Читать книгу Бой титанов - Группа авторов - Страница 11

Перед нашествием на Россию Гитлер обещал, что не допустит ошибок Наполеона, однако в точности повторил их. Можно гадать, кто же из них был умнее, но в схожей ситуации оба поступили одинаково.

Теоретически немцы знали о трудностях похода Великой армии столетие тому назад. Но они не имели того горького опыта, какой в свое время приобрели французы. Их спутала в этом вопросе невнимательность ко всему, чего нельзя вычислить по линейке. Оценивая прошлое со стороны, кажется: удастся легко избежать чужих ошибок. Казаться-то кажется, но ошибок удается избежать далеко не всегда.

Ну кто мог заранее знать снаружи, как поход и война в России отличаются от европейской войны? И какую трансформацию внутри нее претерпевают замыслы, сформированные извне. Одна возня на железной дороге чего стоила из-за различия колеи. Заминка с рельсами нередко приводила к опозданию даже в случае, когда рядом не было партизан. Уже по этой причине снабжение вермахта в России и вывоз ресурсов в Германию превращались в проблему. Другие проблемы тоже стояли в очереди. Некоторые из них объявили о себе сразу, а иные, как терпеливые кредиторы, выжидали, чтобы предъявить счет.

Вообще Россия оказалась страной, устроенной нелогично. Поэтому чисто немецкие качества в России блекли. Например, западная пунктуальность в российских условиях была ничуть не лучше местного разгильдяйства. Скрупулезный подход к жизни, свойственный европейцам, не работал в России потому, что не мог до конца учесть потока всех привходящих забот. Казалось, на российской земле нет ничего стабильного и твердого. А условия жизни были значительно хуже, чем на ранее завоеванных землях.

В итоге, германские войска и все, кто был с ними связан, ощутили себя не хозяевами, а непрошеными гостями в огромной коммунальной квартире, где их прихода не ждут. Сами они столкнулись с отсутствием в ней элементарных удобств. Вместо комфорта их глодали мучения.

= I =

Создать из России колонию было, увы, нереально. В стране с большими пространствами, плохими дорогами и климатом, порядок, в немецком его понимании, был принципиально невозможен даже под страхом смерти. Иных же стимулов, кроме злодейских, в немецком арсенале не было.

Трезвый, здравый подход к добыче этим господам и не снился. На их поверхностный взгляд завоеватель был разбойником, не обремененным ничем. Из-за такой близорукости, а точнее сказать – безответственности, экономика в зоне оккупации «скисла». Временная валюта имела ограниченное хождение и большим доверием людей не пользовалась. Поэтому любое хождение не конфискованного товара осуществлялось путем натурального обмена из-под полы.

Наспех сколоченные управы, куда, кроме антисоветчиков, ринулись уголовники, выполняли надзирательные, или сугубо картельные функции. Наряду с этим, порядка больше не стало. Скорее наоборот. Вражда между людьми, угасшая на селе, из-за чужого вмешательства вспыхнула вновь. И хотя распри в российской провинции объективно играли на руку немцам, нельзя сказать, чтобы они нажили себе верных слуг. С учетом того, что фашистов иногда потчевали хлебом-солью, союзников у них почти не было. То есть, не было социального слоя, заинтересованного в обузе.

Что же касается пособников, им выдали право сводить счеты с коммуной как инструмент грязных дел. Так легче было завуалировать насилие и грабеж людей, якобы сочувствующих коммунистам. На эти непростые отношения тяжким бременем давило хищничество гаулейтеров и прожорливость вермахта, беспардонно отнимавшего все, что лежит плохо. Самих русских при этом оккупанты людьми не считали, и вели себя так, словно управляли в хлеву.

Поэтому, если кто-то раньше питал надежды на новый порядок, вскоре он корил себя за наивность. Рядом с большевистским, фашистский режим оказался суровее, и даже страшнее. Ведь он лишал российского обывателя не только настоящего, но и будущего. Коммунисты, забирая свободу и собственность, кроме твердых обещаний счастья, одаривали чем-то взамен. Например, тракторами и современными школами. А фашисты отнимали все целиком, без компенсации, не скрывая, что завтра будет еще хуже.

Жители, не склонные к сопротивлению, сначала терпели эту беду. Но их апатия тоже имела границы. Естественный страх перед захватчиками сменился скрытой враждой к немцам, и всем, кто был с ними заодно. Когда же обывателям стало ясно, что с их бедными запасами обихода договориться о чем-нибудь с немцами не выйдет, самые смелые из них подались в партизаны.

На первых порах новая администрация еще пыталась кого-то привлечь. Но какие блага она могла дать союзникам? Поэтому до конца были с немцами только те, кто уже запятнал себя кровью. В случае возвращения коммунистов такие люди не могли надеяться на пощаду.

И все-таки главной проблемой захватчиков был их потрясающий эгоизм. Они не уважали ничего и никого, кроме себя. Россию они принялись быстро и грубо перекраивать, не забывая ни на минуту о грабеже. В целом, их интересы и интересы коренных жителей разошлись так, что, в конце концов, это привело к масштабной партизанской войне глубоко за линией фронта.

Непосредственно к народной войне можно было бы перейти сразу, если бы и здесь не было чисто русской специфики.

Боевые действия в России имели странный, с чужой точки зрения, ход. Если в Европе (за исключением Сербии) война после оккупации заканчивалась, в России она только начиналась. Причем, шла она не по классической формуле. Ставка исключительно на одну силу здесь себя не оправдывала. В России можно было быть сильными, и в то же время находиться в беспомощном виде, просев на танках по уши в грязь. Без адаптации к русской среде бои утяжелялись втрое (особенно во время зимы).

Российская обстановка, кроме умения воевать, требовала от любого солдата скромности, терпения в быту, нечувствительности к зиме, и навыка упорно работать лопатой. О расслабленности и благодушии стоило позабыть. Обнаружить партизана в России было так же просто, как во Франции обнаружить бордель. Выгода от обладания чужой страной оборачивалась внутренним ожиданием подвоха, и нервным напряжением, утомляющим не хуже трудов.

Для германского солдата в России это было большой несправедливостью. Оно ставило под сомнение смысл воевать вообще. Получалось, что вместо привилегий завоевателя он имел дополнительные обязанности и тревоги. И это не считая насмешек бездельников в военной форме, несущих так называемую службу в тылу.

В солдатской среде предпочтения распространяются мгновенно, как и в животном мире. Поэтому романтика похода в Россию сменилась завистью к сверстникам, ушедшим служить в Европу. Здесь же, в России, армейский компас их вел в никуда.

Откровенные дураки, вопреки крылатой пословице, в России встречались редко. Зато дороги действительно могли довести (и довели) до беды. Стоило однажды свернуть чуть вбок, как эти самые дороги превращались в кривые извилины, без освещения и асфальта. А вокруг них, к тому же, еще росло черт знает что! Передвигаться по таким отвратительным дорогам было трудно, а то и нельзя совсем. Иногда не было выхода, как скрипеть на телеге, где вместо тройки лошадей, известной на весь мир, плелись миру неизвестные худые клячи. Возможно, вражеские генералы, помня штабные карты наизусть, учли бы это неприятное обстоятельство, если бы такие дороги, каких в России было не счесть, обозначались там не сплошной, а пунктирной чертой.