приключение, прежде чем будешь вынуждена уйти.

А ведь прав Иннокентий Романович, и цель мою тайную разгадал. Проницательный человек, внимательный к людям.

– Особо не вымудряйся, сыграешь саму себя, как будто Евгения Молодцева в камеру угодила. Сможешь?

– Я в школе стрекозу из басни Крылова играла. Вышла на сцену, и окаменела, только текст рассказать смогла.

По правде, совсем не в школе, не один раз, а целых пять, зеленела и каменела под насмешливый шепот комиссии.

– А текст в твоей роли – главное. Все остальное: смущение, страх, неумение правильно повернуться, только на пользу пойдет. Главное, не переигрывай.

Я обещала стараться.

И в самом деле, старалась, неделю отрабатывала вплетение в уже готовый спектакль. Точнее, отрабатывал режиссер. Я, как куколка на веревочках, по его указаниям двигалась. Каждый жест повторяла раз тысячу, чтоб до автоматизма дойти, чтоб в зале, полном народа, работать на автопилоте, без участия разума. Эффект каменной стрекозы потихонечку пропадал. Походка приобретала естественность, мимика – соответствие ситуациям, даже голос менялся. «Театральный шепот» освоила, чтоб Зинулю мою стеснительную в последних рядах было слышно.

К счастью, не только со мной Иннокентий валандался, многие не соответствовали высоте его идеалов. Маленький старичок с большущим блокнотом придумал новый поворот сюжета, вся труппа в спешке его осваивала. Оказалось, им не впервой, привыкли работать со скоростью мысли сценариста. Юлия разучила новые романсы и пела их очень трогательно.

Наступила суббота. Так и хочется уточнить: наступила на пятки. Проснулась я поздно, вставать не хотелось – сказывалось напряжение последних дней. Вдруг вспомнила, что неделю, и́зо дня в день, собиралась постирать тюремный халат. (Тот самый, функциональный, сзади прихват, впереди простор.) Почему-то, так и не сподобилась. От залежалой одежки пахло мышами, при взгляде на серую ткань начинало противно тошнить. При мысли о необходимости выйти на сцену, под критичные и насмешливые взгляды сотен зрителей, замутило еще сильнее. И стало вдруг страшно, до дрожи. Захотелось задернуть шторы, отключить телефон, заснуть, навеки забыть о невыполненных обязательствах. Быть может, я так бы и сделала. Но за пять часов до спектакля появилась нежданная Юлия.

– Ну что, собираешься? – перешла в наступление от двери.

– Юля, я не пойду. Мне плохо.

– Я та и знала.

– Ты не могла этого знать заранее. У меня раньше не было токсикоза.

– Жень, кого ты обманываешь? Боязнь первого выхода – это классика, так всегда и бывает. Смольков меня специально за тобой послал. Знаешь, сколько людей у нас репетировали, а на сцену ни разу не вышли, затерялись в небоскребах мегаполиса? Ты хотя б до гримерки дотопай – уже преодоление. Баба Люба на первый раз ко второму действию нарисовалась. В церковь ходила, говорит, просила у батюшки благословления грешницу изображать. У Веньки диарея разыгралась, он свой первый спектакль на очке просидел, его сам Смольков заменял, представляешь? Девчонки перед спектаклем по рюмочке принимают, для куража. Не ной, возьми себя в руки.

– У меня давление низкое.

– Да что ты говоришь? – Юля достала из сумочки аптечный пузырек и влила в меня половину. Я выпучила глаза, хватаясь за горло.

– Пробирает? Настойка семян лимонника, спирт девяносто процентов. Гипотоники рекомендуют.

– Я текст не помню. В голове пустота, круговерть, путаница!

– Что-нибудь ляпнешь.

– Халат не стиранный, от него воняет.

– Где халат?

К моему удивлению, утонченная Юлия закинула одежку в стиралку, прокрутила на быстром режиме, потрясла с балкона и взялась утюгом сушить. Больше отмазок не сочинилось, пришлось подчиниться сильному.