Читать книгу Принцесса и рыцарь. Жизнь после. Рассказы - Кристина Выборнова - Страница 5

Как у всех пар, у нас с Колином тоже были свои забавные или слегка раздражающие мелочи в отношениях. Например он, как большинство мужчин, совсем не умел меня фотографировать. Если я просила себя снять, то вечно получала что-то либо в стиле «их разыскивает полиция» (фронтальный портрет с ужасным пустым взглядом), либо просто страшилу с тремя подбородками, свинячьими глазками и огромным носом.

– Неужели я так для тебя выгляжу? – обижалась я. – Нельзя нормально снять?

– Ксюш, для меня ты, как и большинство людей, выглядишь как гном в тапочках. Подробнее всего я помню твою макушку: у меня рост-то какой. А тут чего тебе не угодило: ракурс прямой, ничего не искажено…

– Но вот тут, например, я страшная!

– Да почему? Черты лица те же, что и всегда, просто вид снизу, чего такого-то.

Объяснять было бесполезно: то ли я для Колина была всегда красивая, то ли всегда страшная, но, в общем, с фотографированием у нас не срослось.

Еще один раздражающий момент появился, когда я стала пытаться проводить с ним досуг: например, смотреть фильмы. В этом случае все шло по одному из двух путей. Либо Колин, посмотрев первые несколько минут, засыпал на весь остаток фильма таким сном, что его невозможно было разбудить даже после окончания, либо, что еще ужаснее, начинал заниматься предсказаниями сюжета и чаще всего попадал в точку, но смотреть от этого становилось с каждой минутой все неинтереснее. Если же я просила его посмотреть понравившийся мне фильм отдельно, он поступал совсем ужасно: садился перед ноутбуком чуть ли не засучив рукава и, посмотрев пару минут, остальное начинал проматывать огромными кусками, приговаривая «Так… ага… понятно». Потратив на такой, с позволения сказать, «просмотр» минут пятнадцать, он выбирался из-за стола и изрекал свой вердикт: понравился ему фильм или нет. Я пыталась несколько раз подловить его на незнании сюжетных поворотов или характеров героев, но он умудрялся все это зафиксировать и не подлавливался. Пару раз от обиды я чуть не заплакала, и Колин, пожалев меня, согласился посмотреть какое-то понравившееся мне место в фильме подряд без перемотки, включил это место и через минуту намертво заснул.

– У тебя, может, СДВГ? – спросила я его после этого.

– Ой, да ладно, и ты, что ли, втюхалась в современную моду на психические болезни? – Колин пренебрежительно махнул рукой с крайне высокомерным видом, который у него иногда случался от излишка знаний. – Ну какой у меня синдром дефицита внимания, скажи мне, пожалуйста, если мне нужно замечать любые мелочи при расследовании. Гиперактивность, может, и есть, но она не очень-то разбросанная, мне легко собраться и делать одно дело. А с фильмами происходит такая грустная штука, что я за свою жизнь успел выучить большинство сюжетных ходов, какие бывают в популярном кино. Их, собственно, не так и много. Меня бы наверняка сумел удивить какой-нибудь артхаус, но его я просто терпеть не могу, увы.

– Но в кино важен не только сюжет, но и его подача, и красивые кадры, – грустно заметила я. – И, кстати, музыка. Для кого мы, композиторы фильмов, стараемся?

Колин рассмеялся:

– Надеюсь, не для меня, из меня суперхреновый зритель кино. А музыку ты мне можешь отдельно показать, я послушаю.

Кстати, с музыкой было все гораздо лучше, там мы могли даже сотрудничать. Колин любил петь и, оказывается, часто что-то напевал в обычной жизни, иногда очень громко. Голос у него был, сколько я могла судить, очень даже неплохо поставлен – ну конечно, если он солировал в хоре – при пении скрадывались резкие пронзительные ноты, которые так пугали людей в разговорах. Основной диапазон его распространялся примерно от Си большой октавы до Си первой, что действительно соответствовало баритональному тенору, но фальцетом он мог легко забраться чуть ли не до Ми второй октавы, поэтому, если надо, легко имитировал женские и даже детские голоса. С низами у него было похуже – даже не от отсутствия данных, а потому, что его, видимо, особо не учили петь в этом районе. Пару раз я слышала, что он доставал аж до Соль Большой октавы, но сам он открещивался:

– Ксюш, да это фокус. Через штробас я и ниже могу зайти, но это же не пение, а так, кряхтение на пределе возможностей. Слышно же, что у меня основной диапазон не там, а ближе к первой октаве, там хоть обертона есть, а тут глухо все.

Кстати, музыка – это было как раз то место, где мы не только интуитивно друг друга понимали, но и говорили на одном языке. Колин знал основные термины – тот самый штробас и фальцет, что такое грудной и головной регистры и так далее. Именно поэтому говорить с ним о музыке было не только интересно, но и приятно.

Техника игры на пианино у него была средняя: играть очень уж быстро он не мог из-за того, что тренировки и обращение с тяжелым оружием закрепощали пальцы. С листа он читал медленно и вообще не очень любил играть по нотам, а если и играл, то добавлял что-то свое, если ему казалось, что так лучше звучит. Зато прекрасно умел подбирать любые мотивы – и песенные, и даже какие-то отрывки симфоний, и, виртуозно используя все свои не очень богатые технические возможности, дополняя их прекрасным слухом и чувством ритма, достигал очень похожего на оригинал звучания.

Петь с ним было тоже одно удовольствие: сразу чувствовалась то самое необходимое для хора умение четко держать ноту, что бы ни пел другой человек. Правда, хор же, видимо, привил ему любовь к ровному четкому звуку и органическое отвращение к запаздываниям и всякого рода украшениям и мелизмам.

– Современная певческая манера – это, блин, пытка для ушей, – сварливо сообщал мне он, с раздражением вырубая какую-нибудь популярную певицу. – Пять минут козлиного блеянья слушать было бы приятнее. Слов не слышно, смысл голосом не подчеркивается, только вот это вот взблеиванье и утробные звуки, будто она хреном подавилась. Какая необходимость петь «В горнице моей светло» таким проститутошным голосом? Еще и извивается, вот же капец.

Певица и правда странновато для смысла песни повиливала бедрами и томно закатывала глаза. Я хихикнула, но заметила:

– А я думала, что это только нас, женщин, раздражает, а мужскому полу нормально…

– Пол полу рознь. Женьке нашему покажи, тот, конечно, порадуется. Ему много не надо. У меня от такого поведения вообще рвотный рефлекс. Мы со шлюхами по работе много имеем дело, еще не хватает в жизни их наблюдать. С этим я согласилась, потому что и сама не видела в такой манере ничего красивого…

Так, почти незаметно, с нашего знакомства прошло три месяца. Колин все больше входил в мою жизнь, и, хотя прекратил наседать на меня с предложениями немедленно пожениться при любом удобном случае, конечно, не отказывался от этой мысли, просто занял тактику осады. Мы теперь не расставались почти никогда, живя друг у друга по нескольку дней. «Основным» нашим местом как-то незаметно стала квартира именно Колина – может быть, потому что там просто было больше места. Я натаскала туда своих вещей, накупила безделушек, и квартира постепенно теряла функционально-строгий вид, правда, немного захламлялась. Колин от этого ворчал – он не любил лишнего визуального шума, но безделушки не выкидывал, просто в какой-то момент сказал:

– Ксюш, давай ты со всем своим добром поселишься в маленькой комнате. Она будет полностью твоя, там и наваливай, а в большой комнате все-таки не надо столько мелочевки. Мне трудно расслабиться, если отовсюду что-то сыплется, только уворачивайся.

Я со вздохом признала его правоту и утащила большинство мелочей в «свою» комнату. Кухня благодаря мне тоже перестала быть пустой: в нее переехала часть моей посуды, а в холодильнике теперь всегда водилась нормальная еда. Колин же поучаствовал в обустройстве функционально: купил несколько полезных штук типа миксера и небольшого кухонного комбайна.

На третий же месяц у нас по хозяйству начались небольшие бодания. Оказалось, что Колин страдает периодическим синдромом уборщицы: пару раз в месяц, чаще всего в самое неудобное время – например, в два часа ночи, – на него находило желание срочно вычистить окружающее пространство. Размах у него был королевский: ему требовалось вымыть полы по всей квартире, разобрать полки и шкафы, вытереть всю пыль – в общем, спасибо еще всю мебель не переставить (хотя и такое я видела). Носясь вокруг, как вихрь, он стучал, гремел, плескался, мешал мне отдыхать или спать, да еще неприятно-пронзительным голосом требовал, чтобы и я принимала в этом действе участие и немедленно разобрала Авгиевы конюшни в «своей» комнате. Если я отказывалась, ссылаясь на позднее время или усталость, и предлагала продолжить вместе завтра, он даже мог согласиться, но на следующий день обычно забывал про уборку напрочь и плотно лежал, вбившись в диван, с очередной книгой наперевес. Я же в это время могла хоть убираться, хоть замусорить всю квартиру, хоть лопнуть – он не реагировал никак.

Кстати об «очередной книге»: читал он так много, что даже меня это вгоняло в комплекс неполноценности, не то что некоторых его коллег и знакомых. Мне казалось, что книги были чем-то вроде жвачки, которой он занимал свой деятельный мозг, потому что читал он буквально все без разбору: книги бумажные и электронные, научные и поп-психологические типа «100 советов как стать счастливым», энциклопедии и словари, детские сказки и Достоевского. И более того, иногда он вообще читал все это одновременно, потому что в каждом углу квартиры лежало по книге, и он в них периодически втыкался. Я сразу при знакомстве заметила, что у него широкая эрудиция, но раньше не представляла себе насколько. Он легко и даже иногда сам того не замечая, сажал в лужу людей, которые пытались при нем сверкнуть какими-то познаниями. Однажды он встретил меня у студии, откуда я выходила с артистом, кудрявым парнем младше меня лет на пять, которого мы записывали, и мы дружно пошли в ближайшее кафе, потому что я устала, Колин был с утра на ногах, а артист замерз. Он же (артист), получив свой апельсиновый раф, громким, хорошо поставленным голосом, завел разговор о мелодекламации, потом о том, как сложно творческому человеку среди косной людской толпы и в доказательство процитировал:

– «Но ходить по земле, среди свиста и брани, Исполинские крылья мешают тебе!» – так замечательно сказал о трагедии поэтов и творцов знаменитый Теофиль Готье в своем стихотворении «Лебедь»! Не прибавить ни слова, филигранно!

Колин отпил свой чай (кофе он добровольно, то есть без проблем с давлением, не употреблял), прокашлялся и сказал почти таким же громким и хорошо поставленным голосом:

– Насчет филигранности – это да. А насчет «не прибавить» – не совсем согласен. Я бы прибавил.

– Что, например? – удивился артист.

– Что это стихотворение «Альбатрос», и его написал не Теофиль Готье, а Шарль Бодлер.

Я от неожиданности чуть не утопла в своем какао и тревожно посмотрела на артиста, а потом на Колина. Артист мне был еще надолго нужен по работе, Колин – нужен вообще в жизни, и мне не хотелось, чтобы они поссорились.

К счастью, артист оказался хоть и менее грамотным, чем мой любимый, зато куда более покладистым. Он картинно приложил руку ко лбу, обезоруживающе улыбнулся, повинился «Как я мог так перепутать!» – и даже отвесил комплимент широкой Колиновой эрудиции. Колин кивнул, как мне кажется, немного смутившись. Из-за своей работы он всегда был готов скорее к драке, чем к признанию. Минут через пять артист, расшаркавшись с нами, убежал по делам, а мы остались в кафешке. Я отпила какао и осторожно спросила:

– Этот «Альбатрос» – хорошее стихотворение?

Колин передернул плечами.

– Мне нравится, я его помню почти наизусть. И потом, оно очень известное. Странно, что твой паренек его не знает, он же вроде как раз из подходящей сферы.

– Какой еще «твой паренек»? Слуцкий? – я не выдержала и прыснула: Колинову ревность, которая у него периодически вспыхивала к каждому столбу, очень трудно было воспринимать всерьез. – По твоему, я такая неразборчивая, что мне нравятся любые люди мужского пола? Я же тебе говорила, мы работаем над одним проектом. И нам работать еще минимум две недели, а ты его чуть не прибил своей тяжелой начитанностью.

– Я не понимаю, почему меня вечно этим шпыняют! – огрызнулся Колин. – Кто вам мешает читать еще больше и поражать начитанностью меня? Только и слышу, что я больно умный нашелся, нет бы быть тупым, чтоб никого не раздражать.

Я глубоко вздохнула:

– Колин, да дело ведь не в том, что ты много знаешь, а в том, как ты это подаешь. Ты знаниями пользуешься как оружием, чтобы победить. А зачем тебе, ради бога, побеждать Слуцкого? Он же тебе ничего не сделал. Мне он ничуть не нравится, но даже если бы и нравился, это было бы мое дело, а не его!

– Я понимаю, Ксюш, – он улыбнулся и накрыл прохладой жесткой рукой мою руку. – Не собрался я его трогать, просто когда так путают простые вещи, дико хочется поправить.

Потом я еще несколько раз мягко пыталась обратить Колиново внимание на то, что он часто начинает лезть в бутылку, когда его никто не трогает (особенного это почему-то проявлялось с моими коллегами и знакомыми любого возраста и пола), и он, кажется, пытался как мог ко мне прислушиваться, но в результате откалывал номера один страннее другого. Например, как-то он попал на мини-встречу, которые периодически мы устраивали в кафе с бывшими однокурсниками. Увидев новое, да еще такое яркое лицо, наши, конечно, принялись его расспрашивать, но он вдруг начать держаться с ними как «настоящий полицейский». На вопрос, где он работает, сказал сухим официальным тоном: «В силовых структурах», а когда наша Илария, эффектная женщина из семьи актеров, которая теперь писала музыку для поп-певцов, кокетливо спросила: «Это что получается, нам к вам можно обращаться, если у нас мошенники деньги выманят?», ответил еще суше и формальнее: «Нет, это вам к участковому».

Илария удивленно хлопнула накладными ресницами и поинтересовалась:

– А когда же все-таки к вам?

– Когда вас убьют, – ответил Колин с непроницаемым лицом. – Правда, не просто так, а с особой жестокостью. Вот это вот ко мне. Милости прошу.

После этого весь остаток вечера к нему никто не обращался. Когда мы пришли домой, я даже не стала выяснять, что это такое было, потому что давно убедилась, что странности – это сама суть Колина, и бесполезно заставлять его каждый раз их объяснять.

Впрочем, когда его перекидывало на другой «полюс», это часто бывало не лучше. Как-то я решилась повести его на чаепитие к родственникам – тете, дяде и двоюродным сестрам. Они были людьми для меня хотя и не очень близкими, но адекватными, и время от времени поболтать мы любили. На нашу беду, к ним в этот вечер пришли не только мы, но и какая-то то ли соседка, то ли очень дальняя родственница дяди, женщина лет пятидесяти с глазами навыкате и возбужденными жестами. Она села как раз напротив нас и почти сразу начала говорить – такое, что у меня просто уши вяли. Она рассказала нам, что Земля на самом деле плоская, что пирамиды построили инопланетяне, что динозавров не было, а их кости подделали ученые. После этой экскурсии в древний мир она переключилась на действительность и принялась убеждать нас, что вышки 5g – это излучатели дьявольской силы, насылающие на нас болезни.

Я на этот словесный поток вежливо улыбалась одной стороной рта и пыталась переключиться на разговор с тетей. А Колина переклинило. Он даже ничего не ел, просто сидел, подперев подбородок кулаками, безотрывно, не моргая, смотрел на женщину с каким-то обожанием во взгляде и периодически подкидывал в ее костер дровишек мягкими, почти нежными репликами: «Надо же! Ничего себе! Да что вы говорите! Потрясающе!» – и так далее.

Наконец красноречие нашей соседки истощилось. Она устало отпила вина и сказала:

– Ну вот так… А вы что об этом думаете?

Колин несколько раз тихо похлопал ей, будто и правда посмотрел спектакль, и сказал негромко, но с глубоким чувством:

– Я думаю, что это поразительно! Редко услышишь такой структурированный, глобальный, с прекрасной внутренней логикой бред! Тут, к сожалению, я не вижу фольги, но, если бы была, я бы вам сразу сложил шапочку, будьте уверены. Она прекрасно защитит вас от 5G, а в качестве приятного бонуса примет сигналы с Нибиру.

На миг стало тихо. А потом женщина, стеснительно моргая, ответила:

– Вы знаете, учеными давно доказано, что фольга, к сожалению, не помогает. В таких случаях надо покупать специальную защиту на все тело, заряженную воду и…

В общем, она поехала дальше, совершенно не поняв, что Колин напрямую ее оскорбил. Тетя шепнула мне на ухо: «Парень у тебя интересный, Ксюша, но убери-ка его от Марии Павловны. Иначе не представляю, чем это кончится».

«Убранный» Колин (я утащила его на кухню мыть посуду) искренне огорчился, что его оторвали от сумасшедшей Марии Павловны.

– Ну ты чего, Ксюш, – это же как фонтан! – объяснил он мне. – Почти произведение искусства! Можно вечно слушать!

– Тогда не оскорбляй ее.

– Ха, ты думаешь, она что-то понимает? Такие граждане слышат исключительно себя и иногда слова-маркеры в речи собеседника. Поэтому «бред» она не уловила, а на «шапочку из фольги» среагировала. Ну пусти меня к ней, пожалуйста, я буду молчать. Это настолько плохо, что даже хорошо!

– Понимаю, – призналась я, начиная смеяться от энтузиазма на его лице. – Но тетя уже, кажется, не хочет видеть нас у себя. Так что домываем посуду и сматываемся.

Колин быстро согласился. Потерю Марии Павловны он переживал недолго, потому что на кухне никого не было, и нам никто не мешал несколько раз поцеловаться.

Вот после этой встречи, когда мы пришли домой (на Колинову квартиру), я все же решила немного поговорить:

– Послушай-ка. Это все очень забавно, конечно, но я ни за что не поверю, что ты не можешь вести себя как обычный человек. Ты даже при мне великолепно не раз это показывал.

– Ну да, притвориться я могу кем угодно, – подтвердил Колин и почесал прыгающего вокруг нас Тобика. – Но если мне с твоим окружением придется беспрерывно притворяться, это уже слишком. Я запутаюсь, кого изображать.

– Господи, да не надо никого! Ты можешь быть таким, какой ты со мной!

Он, улыбаясь, помотал головой:

– Нет, Ксюш, не получится. Я с тобой такой, потому что ты хорошо меня понимаешь, а с другими так расслабляться глупо. Ты знаешь, я редко живу этой самой социально-бытовой жизнью – только вот благодаря тебе немного вспомнил, что это такое.

– И что же это такое? – я положила руки ему на плечи (он сидел на диване, а я стояла). И Колин неожиданно ответил четко, как на экзамене:

– Это чего-то вроде смеси интересных логических сбоев и ритуальной скучищи, причем второго намного больше. Поэтому я иногда и могу выдать номер, чтобы не скучать.

– А о других людях ты в это время думаешь? Как они переносят твои номера?

– Конечно, думаю. Я стараюсь, если хочется поиздеваться, говорить так, чтобы они меня просто не понимали, – ответил он радостно. – Или даже считали дураком, ничего страшного.

– Ничего, если речь идет не о моих родственниках.

– А чего в них такого? Твои тетя с дядей вроде обычные ребята, со средним умом и слегонца хитроватые. Я таких свидетелей навидался кучу. Вид на публике делают благообразный, но при случае своего не упустят. Так что если они тебе будут предлагать какие-то сделки с большими деньгами, проконсультируйся со мной, а то сто процентов хоть по мелочи, но наебут.

Я вздрогнула. Снова на месте странного, слегка асоциального «парня», как назвала его тетя, возник проницательный следователь. Колин попал в самую точку: мои прохладные отношения с тетей и дядей были прохладными в частности из-за того, что, помогая мне продать квартиру бабушки и родителей и купить эту, они присвоили себе часть денег. Якобы, они пошли на благодарность риэлтору, взятки каким-то ремонтникам и прочее, – но я потом выяснила, что никакой «благодарности» не было.

– Чего, угадал, да? – спросил Колин сочувственно и погладил меня по щеке. – Они тебя уже нагрели? Потому и говорю: в следующий раз обращайся сразу…

– Послушай, – я плюхнулась на диван рядом с ним и прислонилась к его боку, прикрыв глаза. – Да, ты прав. Но, понимаешь… То, что ты делаешь, это нечестно.

– Почему?! – искренне возмутился Колин, аж дернувшись. Я взяла его под руку и прижалась сильнее:

– Погоди… Вот у тебя есть мама и сестра. А у меня – совсем никого из самых близких родных! Кроме тети и дяди. Я согласна, люди они не самые, ну… кристальные. Не без недостатков. Но они мне все равно помогали как могли в свое время. А ты будто специально хочешь меня от всех отделить и оставить только себя! Ты прекрасный человек и я тебя очень люблю – но нечестно это.

– Ну да, – согласился Колин, кажется, с неким внутренним усилием. – Все яйца в одну корзину – это не очень хорошо, тем более, у меня работа опасная. Но и твоим родственникам доверять не стоит… – он на миг задумался и радостно повернулся ко мне: – Слушай, а давай я с тобой своими поделюсь! Оксанка тебя любит, мама тоже. И свинью они тебе не подложат. С Оксанкой я уже говорил на эту тему на всякий случай.

– Не надо, милый, – я обняла его. – Не хочу я на ночь про это говорить. Оксанка хорошая, твоя мама тоже. Но и свою родню я хочу оставить себе. Поэтому попробуй все же при них изобразить среднюю вежливость.