Читать книгу Принцесса и рыцарь. Жизнь после. Рассказы - Кристина Выборнова - Страница 4

Конечно, ссоры у нас с Колином тоже случались, несмотря ни на какую любовь. С его стороны это чаще всего были, как он и предупреждал, короткие, но мощные и иногда очень разрушительные взрывы: он мог сказать что-то очень резкое и обидное, точно попадая в самое больное, а то и наорать, не слишком выбирая выражения. После этого буквально через минут пять он успокаивался, извинялся и был готов общаться как ни в чем не бывало, в отличие от меня. Мне после такого «перформанса» нужно было самое меньшее несколько часов, а то и несколько дней, чтобы прийти в себя и перестать разговаривать с ним сквозь зубы. Его это очень нервировало – наверное, он начинал думать, что я того гляди его брошу, поэтому он чаще всего в таких случаях начинал бомбардировать меня хаотичными знаками внимания – наверное, руководствуясь логикой «а вдруг хоть что-нибудь в цель попадет». Слава богу, что дарить цветы и конфеты, как проштрафившийся герой бульварного романа, ему в голову не приходило, но все, кроме этого, включая попытку купить дорогое и ненужное оборудование или судорожно починить мне текущий кран (из-за чего он начал течь еще сильнее) было. Кстати о кране: удивительно, но Колин оказался совсем не «рукастым». Он плохо разбирался в собственной машине, сантехнике, строительстве и всем прочем, что положено считать «мужскими занятиями». По необходимости он мог что-то сделать, но примерно с тем же успехом, что и я: то есть методом проб и ошибок, перед этим прочитав кучу инструкций в интернете. Единственное, что могло заставить его быть по-настоящему изобретательным, – это смертельная опасность. По рассказу его сестры, он как-то умудрился надеть машине слетевший ремень ГРМ, используя только собственную силу и монтировку, которая у него завалялась в багажнике, – но все это потому, что опаздывал на встречу с очень важным свидетелем. Но создать ему смертельную опасность рядом с краном я не догадалась, поэтому потом пришлось вызывать сантехника.

Ужасно неприятный случай произошел у нас, когда я поехала помогать коллеге с оркестровкой на целый день. Колину я ничего не сказала, потому что это был день, когда я не ночевала у него, а заранее предупредила, что у меня будет море работы и я вылезу из него только к следующему утру. Он рассеянно покивал, потому что тоже в это время занимался каким-то головоломным делом, требующим постоянных разъездов. Телефон я с собой, естественно, взяла, но, поскольку мы работали в студии и пытались вживую записывать и монтировать некоторые фрагменты музыки, поставив его один раз на беззвучный режим, попросту забыла потом включить обратно.

Оркестровка – дело замороченное, так что сидели мы с коллегой безвылазно часов пять, и наверняка просидели бы еще дольше, если бы к нам неожиданно не залез пожилой мужчина в форме, кажется, охранник, который обычно сидел в студии на входе.

– Извините! – заорал он хрипло, пытаясь перекрыть грохот музыки. Я стукнула по пробелу, остановив проигрывание, и мы вопросительно на него уставились.

– Извините, – повторил охранник с облегчением уже нормальным голосом. – Кто тут из вас Ксения Ивановна?

– Я, – сказала я испуганно: мне со времени смерти родных не нравились такие зачины.

– Вас там на входе муж ждет.

– Муж?? – не поняла я. – Какой еще муж, я не замужем.

– Ошибся, может, кто-то? – предположила коллега.

– Высокий такой молодой человек, волосы длинные, – пояснил охранник.

– А-а-а… Ой, – я в это же время подняла телефон и увидела беззвучный режим и кучу сообщений и пропущенных звонков.

– Вы подойдите к нему тогда, – сказал охранник, перетаптываясь. – Он что-то вроде нервничает. Может, случилось чего.

Колин ждал меня возле выхода (чтобы пробраться на студию, нужно было выписывать пропуск), расхаживая туда-сюда широкими шагами. Увидев меня, он резко встал и так же резко поинтересовался:

– Ты чего, блин, выделываешь? Специально, что ли? Дома тебя нет, на телефон не отвечаешь, где ты, непонятно. И так до девяти вечера!

– Как же ты меня вообще нашел, я же правда не говорила ничего! – удивилась я.

Колин уставился на меня в упор, буквально с яростью:

– Так и нашел! Я полицейский, если ты подзабыла! Только нахера ты мне вообще задаешь такую работу?! Мне заняться нечем больше, как тебя по всей Москве с фонарями искать?!

– Да что я, нарочно, что ли? – принялась оправдываться я, отступив на шаг. – Просто музыка грохотала, а телефон на беззвучном стоял. Я думала, что ты тоже занят… И не думала, что ты будешь так беспокоиться: ты же и сам можешь пропадать.

– Я могу, потому что работа такая! А какие причины резко пропадать у музыканта, который обычно всегда на связи? Ничего хорошего в голову не идет, правда же?

Вопрос, наверное, был риторическим. Колин по-прежнему пялился на меня в упор и буквально излучал злость и раздражение. Я ощутила одновременно желание извиниться и возмущение от его нападок, что и выразила:

– Ну извини меня, что мне теперь, умереть, что ли? Так получилось, я не специально пряталась! Не настолько долго меня не было, чтобы так орать, выражаться и напугать даже охранника. И зачем ты ему сказал, что я твоя жена? Я чуть не решила, что это не меня…

– А как мне было тебя назвать?! – перебил меня Колин на такой громкости, что нас наверняка расслышала моя оставленная коллега даже через музыку. – Сожительница?! Или «женщина, которая вроде как со мной встречается, но жить вместе ей что-то стрёмно, и на брак не соглашается, потому что хочет подождать еще лет сто и проверить, не сбудутся ли насчет меня все ее идиотские страхи?!»

Слова его были не только громкими, но и какими-то хлесткими, как настоящие удары, и так же попадали точно в цель. В груди стало тяжело, голову сжало.

– Да пошел ты! – тоже крикнула я. – Если ты меня нашел, только чтобы сказать эту дрянь, в следующий раз не ищи вообще! Я все равно с тобой разговаривать не буду! Потому что ты… – докончить я, к сожалению, не смогла, потому что полились слезы. Закрыв лицо руками, я бросилась назад от пункта охраны – вверх по лестнице и направо, где, я знала, был туалет. Удовольствия наблюдать мои слезы я Колину доставлять не хотела, зато хотела с какой-то неизвестно откуда взявшейся кровожадностью его придушить своими руками. Хамло проклятое! Пошел он к черту с такой «заботой»! Подумаешь, на звонки не ответила, он сам отвечает раз в день! Но «у него же работа», блин! А я должна всегда отчитываться!!

Включив кран, я долго умывалась и сморкалась. Слезы постепенно прошли, но легче не стало: я сама знала, что это надолго. Обида сидела во мне – такая огромная, что перекрыла все, что было хорошего между нами. Сейчас я абсолютно не хотела ни видеть Колина, ни говорить с ним. Да и надобности не было, раз он уже знает, где я. Поэтому, выйдя из туалета, я быстро проскочила по коридору, надеясь, что Колин меня не сторожит (не сторожил) и просто вернулась обратно в студию, заявив коллеге с порога:

– Все, я пришла! Давай продолжим!

Она посмотрела на меня сочувственно:

– Поругались?

– Да пошел он! Ненормальный. Ну не слышала я телефон, что мне теперь, умереть?

– Да-а, мой тоже так орал, когда меня потерял. Все мужики одинаковые. Нет бы сказать: «дорогая, я так беспокоился, что с тобой что-то ужасное случилось, места себе не находил» – а они орут, – она махнула рукой. А у меня в груди кольнуло, будто я действительно услышала эти слова, произнесенные голосом Колина. Ведь он имел в виду именно это… Но это, блин, не значит, что можно так отвратительно себя вести!

Я снова разозлилась и следующие два часа только работала, хотя телефон на всякий случай все же перевела в нормальный режим. Но теперь на него, слава богу, никто не звонил.

Наконец, часов в одиннадцать, мы доработали. Злости у меня к тому времени не осталось – только ужасное опустошение и такая обида, что при любой мысли о Колине невольно наворачивались слезы. Из здания я выходить опасалась, подозревая, что он может меня подстеречь, поэтому, сжав зубы, открыла мессенджер и, стараясь не глядеть на предыдущие послания, где все более панически спрашивалось, куда я делась, написала ему сообщение:

«Если ты еще у студии, не нужно меня встречать. Я не могу сейчас нормально говорить, и у меня нет сил ничего обсуждать. Мне нужно успокоиться», – еще подумав, я добавила, чтобы сразу предупредить предложение меня подвезти, а заодно и не вызвать у него очередную нервную беготню: «До дома я вызову такси».

Сообщение мгновенно прочли: оно засветилось синими галочками. Появилось оповещение, что Колин что-то печатает, и горело так долго, что я даже вспотела от жуткого ожидания, какой сейчас получу огромный опус – я знала, что печатает он очень быстро. Но в конце концов пришло только два слова: «Ладно, Ксюш.» – именно так: с большой буквы, с запятой после обращения и точкой в конце. Колин, конечно, был в смысле сообщений довольно старомодным человеком: не любил сокращений и смайликов, всегда писал очень грамотно, да еще норовил поисправлять ошибки у окружающих, если они ему попадались, но большие буквы не всегда соблюдал, особенно если писал на ходу, не говоря уже о точках. То, что он так все оформил, говорило о том, что он то ли сто раз сообщение переписал, то ли раздумывал буквально над каждым из этих двух слов… Господи, а я-то зачем о нем столько раздумываю! Лучше бы он слова подбирал не в сообщении, а когда сюда ввалился, как бешеный! Я снова ощутила толчок злости в груди, на этой злости закрыла приложение и вызвала такси.

Дома я, приехав, постаралась сразу лечь спать. Сначала хотела немного убраться, но на глаза стали попадаться предметы, уже связанные с Колином – чашка, из которой он обычно пил, перчатки, которые я ему подарила, чтобы меньше простужался, и которые он все время забывал носить, мой портрет, который он нарисовал ручкой на листочке, как фоторобот… Получилось, кстати, похоже, правда, не сказать, чтобы очень красиво: Колин был не из тех художников, что приукрашивают модель, он скорее стремился к тому, чтобы точно передать характерные черты любым способом. Но все равно портрет мне нравился – приятно было посмотреть на себя его глазами. То есть нравился до этого. Сейчас все, связанное с ним, вызывало внутри какую-то мутную волну, так что я предпочла вырубить свет и лечь, надеясь, что утро вечера мудренее.

Удивительно, но как только я легла, на меня впервые за очень долгое время навалилось ощущение одиночества. Оказывается, я так к Колину привыкла за эти два с небольшим месяца! Когда мы ночевали в разных квартирах, то обязательно созванивались, чаще всего как раз на ночь. А кроме того, Колин неожиданно оказался из тех людей, кто любит потоком слать мемы, смешные или интересные видео и даже просто фото с собственного телефона. Первое время меня это смущало и немного ошарашивало, разрушая его образ «супермена», но потом мне пришлось смириться, что человек, приславший сто видео про кошек и собак, а также про то, как неизвестный китаец в китайской деревне готовит свою китайскую еду, и грозный «следователь по особо опасным преступлениям, майор Розанов К. А.» – это одно и то же лицо.

Сейчас мне, как ни странно, не хватало этой его «мусорной» активности, причем настолько, что я чуть сама не послала ему какой-то идиотской смайлик, но вовремя отдернула руку от экрана. Зеленый кружочек в мессенджере показывал, что Колин тоже онлайн, поэтому лучше не будить лихо, чтоб это не вылилось в еще большую ругань.

Я нажала на его иконку пользователя и мрачно полистала туда-сюда фотографии. Своих фото Колин обычно никуда не ставил из-за секретности – либо ставил такие размытые, где реально нельзя было отличить лицо от затылка. Так что и здесь на фото красовалась его любимая мыльница, потом – Тобиков нос, а третья… Это же была я! Точнее, не вся я, а тоже какая-то близко снятая деталь – типа волосы с куском уха. Была ли эта фотка у него всегда или он ее только что поставил? Если да, то зачем? Я не нашла ответа, но все же сумела заснуть, так и держа телефон с фото, будто Колин, как раньше, пожелал мне спокойной ночи.

На следующий день мне было так же нехорошо или даже хуже, потому что за окном лил мерзейший ноябрьский дождь, а из работы осталась только пара несрочных заказов. Уже с утра, едва я открыла глаза, меня атаковал собственный предательский мозг. Сначала он подкидывал мне все наши самые хорошие моменты, а потом, когда я тянулась к телефону, чтобы мы с Колином прекратили мучиться, напоминал, что мучаемся мы не по настоящим серьезным причинам, и исключительно из-за Колинового хамства и из-за того, что он вообще не выбирает выражения, когда нервничает, а потом пребывает в уверенности, что его, такого отходчивого, надо сразу же простить. После этого я начинала страшно злиться, будто лично Колин вынуждал меня страдать… Хотя да, именно вынуждал. Сначала приучает к трепетному отношению и к мысли, что мы друг другу чуть ли не судьбой предназначены, а потом, стоит мне почувствовать себя по-настоящему ценной и важной, выдает такую вот гадость. И «страдает», навязчиво выпрашивая прощение, как назойливая кошка пытается добиться куска со стола непрерывным мяуканьем…

Ругательные эпитеты у меня наконец истощились. Я попыталась поработать, но работа шла через пень-колоду, попыталась поесть – не было аппетита. Конечно, он уже сто раз отошел и, если я ему напишу, с радостью со мной помирится. Но в том-то была и беда, что чем сильнее я страдала, тем сильнее злилась на Колина за эти страдания и тем меньше хотела мириться. Выход из этого замкнутого круга был не виден. Удивительно, что сам-то он до сих пор не написывает, как обычно, – неужели мне удалось вчера ему донести, что меня реально трогать не надо? Или… его величество обиделось на меня само? Если да, то это ни в какие ворота не лезет! Я уж точно писать ему не буду! А если у него что-то опять со здоровьем? Простыл вчера и словил приступ астмы? Или, не дай бог, упал в обморок? А я не знаю об этом, сижу тут и обижаюсь!

Я снова схватила телефон, но опять сумела его отложить, потому что в голову постучалась трезвая мысль, что Колин до меня прекрасно справлялся со своими обмороками и болезнями. И вероятность, что его скрутит до смерти прямо сегодня, равна практически нулю. И все равно теперь, кроме обиды и злости, я испытывала постоянное беспокойство. В мессенджер я все-таки зашла несколько раз. Колин был то онлайн, то офлайн, и от этого мне чуть полегчало: это значило, что он ходит по своим рабочим делам – ведь расследование-то его никто не отменял. А в иконку пользователя добавилось еще одно фото: клавиш пианино. Значит, жив, слава богу… Зараза, наделал такого, из-за чего ему теперь нельзя позвонить, не чувствуя себя слюнтяйкой, которая готова все простить, лишь бы не остаться одной! А я привыкла каждый день слышать его голос: высокий, но с низким обертоном, иногда слишком громкий и резкий – большинство людей от него вздрагивало и морщилось, а мне искренне нравилось. Нет, все, надо отвлечься. Надо поесть, даже если не хочется. Я уже давно не подросток, чтоб страдать по парням, дела тоже должны идти.

Я усилием воли заставила себя выбрать из холодильника самое простое – сосиски, поставила их вариться и, взяв огурец, принялась строгать салат, рассеянно поглядывая на телефон.

– Ай, черт! – вырвалось у меня. Указательный палец возле ногтя быстро заплывал кровью, тупая боль разливалась вместе с ней. Я подскочила к раковине и сунула палец под холодную воду, пристально вглядываясь в рану. Не дай бог, сильная, и мне понадобится помощь того же Колина! Это будет выглядеть как кретинский предлог с ним пообщаться!

Нет, слава богу, порез был не сильный, хотя и очень обидный. Слезы вдруг подступили плотным горячим комом, забившим нос и глаза. Зажав кулак, чтобы не закапать постельное белье кровью, я повалилась на кровать и зарыдала, задыхаясь.

Нежно брякнул телефон. Пришло сообщение от Колина! Мазнув по экрану пальцем, я испачкала его кровью, отчего перестала видеть присланный текст – а текста на этот раз было много, действительно целая простыня! Со всеми запятыми, выделяющими причастные и деепричастные обороты, с большими буквами и прочей своей несовременной грамотностью Колин писал мне следующее:

«Ксюш, если честно, я толком не знаю, что сказать, чтобы ты меня простила, но и так долго молчать не могу. Если не захочешь, просто не отвечай на сообщение, а если не очень сильно злишься, лайкни, чтобы я видел, что ты нормально себя чувствуешь. Ты права, звучало это все отвратно, а сказать я хотел вообще не это. Сейчас тебе покажется, что я ударяюсь в оправдания, но я не знаю, как по-другому объяснить, что на меня нашло. Так вот, если пчелы везде видят мед, а мухи – говно, то наш брат, работник ментуры, видит сплошной криминал. Я не знаю, можно ли вообще достоверно передать, как я воспринимаю все, что вокруг, но вот тебе пример».

«Про свою улицу ты знаешь, что она называется Дальняя и на ней есть почта и «Пятерочка». А во дворе ты видишь старушек, детишек и какую-то молодежь. Так вот, у меня при названии «улица Дальняя» всплывает прежде всего громкое дело, когда в седьмом доме мужик напился и выкинул всю семью из окна, а мы со скорой потом все это отскребали. Про старушек и детишек во дворе ничего не скажу, а вот молодежь обсуждает наркоту и периодически дружно ищет закладки. А еще через дом от тебя живет мелкий криминальный авторитет, и к нему регулярно захаживают дружеские бандиты. Это вроде бы для меня привычно и не пугает, но и из головы не выкинешь. И получается, что средний гражданин, если не может дозвониться, представляет разряженный телефон или то, что человек заснул. Ну и в совсем плохом случае, что человеку стало плохо. А я начинаю даже не представлять, а вспоминать то, что я уже видел, и то, что уже случилось с женщинами, когда они куда-то пошли в одиночку, никому не сказав. Да, и среди бела дня тоже. И в твоем районе. Пересказывать не буду, там реально жесть. Это вроде мое профессиональное, и обычно я не очень вдумываюсь. Но только до тех пор, пока оно не начинает касаться кого-то из близких: мамы, сестры, тебя… Тут я догадываюсь, что ты бы спросила: «А на маму и сестру ты тоже орал?» И на них орал, да. Было пипец как страшно».

«Честно, я даже не знаю, могу ли тебе что-то обещать так, чтобы потом точно выполнить. Мне надо научиться как-то полегче выражаться в стрессе, а мгновенно это не получится. Я буду стараться, правда, но у меня есть дебильное свойство: чем мне что-то или кто-то ценнее, тем сильнее я все порчу. Если бы я всегда мог быть таким рассудительным и склонным к рефлексии, как сейчас, когда это пишу, то и проблем бы не было. Но ведь ни фига. И ты тоже это знаешь. Поэтому больше не знаю, что сказать, милая, прости меня еще раз».

Огромная простыня текста не влезла, конечно же, в одно сообщение: их получилось штуки три. Дочитав последнее и напрочь измазав кровью весь экран, я всхлипнула и, почти не думая, написала:

«Ты можешь сейчас ко мне приехать?»

Мое сообщение тут же прочитали.

И раздался громкий звонок в дверь.

Я подскочила чуть ли не до потолка. Что за идиотские совпадения? Соседка, что ли? Или те самые наркоманы, которые искали во дворе закладки? Может, лучше вообще не подходить?

Звонок дверь повторился, а в мессенджер упало сообщение: «Ксюш, да открой ты, это я».

Что было делать, я открыла. На пороге стоял Колин с влажными волосами и моросью на куртке. Вид у него был, даже несмотря на худобу, осунувшийся, глаза болезненно блестели. Я подумала, что у меня-то вид еще хуже, и отступила назад:

– Проходи.

Колин сделал шаг внутрь и вдруг схватил меня за порезанную руку, крепко сжав запястье:

– Что с тобой? Откуда кровь?

– Просто порезалась, пока салат делала. Вроде неглубоко, но почему-то все время капает…

– Потому что возле ногтя, там капилляров много, – Колин метнулся на кухню, вернулся оттуда с салфеткой и прижал ее к моему пальцу: – Подержи так, зажимая, и руку подними на пару минут. Сейчас остановится.

Я вяло кивнула и, горбясь, уселась на кровать. Руку вверх держать было тяжело, и Колин, быстро это поняв, подпер ее в районе локтя своей вытянутой вперед рукой. Лица наши очутились почти напротив. Он смотрел на меня тревожно и пытливо, а я тоже пыталась посмотреть как-то, но глаза закрывались сами собой. День страданий меня вымотал так, что я могла только спать. Не оставалось сил ни на какие выяснения, и это очень плохо: я по бывшему мужу помню, к чему приводит такое размякание в ответ на оскорбительное поведение…

– Ты, наверное, думаешь, что если я тебя впустила, то не сержусь и не обижаюсь, – наконец с трудом выдавила я.

– Нет, я думаю, не упадешь ли ты сейчас в обморок, – Колин опустил руку и осторожно надавил мне на плечо: – Ложись, милая. Руку просто вытяни на подушку, вот так.

Я послушно откинулась и замерла с закрытыми глазами. Не спала, а просто наслаждалась наступившим в голове покоем и отсутствием мыслей. Очнулась я от того, что Колин аккуратно потеребил меня за здоровую руку и подсунул кружку с горячим чаем. Привстав, я отпила немного, и на глаза снова навернулись слезы. Скрывать их не получалось, так что я решила быть с ним честной, как он был честен со мной в своем сообщении.

– Послу… слушай. Ты думаешь, когда я не хочу с тобой говорить после ссор, это я просто занимаюсь своими делами? Мне тоже очень плохо! От того, что не получается ни сразу простить, ни нормально жить! И да, я злюсь на тебя, потому что ты заставляешь меня так мучиться, хотя мог просто сказать, что очень испугался, когда я пропала, и попросить в следующий раз проверять телефон! Обязательно было обзывать меня сожительницей и говорить про «идиотские страхи»? Еще скажи, что они у меня совсем беспочвенные! Ты мне говоришь не прибедняться, а сам-то не прибедняешься? Неужели ты серьезно считаешь, что тебя так легко забыть и разлюбить? И что у меня это быстро получится? Вот именно, что у меня не получается, а держаться все труднее и труднее… Мой бывший муж этим здорово пользовался. Делал что-то мерзкое и просто исчезал на несколько дней. А когда появлялся, даже не извинялся, потому что я за эти несколько дней доходила так, что уже готова была за ним на край света бежать! Я не буду рассказывать, что он делал к концу брака: это уже настолько было все унизительно, что родственники меня буквально уговорили развестись. А теперь ты снова заставляешь меня делать то же самое, это страшно обидно! Ты мне нормальное сообщение написал. Но оно могло быть любым. Понимаешь?! Любым вообще! – и я окончательно расплакалась, сунув ему кружку с чаем обратно.

Колин отставил чай на стол рядом с синтезатором и крепко обнял меня, положив подбородок мне на макушку. Я чувствовала, как он судорожно сглатывает несколько раз, а потом услышала всхлип. Ох, господи, он что, тоже плачет? С той памятной ночи, когда мы говорили про «сущности», я не видела у него слез… точнее, и тогда не видела, он плакал в темноте. А сейчас на свету, но не буду смотреть: страшно…

Так мы и ревели вдвоем, почти хором всхлипывая. Колин еще придерживал мою порезанную руку, сжав ее так, чтобы салфетка прижималась к ране, а я другой рукой судорожно сжимала прядь его волос.

Минут через пять нам стало полегче. Мы разомкнули объятия и посмотрели друг на друга. Колин почему-то после плача стал бледнее, а я про себя знала, что сейчас похожа на свеклу.

– Я тебя люблю, – сказал он, вглядываясь в мои глаза своими покрасневшими глазами, в которых еще стояли слезы. – Я понимаю, о чем ты. Страшно, когда ты перед кем-то беззащитный, а этим пользуются. У меня никогда не было цели творить мерзости и чтобы за них ничего не было. Можешь меня даже не прощать. Только можно я все-таки тут побуду? Мне твое состояние не нравится.

– Нормальное, – вяло возразила я, опять укладываясь. – А ты и без того тут был. Надо же додуматься – стоять прямо под дверью!

– Сидеть, – поправил Колин улыбаясь. – В ногах правды нет. Я не собирался к тебе лезть, я же знал, что ты дома. Просто мне сильно тревожно было, когда ты ничего не писала, хотелось быть поближе, если вдруг что. Пригодилось, – докончил он со вздохом и снова осмотрел мой палец. – Все, остановилась кровь. Попей все-таки чаю.

– Да что ты пристаешь со своим чаем, мне нормально, – сказала я вяло и прикрыла глаза. По моему лбу скользнула холодная шершавая ладонь Колина.

– У тебя температура, Ксюш. Я сначала думал, что показалось, но нет. Так что придется тебе еще и анальгин дать, кроме чая…