Читать книгу Сердце Севера. История Ростова - Группа авторов - Страница 12

Дни потекли в мучительной, изматывающей двойной жизни. Днем они были покорными, незаметными детьми своих родителей, раболепными рабами своих хозяев. Они гнули спины в полях под палящим солнцем, их руки до крови стирались от работы на мельнице или при починке сетей. Они опускали глаза, когда мимо проходил старейшина, и молчали, когда пьяный сосед отпускал грязную шутку. Каждое движение, каждое слово было пропитано ложью, которую приходилось поддерживать, чтобы выжить.

Но когда солнце валилось за кромку леса, и деревню окутывали липкие сумерки, реальность менялась. Страх не уходил, он просто менял свой облик. Теперь они боялись не хазар, а разоблачения. Короткие, рубленые разговоры велись в самых грязных и укромных местах: за зловонной навозной кучей, где их не мог подслушать случайный прохожий; в сыром, пахнущем плесенью подполе, куда они спускались под предлогом взять солений; в жаркой, пахнущей углем и металлом кузнице, когда Родислав уходил хлебать похлебку, оставляя дочь Дару следить за остывающим горном. Каждое слово было риском, каждый взгляд – проверкой.

Их заговор напоминал паутину, сплетенную в темноте, – тонкую, почти невидимую, но липкую и смертельно опасную для того, кто в нее попадет. Каждый знал свою роль и цену ошибки.

Милана и ее брат Ратибор, уходя на охоту, возвращались все чаще якобы с пустыми руками, вызывая недовольный ропот голодной семьи. «Зверь ушел, отец, пусто в лесу», – лгали они, глядя в пол. А сами, рискуя нарваться на волка или медведя, делали крюк и оставляли большую часть добычи в тайнике, вырытом под спутанными корнями старой сосны. Там, в холодной земле, уже лежали обернутые в тряпье куски вяленого мяса и связки копченой рыбы – их кровавая дань будущей свободе.

Всеволод и его братья-близнецы, здоровяки Веселин и Горислав, рисковали еще больше. Они воровали муку у всей деревни. Каждую ночь, оставаясь на мельнице, они отсыпали по горсти из каждого мешка, принесенного на помол. Их спины были постоянно покрыты мучной пылью, которая казалась им пеплом их сожженных мостов. «Мыши, проклятые, развелись, житья от них нет», – врали они односельчанам, возвращая мешки, ставшие чуть легче. Они знали, что если их поймают на воровстве у общины, их, скорее всего, не убьют. Их просто забьют камнями на площади.

Девушки тоже вели свою войну. Они прятали под половицами узелки с солью, на которую меняли вытканные ночами холсты. Сушили грибы и травы, утверждая, что готовят отвары для больной скотины. Их руки были исколоты иглами, а под глазами залегли темные тени от бессонных ночей. Но страх быть отданной хазарам был сильнее страха перед наказанием матери.

Каждый утаенный кусок хлеба был шагом прочь из этой жизни. Каждый украденный нож, который мог бы пригодиться для защиты от волков, но который приходилось прятать от собственного отца, был их общим оружием. Это сплотило их связью, более крепкой, чем кровь. Это была связь подельников, идущих на смертельный риск. Они учились понимать друг друга по одному жесту, по мимолетному взгляду, брошенному через плечо.

Днем они были рабами. Но по ночам, когда они мысленно пересчитывали свои скудные припасы, в их глазах загорался другой огонь – лихорадочный, отчаянный огонь заговорщиков. Они больше не были жителями Вербной Луки. Они были отрядом. Отрядом смертников, поставивших на кон свои жизни ради призрачного шанса на свободу.