Читать книгу Принцесса и рыцарь. Жизнь после. Рассказы - Кристина Выборнова - Страница 7

Я потихоньку знакомилась с Колиновым кругом. Оксана, однажды «разблокировавшись», теперь забегала к Колину раз-два в неделю – как я поняла, для них это был привычный режим общения. Когда же ее не было, они еще и перезванивались (и я снова слушала «А он чего? А ты? А она?»). Впрочем, на телефоне Колин, оказывается, висел лишь чуть реже, чем читал. Причем в большинстве этих звонков инициатором был не он, а другие люди: родственники, коллеги и даже какие-то бывшие клиенты. Некоторые могли позвонить в час ночи или в пять утра, но Колин почти всегда подходил и старался коротко, но поговорить с каждым. Ему звонили даже наши спасенные мальчишки, Витя с Димой, – хоть и не ночью, но совершенно непонятно зачем. Кажется, они хотели просто поболтать, и Колин им эту возможность предоставил, параллельно выясняя важные для себя вопросы: сходили ли они к психологу, как у родителей Вити с алкоголем и т. д., и только минут через двадцать распрощался.

Удивительно, конечно, как вся эту публика вообще решалась Колину названивать, потому что к телефону он обычно подходил, очень сухо выговаривая «слушаю» или «да», таким тоном, будто собеседник его заранее достал. Из-за этого я первое время старалась не звонить ему, а писать, потому что он не всегда смотрел, чей номер определяется. Один раз я даже попала на развернуто-официальное приветствие: когда он не подходил к мобильному, и я набрала номер кабинета, в котором он сидел. Тогда же стало понятно, что к мобильному он до этого подходил вполне приветливо. Сейчас же в трубке раздалась скороговорка, произнесенная мрачным голосом, скрипучим, как наждак:

– Четвертое-отделение-старший-следователь-по-особо-тяжким-майор-Розанов-слушаю… А, это ты, Ксюш! – последние слова он уже произнес нормально и даже радостно, но я все равно впечатлилась надолго.

В общем, несмотря ни на какую мрачность, люди продолжали названивать Колину каждый день, а он продолжал каждый раз подходить, хотя часто и ругался, если ему трезвонили под руку или будили.

– Почему ты дома телефон-то не отключишь? – спросила я как-то. Он удивленно посмотрел на меня и сказал:

– Ну а вдруг что. Срочная помощь нужна, например. Как я иначе узнаю?

Я хотела ему сказать, что он слишком добрый, но на полпути передумала, потому что слишком добрым Колин точно не был. По сравнению со мной он он железобетонно умел отстаивать свои границы. Ему ничего не стоило налаять на человека, которому он только что помогал, если тот начинал наглеть, выпрашивать лишнее или лезть не в свое дело. Сесть на Колинову шею, апеллируя к совести или жалости, было совершенно невозможно, а тех, кто все-таки пытался, он не стеснялся блокировать и заносить в черные списки во всех мессенджерах. Я вообще заметила, что попытки прибедняться его раздражают даже больше, чем откровенное хамство в лицо – он и у меня этого очень не любил. Стоило мне начать ныть, что у меня ничего не получается, что я неталантливая, глупая или слабая, он прерывал меня на полуслове и начинал раздраженно оспаривать каждое предложение, доказывая, что я занимаюсь ерундой и от жалости к себе никогда ничего еще к лучшему не менялось.

– Ну хорошо, тогда ты меня пожалей, – предложила я как-то с надеждой.

– За что? За то, что ты глупая и неталантливая? Это объективно неправда, так что такой ерундой я заниматься не буду и тебе не советую.

На этом я обычно понимала, что, если буду настаивать, ничего, кроме ссоры, не получу, поэтому отставала. Грустно было, конечно, но я утешала себя тем, что в большинстве вопросов Колин меня все-таки понимает и поддерживает, а пунктики и заскоки есть у всех. Моим пунктиком, например, была острая тревога за него. Я боялась, что опять будет какое-то расследование, где ему придется подвергать себя сильной опасности, а я буду ждать и нервничать, нервничать… Очень странно, но первые два месяца, пока мы встречались, ничего такого как будто не было. Да, Колин иногда предупреждал, что будет сильно занят, поэтому мне лучше побыть у себя пару дней, но, когда я спрашивала, что у него там, отвечал, спокойно отмахиваясь: «Да просто много беготни, у нас вечно так на работе: все еще вчера надо было сделать». Я кивала и успокаивалась, тем более, он даже в такие дни мне хоть коротко, но что-то писал.

Открыла глаза на реальность мне Оксана, причем нечаянно. Как-то, когда я сидела дома, снова предупрежденная Колином, что у него там какая-то «беготня», она позвонила мне и спросила, можно ли отдать мне какие-то химические реактивы, которые она у нас брала.

– Можно, но лучше Колина дождись, я сейчас не у него, – отозвалась я.

– Ой, блин, точно! – раздался глухой звук: видимо, Оксана хлопнула себя по лбу. – Братец меня ведь предупреждал, что у них там какой-то очередной захват с перестрелками, а я забыла… То-то я до него не дозваниваюсь. Ладно, Ксюш, спасибо, занесу через пару дней!

Она повесила трубку, а я осталась трястись в звенящей тишине. Первым моим порывом было написать Колину, но я вспомнила, что это бесполезно. Во мне боролись крайнее возмущение и дикий страх за него, побеждая по очереди. И я то грызла ногти, то била собственную подушку и ругалась на него по-всякому.

К двенадцати ночи я дошла до ручки, и вот тогда-то он наконец позвонил.

– Тебе не стыдно?! – закричала я на него прежде, чем он успел сказать «привет». – Ты чего мне врешь?! И небось не в первый раз, да? Почему честно было не сказать, что ты на каком-то захвате?

– Оксанка ляпнула, да? – неожиданно отреагировал Колин. В голосе его было ноль раскаяния, скорее, деловитая озабоченность. – Вот дура болтливая. Ксюш, я не говорю про такие вещи, потому что это бессмысленно. Чем это кому поможет? Даже наоборот. Ты сразу сказала, что знания о том, что я где-то на задании, испортят тебе все нервы, если ты будешь каждый раз ждать и трястись, вот я и делаю так, чтобы ты не нервничала.

– Ох, – сказала я беспомощно. – Но ты так умудряешься врать, что я не отличаю это от правды!

– Конечно, гладкое убедительное вранье – мой профессиональный навык, ты и не должна была отличить.

– А как мне тогда понять, где ты мне еще соврал?!

– Думаю, что никак. Но можешь поверить мне на слово, что больше я и не врал нигде. Если ты имеешь в виду, что я так от тебя могу скрывать семь баб и десять детей, то нет, не могу, потому что это другое: там не локально надо соврать, а целый мир создавать. А это настолько геморройно, что легче просто рассказать все как есть.

– Я не думаю, что у тебя семь баб, – я грустно усмехнулась. – Но вот так узнавать тоже ужасно неприятно. Сразу мысли приходят…

– Это понятно, только чего мне делать-то, скажи, пожалуйста? Если для тебя отсутствие постоянных страхов за меня было чуть ли не условием наших отношений, а расследования у нас идут регулярно?

Говорил Колин вовсе не мягко: без виноватости, резким тоном, с каким-то сердитым напором. Но несмотря на то, что я не видела его лица, мне вдруг показалось, что он расстроен или боится. Чего?.. Да, он же сказал: «это было условием для наших отношений». Неужели он решил, что мои тогдашние слова, сказанные на эмоциях, – это действительно условие, без которого он мне не нужен? Как он себя сейчас чувствует-то, кстати? Если только пришел домой после такой же перестрелки, как та, которой я была свидетелем в лесу, наверняка не очень. А тут еще я выпрыгнула с претензиями. Нет, конечно, надо будет это все обсудить, но не так.

– Колин, – сказала я, сбавив тон, – действительно, я волновалась. Но, во-первых, из-за этого я сейчас точно не готова с тобой расставаться. А во-вторых, вранье – это еще хуже, потому что и доверия никакого не будет, и подготовиться не удастся морально, если и правда случится что-то серьезное. В общем, не нужно разбираться с моими проблемами без меня. Давай лучше вместе подумаем, как мне меньше волноваться в следующие разы – может, у тебя какие-то примеры есть или психологи знакомые, в конце концов… Но это завтра, конечно. Ты же наверняка устал?

– Немного, – признался он неохотно и как-то настороженно, будто его усталость могла значить для меня что-то плохое.

– Ну и отдыхай…

– Ксюш, можно я к тебе приеду? У тебя и отдохну.

– А тебе не тяжело после такого через весь город…

– Нет.

Когда он так говорил, я предпочитала разрешить ему поступать, как хочет, вот и сейчас уступила, тем более, что сама была не против повидаться. Только бы не врезался никуда от усталости со своим вождением как на «Формуле-1»…

Колин приехал минут через сорок. Открыв ему дверь, я сразу поняла, что не ошиблась в оценке его состояния: вид у него было гораздо более взволнованный, чем это казалось по телефону. Сейчас, по зимнему времени, он перешел с кожаной куртки на шерстяное пальто черного цвета длиной где-то до колен – не уверена, что более теплое, тем более, что он вечно носил его расстегнутым. Иногда к пальто прилагался еще и длиннющий вязаный шарф его собственного производства, но чаще – ничего. Сейчас вот шарфа тоже не было, а на пальто таяли маленькие колкие снежинки. Колин посмотрел на меня беспокойно, и я поспешила его обнять, чтобы не надумывал лишнего. Он и правда немного расслабился и положил руки мне на плечи. Я заметила, что на правой руке появились свежие царапины, а на левой и вовсе разбита пара костяшек. Я и раньше такое у него видела, но не реагировала, поскольку он же мне сказал, что они всем отделом регулярно тренируются и отрабатывают приемы борьбы. Выходит, и здесь врал?

Не выдержав, я задала этот вопрос и получила ответ:

– Частично. То есть насчет того, что у нас есть такая отработка, я правду сказал, а насчет того, что с руками, когда врал, когда нет. Бывает ведь, что и правда на тренировке хуже все разбиваешь. Это что, я как-то просто пистолет себе на ногу уронил, потом хромал неделю. И это даже была не такая лошадь, как РШ-12, а обычный «глок».

Мы оба рассмеялись, напряжения стало меньше. Потом я сунула Колину разогретый ужин, игнорируя его нервные попытки что-то обсудить.

– Я же говорю, давай лучше завтра. Это все равно мне самой разбираться, и быстро не получится… Ну не собираюсь я тебя из-за этого бросать, правда! Просто разозлилась.

Колин кивнул:

– Я понял. Прости, Ксюш.

Я кивнула тоже, отвернулась на минуту, а повернувшись, обнаружила, что он спит, откинув голову на спинку кресла. С трудом растолкав, я заставила его перелечь на кровать, а ужин со вздохом съела сама. Что ж, Колин и так довольно долго поддерживал для меня приятную иллюзию того, что я могу жить с полицейским, вообще не волнуясь за него. Теперь надо возвращаться в реальность.

Я несколько дней думала, как мне уменьшить тревогу, чтобы и я меньше нервничала, и Колин мог спокойно работать. Начать решила с того, что обратилась к психологу, которую нашла в интернете. Однако наша встреча не задалась с первых тактов.

Психолог была трепетной девушкой лет тридцати с огромными серыми глазами и растрепанными русыми волосами. Она с самого начала показалась мне такой милой, что ее захотелось покачать на руках, как ребенка.

– О чем бы вы хотели поговорить? – спросила она мягким и тоже очень приятным голосом.

– У меня ужасная тревожность, – начала я с места в карьер. – Такие приступы тревоги, что не нахожу себе места, грызу ногти, не могу есть и спать. Таблетки я уже пробовала пить, но в остром состоянии они почти не помогают.

– Я слышу, как вам тяжело, – понимающе кивнула психолог. – Наверное, это очень утомляет – жить с такими приступами. Скажите, есть ли у вас какие-то реальные причины тревожиться?

– Ну, в каком-то смысле да… Понимаете, мой парень… – я подавилась не подходящим для Колина словом и попыталась переформулировать: – То есть мой жених… – здесь я подавилась еще раз. – В общем, у моего мужчины опасная профессия. Он ну… кто-то вроде спецназовца. И у них регулярно бывают такие операции, где захват преступников, перестрелки, вот это все… Ну и вот каждый раз, когда он идет на такую операцию, у меня приступ тревоги.

Я замолчала и выжидательно уставилась на психолога. Психолог тоже смотрела на меня своими огромными глазами и жалобно моргала.

– Но ваша тревога абсолютно нормальна! – воскликнула она.

– Но я должна от нее избавиться! – тоже закричала я так громко, что дверь маленькой комнаты, где я сидела, приоткрылась, и внутрь заглянул Колин со словами: «Ты чего, Ксюш?»

– Ой, – сказала я. – Я же говорила тебе не заходить и не подслушивать… Это психолог, как я и говорила тебе. Я с ней консультируюсь насчет моей тревоги из-за твоей работы.

– Меня зовут Ира, – представилась психолог, моргая глазищами.

– Здрасьте, – отозвался Колин, тоже моргая, и, подойдя, встал позади меня, наклонившись и обняв меня за плечи. – Слушайте, раз речь все равно обо мне и моей работе, может, мне тоже имеет смысл поучаствовать?

– Если Ксения не возражает, – стушевалась психолог под его напором, – то, наверное, можно, но это будет тогда скорее парная терапия…

– Я вам доплачу, – Колин сделал царский жест – мах рукой в сторону. – Просто я тоже заинтересован в том, чтобы что-нибудь сделать с этой ситуацией.

– Ну хорошо… Как вас зовут?

– Сергей, – представился Колин своим «оперативным» именем.

– Очень приятно. Ксюша рассказывает, что у вас очень опасная профессия. Вы из спецназа?

– Ну примерно да. Со всеми вытекающими. Перестрелки, бандитье.

– Ксюша, а чего именно вы боитесь?

– Что его ранят или убьют.

– А вас действительно могут убить или ранить?

– Конечно.

– И как часто возникают такие ситуации?

– Ну, пару-тройку раз в месяц в среднем.

– Да, и когда у него в последний раз была такая вот операция, – подхватила я, – я места себе не находила. Я весь вечер ходила из угла в угол, потом грызла ногти, потом плакала, потом сердилась на него за то, что он мне про эту операцию сразу не сказал, потом представляла, что с ним может случитья, и снова плакала… Потому что я просто не знаю, что буду делать, если однажды он уйдет, и я буду думать, что все нормально, а потом мне позвонят и скажут, что с ним… что его…

Я всхлипнула. Психолог на экране всхлипнула тоже. Я расплакалась. Психолог на экране тоже: ее огромные глаза мгновенно покраснели и стали как две розовых лампочки.

– Мне так жаль! Это такие сложные чувства! – всхлипывала она.

– Я не знаю, что дела-а-ть! – подхватывала я.

– Ну, ну, девочки, успокойтесь вы, – Колин обнял меня крепче и, вытирая мне ладонью зареванное лицо, обратился к психологу:

– Эк вас растащило-то. Слушайте, подышите по квадрату, что ли. На счет «четыре». Ну, давайте, давайте. Раз, два, три, четыре – вдох, раз, два, три, четыре – задержка дыхания…

Психолог, еще всхлипывая, длинно засопела носом. Колин сходил на кухню и подсунул мне стакан воды, потому что я начала икать, а потом посадил меня к себе на колени и продолжил через экран давать успокоительные указания психологу.

Через минуту мне стало легче – то ли от воды, то ли от обнимашек – а вот психолога обнять было некому: она продолжала всхлипывать, параллельно гнусаво выговаривая:

– Я всегда так сильно присоединяюсь к клиентам… Ваша ситуация выглядит очень сложной и вызывает у меня столько грусти-и-и!

– Тише-тише, – сказали мы хором с Колином. – Все будет хорошо.

– Думаете? – спросила психолог с надеждой.

– Ага, – отозвался Колин уже сольно. – Ну мы, наверное, пойдем. Высморкаемся, поплачем над своей судьбой, все такое. Вы тоже сходите чайку попейте, дневник эмоций попишите… До свиданьица.

Не спрашивая меня, он нажал на сброс связи. Я неуверенно сказала:

– А может, это такой способ…

– Ксюш, под такой вопрос эта девчонка не подходит, она сама куда беспомощнее тебя, – сказал он, снова зафиксировав меня в объятиях. – Я ей заплачу, все-таки время она потратила, но ты бы у меня спросила вообще, какого направления психолога брать. У нее, вон, в данных написано, что она гештальтист.

– Ты и в этом разбираешься?

– Конечно, у нас часто бывают факультативы по психологии плюс я и сам много всякого читаю: психологов, профайлеров… Это для моей профессии вполне прикладные знания. Так вот, гештальт-терапия – вещь неплохая, но только для несложных мирных вопросов. Гештальтисты тебе будут рассказывать, чего они сами чувствуют по поводу твоей трагедии. По их мнению, это дает какую-то честность, исцеляющее пространство и так далее. Но по сути тебе бы больше когнитивно-поведенческий терапевт подошел. Он дает конкретные упражнения и не обязан плакать, когда плачешь ты.

– То есть выбрать психолога самой ты мне не дашь? – спросила я сумрачно, безуспешно пытаясь вывинтиться из его железных объятий.

– Да выбирай, боже ж ты мой, я тебе просто направление говорю. Тебе вообще подойдет любой психолог, кроме гештальтиста, арт-терапевта и этих, которые психологи-астрологи-нумерологи…

– Выпусти, пожалуйста, – я постучала ему по руке. – Хорошо, я подумаю. С психологами у меня опыта маловато, я после смерти мамы и бабушки только на горячую линию звонила, бесплатную. Но я сама могу ей заплатить.

– Можешь, – Колин неохотно разжал свою железную хватку. – Но поскольку тут во всей ситуации косвенно моя вина, я и участвую.

Я поцеловала его в щеку:

– Спасибо, но лучше закажи мне роллов. Всегда, как наревусь, жутко голодная.

Роллы Колин заказал охотно, даром что сам их никогда не ел, но мои попытки подобрать психолога все равно пытался контролировать. Я даже не понимала, делает он это осознанно или просто потому что тревожится о том, что мне может сказать очередной непроверенный специалист, но в конце концов решила не спорить, а просто созваниваться с кем надо, когда я буду одна и у себя дома. Вот этот спорадический тревожный деспотизм под видом заботы мне в Колине не нравился почти так же, как ему не нравилась моя манера «прибедняться». Меры он не знал, лез всюду и везде, где ему казалось нужным, даже если до того клятвенно обещал не вмешиваться. В какой-то момент я поняла, что у него просто другие представления о том, что такое быть честным. Все его обещания мгновенно обнулялись, как только он видел что-то, что выглядело для него как угроза нашим отношениям, моему здоровью и уж тем более жизни. Иногда я прямо уставала отбиваться от «сущностей», буянящих не столько в реальности, сколько в его чересчур предусмотрительной голове. А уж от попыток контролировать меня через деньги я вообще отбивалась с возмущением. Знала я, чем это может закончиться: разговорами о том, что «Раз я плачу, ты должна делать то, что я сказал» – был у меня такой кавалер после мужа, слава богу, хватило ума быстро с ним расстаться. Но Колин слишком подходил мне по другим параметрам, поэтому приступы его дури приходилось просто терпеть или обходить. Но вообще это симптоматично. Кажется, я нравлюсь одному типажу мужчин, которых можно назвать «спасателями»…

В общем, где-то неделю после странного визита к большеглазой психологу я старалась побольше бывать у себя и с Колином общалась сдержаннее. Он, это было видно, тревожился, но старался меня не донимать – может, наконец-то поверил, что мне в такие моменты надо просто отойти, а бросать я его не собираюсь. За это время я встретилась еще с парочкой психологов разных направлений. Они не плакали, но и помочь особо не могли, разве что дали упражнения для успокоения (включающие то же самое дыхание по квадрату).

– Ваша тревога вполне обоснована, – снова сказал мне один из психологов, строгий седой мужчина. – Думать, что можно найти способ не волноваться из-за того, что должно вас волновать, – это путь только к еще большему неврозу. Для вас единственный выход – это смириться с тем, что вы будете каждый раз нервничать, и просто стараться помогать себе упражнениями.

Выключив связь, я впала в тяжелое уныние. Психолог был прав, как и первая эмпатичная девушка. Кто-то из них рыдал, кто-то нет, но говорили они по сути одно и то же. И теперь, поняв, что вариантов нет, я чуть ли не впервые задумалась, насколько же тяжелая жизнь меня ждет. И сразу пришла другая мысль: а может, Колин тоже был прав, что старался скрывать от меня все до последнего. Сейчас под гнетом осознания, как я проведу следующие годы, если соглашусь на брак, мне стало совсем грустно. Кажется, я все-таки поторопилась. Слава богу, до свадьбы не дошла, но тем не менее завязла крепко-накрепко. Может быть, хоть немного снизить интенсивность общения? Или сделать что-то, что вызовет у Колина отвращение или разочарование, чтобы ему было легче меня отпустить? Но что, например? Ограбить ларек с мороженым? Обокрасть собственную тетю? Побить Тобика на его глазах?… ой, нет, это я уж совсем не до того додумалась. Просто начать капризничать, активно прибедняться и тянуть из него деньги со словами, что иначе не буду заниматься с ним сексом? Такого ни один мужчина долго не выдержит, но вряд ли мне удастся такое изобразить. Тогда, может…

Брякнул телефон. Это, конечно, Колин прислал очередное дурацкое видео про китайца, готовящего китайскую еду в китайской деревне. За ним последовало живописное фото заснеженной ветки, снятое, кажется, из окна маленькой комнаты. Я, улыбнувшись, лайкнула и то, и другое.

И вдруг меня продрало холодом от жуткого осознания. Тот Колин, которого я гипотетически могла бы бросить, и тот, с кем я сейчас перекидывалась сообщениями в реальности, были будто бы двумя разными людьми. Если с гипотетическим Колином можно было легко делать что угодно, то с реальным – невозможно решительно ничего, он существовал в жизни по умолчанию, как родители или солнце в небе. Более того, глядя на видео и беззаботную фотку, я чувствовала себя такой виноватой, что чуть не написала Колину, чтобы он меня простил, но вовремя удержалась.

Зато в мою повинную голову вдруг пришла очень интересная мысль. Да, психологи правы – нормально волноваться в таких обстоятельствах. Но есть целая огромная категория людей, тоже с семьями, которая так же живет в этом страхе и даже не сходит с ума – это коллеги Колина и их супруги. Как они это делают?? Я догадывалась, что у них просто другой подход к жизни, но это нужно было увидеть, и тогда, может, удастся понять.

Я подтянула к себе телефон, где уже успели накопиться еще несколько видео про китайца, фотка зевающего Тобика и парочка мемов, и напечатала:

«Слушай, а мне можно прийти к тебе на работу? Типа как в гости. Я бы с твоими коллегами познакомилась и вообще».

«Можно, конечно, – тут же напечатал Колин со скоростью света. – Сейчас у нас как раз простой, в основном баклуши бьем. Приходи хоть завтра. Забрать тебя сейчас ко мне?»

«Не, мне еще заказ доделывать, – не соврала я. – Ты мне напиши адрес, я сама доберусь».

«Ереванская, 4, четвертое отделение полиции, легко запомнить, – написал он и ни с того ни с сего добавил: – Я тебя люблю, милая».

«Я тебя тоже, – отозвалась я с удивлением. – А почему любовь у нас встала рядом с отделением полиции? Что-то случилось?»

«Просто стараюсь это говорить, пока могу. А с полицией – может, проассоциировалось просто. Я пару раз пытался после развода встречаться с кем-то не из коллег, а из гражданских. Так вот, абсолютно все они шарахались от моей работы, как черти от ладана. Я поэтому и тебя туда, наверное, не звал».

Я отправила ему смайлик-сердечко, с умилением глядя на слово «наверное», аккуратно выделенное запятыми с двух сторон. Граммар-наци ты мой…