Читать книгу Сердце Севера. История Ростова - Группа авторов - Страница 5

Весть пришла не словом, а пронзительным, почти звериным визгом. Мальчишка-пастух, запыхавшийся, с лицом, белым от ужаса, несся с дальних полей. Он не кричал «Идут!», он захлебывался этим словом, повторяя его снова и снова, пока не рухнул на землю у ног первого встречного.

Одно это слово действовало, как удар плети. Жизнь в Вербной Луке замерла, а потом рванулась в судороге страха. Разговоры оборвались на полуслове. Смех, и без того редкий, умер в горле. Лица людей приобрели серый, мертвенный оттенок. Женщины, с искаженными лицами, хватали детей и тащили их в избы, захлопывая тяжелые двери на все засовы. Это было похоже не на приближение грозы. Это было похоже на то, как скот загоняют на бойню.

Мужчины молча стягивались к дому старосты. Никто не брался за вилы или топоры. Оружие давно стало символом наказания, а не защиты. Они просто стояли, вжимая головы в плечи, и их молчание было тяжелым, вязким, как болотная трясина, готовая поглотить любого, кто сделает неосторожное движение.

Вскоре послышался топот. Тяжелый, размеренный, полный осознания собственной силы. На окраине деревни показался десяток всадников. Хазары. Они ехали неспешно, с ленивой, высокомерной уверенностью хищников, пришедших на свое пастбище. Их смуглые, обветренные лица с высокими скулами были непроницаемы и жестоки. На боках висели изогнутые сабли в потертых ножнах, но настоящей угрозой были их глаза – пустые, оценивающие, в которых местные жители были не людьми, а вещами. Запах их пропитанной потом одежды, конского пота и чужой, степной пыли был запахом власти и насилия.

Во главе отряда ехал баскак, тот самый, со шрамом через щеку, из-за которого его улыбка походила на волчий оскал. Он лениво спешился, бросил поводья одному из своих людей и вальяжно направился к старосте Боримиру. Рядом с ним седой, согбенный старик казался сухим деревом, которое вот-вот сломается под ветром.

– Здрав будь, Боримир, – сказал баскак на ломаном славянском. Голос его был глух и лишен эмоций. – Каган шлет тебе свой мир. А я жду даров.

Начался унизительный, отработанный до мелочей ритуал. Из амбаров выносили мешки с рожью. Из домов – шкуры, холсты, сушеную рыбу. Хазары принимали все с брезгливой дотошностью, тыкая носком сапога в мешки, проверяя меха на густоту. Один из них, молодой и наглый, остановил проходившую мимо девушку, грубо схватил ее за подбородок, повертел ее голову из стороны в сторону, словно осматривал кобылу, а потом с ухмылкой оттолкнул. Девушка споткнулась и упала в грязь, а хазарин расхохотался. Никто не двинулся с места. Отец девушки лишь сильнее сжал кулаки, опустив голову так низко, что борода коснулась груди.

Ярополк стоял в толпе, и ему казалось, что он вот-вот задохнется от ярости. Он заставлял себя не отворачиваться, смотреть на все это. На покорные спины, на дрожащие руки женщин, на пустые глаза мужчин. И жгучая, почти тошнотворная горечь поднималась в нем. Он видел, что с каждой отданной шкурой, с каждым уведенным юношей у них отбирают не просто добро и не просто детей. У них отбирают право называться людьми.

Закончив со сбором дани, баскак окинул толпу тяжелым взглядом и лениво указал пальцем на дом Всеволода.

– Сегодня я сплю здесь, – бросил он старосте. Затем его взгляд нашел Милану, стоявшую рядом с отцом. – А эту девку пришли ко мне, когда стемнеет. Пусть постель согреет.

В толпе пронесся сдавленный стон, похожий на предсмертный хрип. Отец Миланы побелел, как полотно. Всеволод, рядом с которым стоял Ярополк, замер, превратившись в камень. Он не смотрел на друга. Он смотрел на спину баскака, и в его обычно спокойных глазах плескалась черная, убийственная ненависть.

Это было хуже всего. Открытое, публичное унижение, брошенное как кость собакам. Баскак не просто брал, что хотел. Он показывал, что может взять любого, в любое время, и никто не посмеет ему помешать.

И в этот момент Ярополк понял, что сегодня ночью что-то должно случиться. Или он умрет, пытаясь что-то сделать. Или навсегда умрет что-то внутри него.