Читать книгу Точка возрата. Православные рассказы - Группа авторов - Страница 6

Михаил Семенович не любил людей. Это было профессиональное. Тридцать лет игры в оркестре филармонии на контрабасе научили его двум вещам: первое – никто не слышит басовую партию, пока ты не сфальшивишь; второе – дирижер всегда самодур. Теперь, выйдя на пенсию, он работал таксистом в ночную смену, и это лишь укрепило его мизантропию. Пьяные пассажиры, хамы, влюбленные парочки, пачкающие заднее сиденье своими чувствами, – всё это сливалось в одну бесконечную какофонию, которую Михаил Семенович терпел ради хлеба насущного и струн для своего инструмента. В ту ночь дождь лил так, будто небо решило смыть с города все грехи разом, но не справлялось с объемом работы. Заказ пришел из спального района: «К храму Всех Святых. Срочно». Михаил поморщился. Святоши. Наверняка будет бабка с тележкой или безумная кликуша. Но в машину сел молодой парень. В джинсах, в кожаной куртке, мокрый насквозь. Единственное, что выдавало в нем принадлежность к клиру, – скуфейка, которую он нервно комкал в руках, и черный подрясник, подвернутый под куртку. – Шеф, гони, пожалуйста. Очень надо. Двойной счетчик, – голос у парня дрожал. – Не на пожар, поди, – буркнул Михаил, трогаясь с места. – Пристегнись. – К умирающему, – тихо сказал пассажир. – Мальчик, семь лет. Онкология. Мать позвонила, говорит, отходит. Причастить надо успеть. Михаил Семенович дернул руль, объезжая лужу. Внутри что-то неприятно царапнуло. У него самого не было детей. Жена ушла двадцать лет назад к трубачу, сказав, что контрабас занимает слишком много места в квартире и в жизни. – А Бог твой где смотрел? – не удержался он от ядовитого вопроса, глядя в зеркало заднего вида. – Семь лет, и рак. Хорошая режиссура, ничего не скажешь. Священник (звали его отец Андрей, как выяснилось позже) поднял глаза. В них не было обиды, только бездонная усталость. – Не знаю, – честно ответил он. – Я сейчас еду не ответы давать. Я еду за руку подержать. И Христа дать. Чтобы не страшно было. Машина летела по мокрому проспекту. Дворники метались, как испуганные птицы. И вдруг, на середине моста через реку, мотор чихнул, дернулся и заглох. – Приехали, – констатировал Михаил, поворачивая ключ. Тишина. Аккумулятор сдох окончательно и бесповоротно. – Мне нельзя стоять! – вскрикнул отец Андрей. – Мне никак нельзя! Сколько там еще? – Километра три. Пешком по такой погоде – час. Священник выскочил из машины. Дождь мгновенно превратил его куртку в мокрую тряпку. Он огляделся – машин не было, три часа ночи. – Я побегу, – бросил он и рванул вперед по мосту. Михаил Семенович остался один. Он сидел в сухой теплой машине и слушал барабанную дробь дождя по крыше. «Дурак, – думал он. – Ну куда он побежал? Пневмонию схватит. И пацану тому уже не поможешь. Все мы там будем, раньше или позже. Финал у симфонии один». Он достал сигарету. Закурил. Дым был горьким. Перед глазами стоял этот мокрый мальчишка-поп, который бежал не за деньгами, не за славой, а чтобы умирающему ребенку было «не страшно». «А мне страшно?» – вдруг спросил себя Михаил. Он оглянулся на заднее сиденье. Там лежал не пассажир, там лежала пустота его жизни. Тридцать лет в оркестровой яме. И никого, кто бы побежал к нему под дождем. Михаил выругался, вышел под ливень, открыл багажник. Достал провода для прикуривания – бесполезно, но вдруг кто проедет? Никого. Взгляд упал на футляр. Огромный чехол для контрабаса занимал половину багажника. Но сегодня там был не инструмент. Сегодня он вез с дачи яблоки. «Тьфу ты, пропасть!» Он захлопнул багажник и побежал. Старые ноги, привыкшие жать на педали, а не бегать марафоны, заныли через сто метров. Сердце, изношенный мотор, застучало в ритме аллегро. Он видел впереди черную фигурку священника. – Эй! Отче! – крикнул Михаил. Ветер швырнул слова обратно в горло. Он догнал его через десять минут. Отец Андрей уже не бежал, а быстро шел, хватаясь за бок. – Садись… тьфу ты… держись за меня! – прохрипел таксист. Священник посмотрел на него безумными глазами. – Вы зачем? – Затем! Вдвоем быстрее дойдем. Опирайся! Они шли сквозь ледяной дождь, странная пара: пожилой грузный таксист и молодой священник. Михаил поддерживал парня, почти тащил его на себе последние кварталы. – Дары… главное Дары не замочить, – шептал отец Андрей, прижимая к груди маленькую дароносицу, висевшую на шее под одеждой. Они ввалились в подъезд типовой панельной многоэтажки, мокрые, грязные, дышащие как загнанные лошади. Лифт не работал. Седьмой этаж. – Я не дойду, – сполз по стене священник. Ноги у него подкосились. – Дойдешь! – рявкнул Михаил, подхватывая его под мышки. – Я тебя, как контрабас, на горбу донесу! На седьмом этаже дверь была приоткрыта. Оттуда лился не плач, а тихий, мучительный свет ночника. Отец Андрей выпрямился, оправил рясу, вытер лицо рукавом. – Ждите здесь, – сказал он Михаилу уже другим голосом – твердым и спокойным. Михаил остался на лестничной клетке. Он слышал тихие голоса, шорохи. Он сидел на грязной ступеньке и курил, стряхивая пепел в банку из-под кофе, стоявшую у мусоропровода. Прошел час. Дверь открылась. Вышла женщина. Молодая, но с лицом старым, как пергамент. Глаза сухие. – Успели, – сказала она просто. – Он улыбнулся. Сказал, что ангел пришел мокрый. Михаил встал, неловко комкая кепку. – Вы… это… простите меня, – вдруг сказал он. – За «режиссуру». Женщина посмотрела на него внимательно. – Вы таксист? Отец Андрей сказал, вы ему помогли. Зайдите, чаю попейте. – Не, я пойду. Машина там… на мосту. Из квартиры вышел отец Андрей. Он был бледен до синевы, но светился каким-то странным, нездешним покоем. – Михаил Семенович, – тихо сказал он. – Спасибо. – Да ладно, – буркнул таксист. – Работа такая. Доставка. Он спускался по лестнице, и каждый шаг отдавался болью в коленях. Выйдя на улицу, он обнаружил, что дождь кончился. Небо на востоке серело, обещая рассвет. У подъезда сидел мокрый облезлый пес и дрожал. Михаил Семенович остановился. Пошарил в карманах, нашел бутерброд с колбасой, который брал на смену. – На, брат, – он кинул бутерброд собаке. Пес недоверчиво понюхал, потом с жадностью проглотил. Михаил пошел к мосту, к своей брошенной машине. Он шел и вдруг начал напевать. Не шлягер с радио, а партию из Второй симфонии Рахманинова. Басовую партию. Ту самую, которую никто не слышит, но на которой держится вся гармония. Впервые за тридцать лет он не чувствовал себя лишним в этом оркестре. Он сегодня сыграл свою ноту вовремя.