Читать книгу Точка возрата. Православные рассказы - Группа авторов - Страница 3

В одном большом городе, где храмы прячутся между высотками, а люди спешат по своим делам, словно ветер по улицам, жил молодой человек по имени Сергей. Он был из тех современных православных: ходил в храм по воскресеньям, постился строго, читал утреннее и вечернее правило по приложению в телефоне и даже состоял в чате «Православная молодежь». Но был у Сергея один грех, с которым он боролся уже не первый год, – неумеренное пользование смартфоном. В пост особенно это проявлялось: то в соцсетях посидит, то видео посмотрит, то в игры поиграет. «Завтра брошу», – говорил он себе каждое утро.

Наступил Великий пост. Сергей решил в этот раз взять себя в руки по-настоящему. Купил бумажный молитвослов, отключил уведомления, даже приложение с играми удалил. «Теперь только необходимое: работа, звонки и правило», – постановил он твердо.

Прошла первая неделя – держался. Вторая – тоже ничего. А на третьей неделе, в среду вечером, когда Сергей уже ложился спать после канона Андрея Критского (читал в храме, голос хрипел от поклонов), зазвонил телефон.

Номер незнакомый. Сергей хотел сбросить – пост же, не до разговоров, – но что-то кольнуло в сердце: а вдруг важно? Мама? Друг в беде?

– Алло? – ответил он тихо.

На том конце провода послышался старческий голос, дрожащий, но теплый:

– Здравствуй, милый… Это баба Катя звонит. Из деревни.

Сергей опешил. Бабы Кати он не знал. Деревни никакой не имел.

– Простите, вы, наверное, ошиблись номером…

– Нет-нет, не ошиблась, – мягко перебила старушка. – Я твой номер в записной книжке нашла. Вот, у иконы лежала бумажка с номером, и надпись: «Сергей, позвонить в пост». Я и позвонила. Давно хотела, да руки не доходили.

Сергей сел на кровать. Сердце забилось чаще.

– Баба Катя… А как вы меня знаете?

– Ох, милый, история длинная. Ты меня не помнишь, маленький был. Я в вашем доме когда-то уборщицей работала, лет двадцать назад. Мама твоя меня нанимала. А потом вы переехали, и связь потерялась. Но я все молилась за вас. За тебя особенно – ты тогда такой шустрый был, все бегал, вопросы задавал: «А почему Бог невидимый?» Помнишь?

Сергей напряг память. Смутно вспомнил: да, была такая бабушка в подъезде, всегда с сумкой, конфеты давала.

– Вспомнил немного… Но как вы номер нашли?

– Чудно все вышло. Прошлым летом храм наш деревенский ремонтировали. Икону старую нашли за престолом – Божией Матери. А под ней бумажка. На ней твой номер и имя. Священник сказал: «Видно, кто-то просил молиться». Я взяла – сердце подсказало, что мне. И вот в пост решила позвонить. Хотела спросить: как ты там, веруешь ли? Пост держишь?

Сергей молчал. В комнате было тихо, только часы тикали. Он посмотрел на свой смартфон – этот самый, по которому звонила баба Катя. Сколько раз он в пост его хватал без нужды!

– Верую, баба Катя, – ответил он наконец. – И пост держу. Стараюсь.

– Хорошо, милый. А телефон этот… Он тебе не мешает? Я вот слышала от молодых: все в него смотрят, а Бога забывают.

Сергей усмехнулся про себя. Вот те на! Старушка из деревни, а в точку.

– Мешает иногда, – признался он. – Борюсь.

– Борются – хорошо. Главное, не сдавайся. Я за тебя молюсь каждый день. У меня икона твоя есть – нет, не фотография, а святой Сергий Радонежский. Ты ведь в его честь крещеный?

– Да…

– Вот и молись ему. Он поможет с искушениями. А я тебе еще позвоню, если не против. В следующий пост.

– Звоните, баба Катя. Пожалуйста.

Они поговорили еще немного: о погоде, о храме деревенском, о том, как старушка одна живет, но не тоскует – молитва греет. Попрощались тепло.

Сергей положил трубку и… выключил телефон совсем. До конца поста. Положил в ящик стола и запер.

Прошел пост. Сергей его выдержал как никогда: без отвлечений, с молитвой искренней. А в Прощеное воскресенье телефон зазвонил снова – тот же номер.

– Сергей, милый? Это баба Катя. Прости меня, Христа ради.

– И вы меня простите, баба Катя.

– А на Пасху приезжай в деревню, если сможешь. Я кулич испеку.

Сергей приехал. Нашел маленький домик у церкви, старушку худенькую, но с глазами светлыми. Обнялись, как родные. И с тех пор стали созваниваться часто – но уже не в ущерб молитве.

А телефон… Сергей его теперь использует по делу. И когда видит молодых в храме, уткнувшихся в экраны, тихо улыбается: «Эх, ребята, если бы вы знали, как Господь через этот самый телефон может вразумить!»

Потому что Промысл Божий – он везде. Даже в звонке по «ошибочному» номеру. Даже в Великий пост.

Христос Воскресе, братья и сестры!

Молодые голоса в древнем храме

В старинном городе, где улицы вымощены булыжником, а над крышами возносится собор в честь Покрова Пресвятой Богородицы, служил протоиерей отец Владимир – строгий на вид, но с сердцем широким, как русское поле. Храм был древний: стены помнили ещё времена царя Михаила Феодоровича, фрески потемнели от времени, а паникадило скрипело так, что казалось, само поёт старинные распевы.

Прихожане в основном были пожилые: бабушки в платочках, дедушки с посохами, да несколько семей с маленькими детьми. Молодёжи почти не видно – разве что по большим праздникам кто-то забежит из любопытства. Отец Владимир иногда вздыхал после службы: «Эх, где же вы, молодые? Неужели весь мир в телефонах да в суете?»

Но однажды, в обычное осеннее воскресенье, когда листья кружили под ветром, в храм вошла целая компания студентов – человек десять, парни и девушки лет двадцати. Одежда простая, кто в джинсах, кто в свитере, но все с крестиками на шее. Встали сзади, тихо, не мешая. Один парень даже попытался подпевать хору, но голос у него был громкий и немного фальшивый, так что соседка-бабушка обернулась и шикнула.

После службы отец Владимир подошёл к ним:

– Здравствуйте, молодые люди. Откуда вы к нам?

Старший из компании, высокий парень с бородкой по имени Дмитрий, улыбнулся:

– Батюшка, мы из университета, с исторического факультета. Проходим курс по древнерусской культуре, и преподавательница сказала: «Чтобы понять икону – надо в храме постоять». Вот мы и пришли. А ещё… просто захотелось.

Отец Владимир просиял:

– Милость Божия! Заходите чаще. А то у нас тут одни старики да старухи.

Девушка в очках, Маша, тихо добавила:

– Мы не мешаем? Мы же не знаем, как правильно стоять, когда креститься…

– Мешать? Да вы – радость наша! – ответил батюшка. – Главное – с сердцем приходите. А правила… правила со временем сами придут.

С того дня молодёжь стала появляться регулярно. Сначала робко – постоят службу, поставят свечки и уйдут. Потом осмелели: начали задавать вопросы после Литургии. То один спросит: «Батюшка, а почему священник спиной к людям стоит?» То другая: «А правда, что пост – это не только про еду?» Отец Владимир отвечал терпеливо, с примерами из жизни, иногда даже с лёгкой улыбкой.

Но не всё было гладко. Старики-прихожане сначала косились. Одна бабушка, тетя Клавдия, известная своей прямотой, как-то громко сказала в притворе:

– Ишь, молодёжь понашла! В джинсах в храм ходят, телефоны не выключают. В наше время такого не было!

Маша услышала и покраснела. А Дмитрий шепнул друзьям:

– Может, мы и правда не так одеваемся? Давайте хотя бы юбки и рубашки.

На следующее воскресенье девушки пришли в длинных юбках, парни – в брюках и рубашках. Тётя Клавдия удивилась, но промолчала. А потом и вовсе подошла к Маше:

– Девочка, а ты платочек-то надень, а то волосы распущены. Вот, возьми мой запасной.

Так и подружилась

Прошёл месяц. Молодёжь не только стояла на службах, но и начала помогать: парни подсвечники чистили, девушки цветы на аналой ставили. Один студент, тихий парень по имени Илья, оказался с прекрасным голосом – его взяли в хор. Сначала он стеснялся, но регент, старенькая матушка Ольга, сказала: «Голос у тебя – дар Божий, не прячь его под спудом».

И вот наступил праздник Покрова. Храм был украшен хризантемами, хор пел торжественно. Вдруг во время Херувимской один из студентов, новенький Ваня, который пришёл впервые, достал телефон – хотел записать пение. Телефон зазвонил громко, прямо в тишине.

Все обернулись. Ваня стал красным, как рак, и быстро выключил. После службы он подошёл к отцу Владимиру чуть ли не со слезами:

– Простите, батюшка… Я не хотел. Просто так красиво поют, хотел дома послушать…

Отец Владимир не рассердился. Улыбнулся:

– Ничего, сынок. Все мы учимся. Но знаешь, в храме лучше не записывать, а в сердце записывать. Душой слушать. А дома… дома можно и нашу запись послушать – у нас есть старые диски с хором.

Прихожане вокруг засмеялись добродушно. Даже тётя Клавдия сказала:

– Ну ничего, молодые – они такие. Главное, что приходят.

А потом случилось настоящее чудо – маленькое, но настоящее.

Зимой, перед Рождеством, молодёжь решила устроить вертеп для детей прихожан. Сами шили костюмы, репетировали сценки, даже ангела на верёвочке подвесили. Отец Владимир сначала сомневался: «Справитесь ли?» Но когда увидел, как серьёзно они готовятся, благословил.

В сочельник после службы устроили представление в притворе. Дети в восторге, бабушки умиляются, а один дедушка даже прослезился: «Вот, помню, в детстве у нас тоже такое было…»

После вертепа студенты спели колядки – не те модные, а настоящие, старинные: «Рождество Твое, Христе Боже наш». Голоса молодые, звонкие, и в древнем храме они звучали особенно чисто.

Тётя Клавдия подошла к Дмитрию и сказала:

– Спасибо вам, ребятки. Я-то думала, вы только баловаться пришли. А вы… душу вложили.

Дмитрий улыбнулся:

– Мы сначала из любопытства пришли. А теперь… теперь без храма не можем.

Отец Владимир, стоя в стороне, тихо молился: «Господи, благодарю Тебя. Молодые голоса в древнем храме – это же как новые ростки на старом дереве. Жизнь продолжается».

И правда – с той поры молодёжь стала душой прихода. Кто-то остался навсегда, кто-то уехал учиться дальше, но все помнят тот храм, где их приняли с любовью, с лёгким юмором и без осуждения.

А тётя Клавдия теперь всем рассказывает:

– У нас в храме молодёжь – золото! И платочки носят, и поют, и даже телефоны выключают. Ну почти всегда.

Слава Покрову Пресвятой Богородицы, что покрывает всех – и старых, и молодых – Своим омофором!

Апельсины для блудного сына

В жизни Игоря Петровича, владельца сети стоматологических клиник «Белоснежный оскал», черная полоса началась не с налоговой проверки и даже не с ухода жены к инструктору по йоге. Всё началось с лужи. Лужа была эпическая, первозданная, словно перенесенная в Подмосковье прямиком из времен мезозоя. Она раскинулась перед покосившимися воротами сельского храма, отражая свинцовое ноябрьское небо и перекошенную колокольню. «Гелендваген» Игоря, машина, созданная для покорения альпийских хребтов и аравийских песков, унизительно и плотно села брюхом в этот жирный суглинок. Колеса беспомощно месили грязь, разбрызгивая ошметки русской тоски по лакированным бокам за пять миллионов. Игорь вышел, утопив итальянский ботинок в чавкающей жиже, и выругался так витиевато, что ворона, сидевшая на церковной ограде, уважительно каркнула. – Бог в помощь, – раздался сзади тихий, скрипучий голос. Игорь обернулся. Перед ним стоял субъект неопределенного возраста в старом, латаном подряснике и резиновых галошах на босу ногу. Борода субъекта напоминала свалявшуюся паклю, а в глазах плескалась такая детская, обезоруживающая ясность, что Игорю сразу захотелось ударить его папкой с документами. – Какой Бог? – рыкнул Игорь. – Трактор есть? – Трактор у Митрича, но Митрич в запое, – охотно сообщил монах (или послушник, кто их разберет). – А я отец Феофан. Настоятель сего… – он обвел рукой полуразрушенный кирпичный остов, – …великолепия. Игорь скрипнул зубами. Он ехал сюда не каяться, не молиться и уж точно не беседовать с деревенскими чудиками. Он ехал к «старцу». Ему сказали партнеры по бизнесу: есть, мол, в Глухомани (деревня так и называлась, без иронии) прозорливый дед, решает вопросы. У Игоря вопросов накопилось много: бизнес трещал, совесть ныла фантомными болями, а главное – он перестал спать. – Мне нужен старец Паисий, – отрезал Игорь. – Где он принимает? Отец Феофан грустно вздохнул и почесал нос грязным пальцем. – Так помер Паисий. Уж года три как. Царствие Небесное. Игорь замер. Тишина навалилась на него, плотная, ватная. Три года? А ему говорили… – Но вы не переживайте, – засуетился Феофан, видя, как багровеет лицо гостя. – Вы заходите, чаю попьем. У меня в сторожке тепло. Травы есть. А машину… ну, Бог даст, подсохнет к вечеру. Делать было нечего. Связь не ловила, до трассы десять километров пешком по грязи. Игорь, проклиная всё на свете, поплелся за священником к маленькому деревянному домику, притулившемуся у церковной стены. В сторожке пахло сушеным чабрецом, ладаном и почему-то мандаринами. На старом, просиженном диване спал огромный рыжий кот, который при виде гостя лишь лениво приоткрыл один глаз и тут же закрыл его обратно, всем видом демонстрируя, что видывал он грешников и побогаче. – Сирота, – кивнул на кота Феофан, раздувая сапогом пузатый самовар. – Прибился зимой. Зову Архимандритом. Характер, знаете ли, властный. Игорь сел на табурет, стараясь не касаться стен дорогим кашемировым пальто. Ситуация была идиотская. Он, человек из списка Forbes (пусть и из конца второй сотни), сидит в лачуге с деревенским попом и пьет чай из кружки со сколотым краем. – А вы, значит, за чудом приехали? – спросил Феофан, наливая кипяток. В черном чае плавали чаинки, похожие на утонувших мух. – Я приехал за ответами, – буркнул Игорь. – У меня жизнь… сыпется. Понимаешь, батя? Вроде всё есть, а внутри – как вот эта твоя лужа. Пусто и грязно. Феофан кивнул, словно Игорь сказал самую обыденную вещь, вроде «хлеб подорожал». – Бывает. Это душа болит. Она ж живая, есть просит. – Чего ей надо? – Игорь вдруг почувствовал, как к горлу подступает ком. – Денег? Я на храм дам. Сколько надо? Крышу перекрыть? Купол позолотить? Священник поставил кружку на стол. Затем полез в старый, рассохшийся буфет и достал оттуда… апельсин. Яркий, оранжевый, праздничный, совершенно чужеродный в этой убогой обстановке. – Не надо денег, Игорь. Крыша – дело наживное. Ты вот что… Возьми апельсин. – Зачем? – опешил бизнесмен. – Помнишь, в Евангелии про блудного сына? Он когда свиней пас, голодал. А ты не голодаешь телом, ты духом иссох. Вот, съешь. Это мне прихожанка принесла, баба Нюра. У нее пенсии – кот наплакал, а она апельсины покупает. Говорит: «Батюшка, витамины вам нужны». Это не просто фрукт, Игорь. Это любовь в чистом виде. Материализованная. Игорь держал в руке холодный, пупырчатый шар. Он пах Новым годом, детством и чем-то забытым, настоящим. – Я жену ударил, – вдруг сказал Игорь. Слова вылетели сами, он не хотел этого говорить. – Пять лет назад. Один раз. Она простила вроде, а я… я сам себе простить не могу. И сыну моему восемнадцать, а он меня презирает. Деньги берет, а в глаза не смотрит. Феофан молчал. Он не стал читать мораль, не стал цитировать святых отцов. Он просто сидел, подперев щеку рукой, и смотрел на Игоря с той же невыносимой жалостью. – Тяжело тащить мешок с камнями в гору, – тихо сказал священник. – Брось его. Прямо здесь брось. Бог – Он ведь не бухгалтер, Он грехи не в столбик считает. Он ждет, когда ты сам устанешь их тащить. Игорь начал чистить апельсин. Пальцы дрожали. Брызнул сок, щипля глаза. Или это были не брызги? Он ел дольку за долькой, и с каждым куском внутри что-то разжималось. Железный обруч, сжимавший грудь последние годы, лопнул. Он плакал. Беззвучно, по-мужски страшно, размазывая слезы по небритым щекам. Кот Архимандрит спрыгнул с дивана, подошел и, громко мурлыча, потерся о ногу Игоря. – Вот и хорошо, – шептал Феофан, подливая чай. – Вот и славно. Вымывается грязь-то. Через час пришел протрезвевший чудесным образом Митрич. Трактор, чихая соляркой, выдернул «Гелендваген» из плена. Игорь стоял у машины, испачканный, с красными глазами, но странно легкий. – Отец Феофан, – он достал из бардачка толстую пачку купюр. – Возьмите. Не на крышу. На апельсины. Для всех. Священник улыбнулся, пряча руки в широкие рукава подрясника. – Спаси Христос, Игорь. Поезжай с Богом. И сыну позвони. Прямо сейчас позвони, пока связь появилась. Игорь сел в машину. Кожаный салон пах дорогой химией, но на руках остался стойкий, въедливый запах цитруса. Он достал телефон. Набрал номер, который не набирал полгода. – Алло, пап? – голос в трубке был настороженным. – Привет, Тёмка, – сказал Игорь, глядя на удаляющуюся колокольню. – Слушай… Я тут апельсинов купил. Много. Давай вечером встретимся? Просто поедим. В трубке повисла пауза. А потом неуверенный, ломкий голос ответил: – Давай, пап. Я буду ждать. Игорь нажал на газ. Машина рванула вперед, оставляя позади мезозойскую лужу, покосившийся храм и маленького человека в черном, который крестил его вслед, стоя на ветру.