Читать книгу Инвентаризация любви. Православные рассказы - Группа авторов - Страница 2

Илья Петрович, староста нашего Свято-Никольского храма, был человеком, что называется, «старой закалки». Бывший военный, подполковник в отставке, он и в церковную ограду привнес армейскую дисциплину. У него каждая свечечка стояла по ранжиру, ковры выбивались по расписанию, а певчие на клиросе, завидев его сурово сдвинутые брови, невольно вытягивались в струнку. Порядок Илья Петрович любил больше всего на свете, искренне полагая, что где порядок – там и благодать. Отец настоятель, протоиерей Василий, мягкий и добрый батюшка, старосту ценил за честность и хозяйственность, но иногда лишь вздыхал, когда Илья Петрович начинал уж слишком ревностно «строить» прихожан.

Дело было в Великий Пост, на Страстной седмице. Готовились к выносу Плащаницы. Илья Петрович ходил сам не свой от важности момента. Еще за полгода до Пасхи он затеял великое дело: заказал в известной золотошвейной мастерской новую Плащаницу. Старая-то, еще с советских времен, совсем обветшала: бархат вытерся, золотая нить потускнела, а лик Спасителя был едва различим под потемневшим стеклом киота. Староста мечтал, чтобы в эту Великую Пятницу храм воссиял новым убранством. Он нашел благотворителей, сам ездил утверждать эскизы, спорил о толщине канители и оттенке бархата. И вот, срок приближался, а доставки все не было.

– Безобразие! – гремел Илья Петрович в церковной лавке, пугая тихую свечницу Нину. – Договор подписан! Сроки горят! Великая Пятница на носу, а у нас что? Снова эту ветошь выносить? Перед людьми стыдно!

– Илья Петрович, да разве ж в бархате дело? – робко возражала Нина, поправляя платочек. – Главное ведь молитва…

– Ты, Нина, не умничай! – отрезал староста. – Дом Божий должен быть украшен лучше царских палат. Это жертва наша, понимаешь? Жертва! А мы… Эх!

Он махнул рукой и пошел звонить в транспортную компанию, чеканя шаг по каменным плитам притвора. В углу дремал огромный рыжий кот Барсик – единственный обитатель храма, который совершенно не боялся грозного старосту. Барсик приоткрыл один зеленый глаз, зевнул и снова погрузился в свои кошачьи сны, дернув ухом.

Четверг Страстной седмицы выдался суматошным. Служба Двенадцати Евангелий была долгой, скорбной и величественной. Илья Петрович стоял у подсвечника, следил, чтобы воск не капал на пол, но мысли его были далеко. Курьер обещал быть к вечеру. «Успеваем, – думал староста, – ночью распакуем, отпарим, украсим цветами. Утром люди ахнут».

Когда последние прихожане разошлись, к воротам храма подъехал заляпанный грязью фургон. Илья Петрович чуть ли не бегом кинулся встречать груз. Коробка была огромная, обитая деревом. Вместе со сторожем дядей Мишей они с трудом занесли ее в трапезную.

– Ну, с Богом, – выдохнул Илья Петрович, поддевая крышку монтировкой.

Доски заскрипели и поддались. Староста откинул слой защитной пленки, развернул упаковочную бумагу и… побледнел. Его руки, привыкшие держать оружие, задрожали.

– Это что такое? – прошептал он севшим голосом.

На великолепном, густо-синем бархате, прямо по центру, где был вышит лик Христа, зияла уродливая полоса – след от масляной краски или какого-то химиката. Видимо, при транспортировке что-то пролилось и просочилось сквозь упаковку. Пятно было жирным, неумолимым, перечеркивающим полгода трудов и ожиданий.

– Испортили… – Илья Петрович опустился на лавку, обхватив голову руками. – Все испортили, ироды.

Отец Василий, услышав шум, вошел в трапезную. Он посмотрел на испорченную святыню, потом на раздавленного горем старосту. Подошел, положил руку ему на плечо.

– Не скорби, Илья Петрович. Значит, не время. Бог поругаем не бывает, а это – всего лишь ткань.

– Батюшка, как же так? – староста поднял полные слез глаза. Впервые за долгие годы его «броня» дала трещину. – Я ведь хотел как лучше. Чтобы красота была, чтобы величие… А теперь? Опять старую класть? Стыд-то какой…

– А ты не стыдись, – тихо сказал священник. – Старая Плащаница намолена. Сколько слез над ней пролито, сколько вздохов покаянных она слышала. Она живая, Илья. А эта… эта красивая, да холодная пока. Уберем ее, почистим со временем, будет на смену. А завтра вынесем нашу, родную.

Ночь Илья Петрович не спал. Ворочался, пил сердечные капли. Гордыня его была уязвлена, обида душила. Ему казалось, что Господь отверг его жертву, как когда-то жертву Каина.

Настала Великая Пятница. День строжайшего поста и скорби. В храме полумрак. Посредине – возвышение, убранное белоснежными цветами, которые всю ночь готовила свечница Нина с помощницами. Илья Петрович стоял в стороне, понурый, стараясь не смотреть на то место, где должна была лежать новая, сияющая золотом Плащаница.

Служба шла своим чередом. Хор пел тихо, проникновенно: «Тебе, одеющагося светом, яко ризою…». Священники в черных ризах подняли старую Плащаницу. Бархат на ней был действительно вытерт почти до белизны, вышивка местами растрепалась, но в мерцании свечей этого почти не было видно.

Илья Петрович смотрел, как Плащаницу полагают на гробницу. И вдруг он увидел не ветхую ткань, а нечто иное. Он увидел, как к ней подходят люди. Вот подошла старенькая бабушка Мария, с трудом опустилась на колени, прижалась лбом к выцветшему краю и замерла. Плечи её вздрагивали. Вот молодая женщина с заплаканными глазами подвела ребенка. Вот крепкий мужчина, работяга, неловко перекрестился и, склонившись, долго целовал изображение ран на руках Спасителя.

Староста перевел взгляд на лик Христа на старой ткани. Искусно вышитые мастерицами прошлого века глаза смотрели с такой бесконечной любовью и смирением, что сердце Ильи Петровича сжалось. Он вспомнил новую Плащаницу – яркую, богатую, безупречную… и почему-то чужую. А эта была словно живая плоть храма. Каждая потертость на ней была следом чьей-то боли, чьей-то надежды, которую люди приносили сюда десятилетиями.

«Господи, прости меня, дурака старого», – подумал Илья Петрович, и горячая слеза скатилась по его небритой щеке. Он понял, что хотел не Бога прославить, а свое тщеславие потешить. Хотел, чтобы люди говорили: «Ах, какую Плащаницу староста достал!», а не плакали о распятом Христе.

Он отошел в самый темный угол, где обычно стояли кающиеся, и упал на колени. Военная выправка исчезла. Был просто грешный человек, стоящий перед тайной Божественной Любви.

После службы, когда народ стал расходиться, к нему подошла Нина.

– Илья Петрович, вы не сердитесь на меня за вчерашнее? – тихо спросила она.

– Прости меня, Нина, – хрипло ответил он, поклонившись ей в пояс. – Правду ты сказала. Не в бархате дело.

Нина улыбнулась светло и протянула ему просфору.

Вечером, закрывая храм, Илья Петрович увидел Барсика, сидевшего на крыльце под моросящим дождем. Кот промок и дрожал.

– Ну что, брат, замерз? – ласково спросил староста, чего раньше за ним не водилось. Он расстегнул куртку, подхватил грязного кота и сунул его за пазуху, к теплу. – Пойдем, накормлю. А Плащаницу… Плащаницу мы отреставрируем. Но старую теперь никуда не отдадим. Она у нас самая драгоценная.

Илья Петрович шел домой, прижимая к груди мурлычущего кота, и на душе у него было тихо и мирно, как бывает только после искреннего покаяния. А в кармане лежала записка с телефоном реставратора, которую дал ему мудрый отец Василий. Господь управил всё наилучшим образом, смирив гордого и утешив скорбящих, как и положено в эти святые дни.