Читать книгу Принцесса и рыцарь. Жизнь после. Рассказы - Кристина Выборнова - Страница 6

Колин еще в те дни, когда мы только познакомились и вместе искали маньяка, пообещал мне показать информацию о себе, какая была в полицейских базах данных. Но потом случилось столько всего, что это отъехало на какой-то пятидесятый план. Сначала-то я хотела получить информацию, чтобы получше его узнать, а сейчас, когда узнавание происходило само по себе, стало не так важно, какие там у него особенности биографии.

Но все же я вспомнила о его обещании: не по какому-то поводу, а в Новогодние каникулы, когда делать было особо нечего, а с Колином – в особенности. Я уже выяснила, что официальные государственные праздники он терпеть не может, как и свой собственный день рождения, и добровольно никогда их не отмечает. У него даже елки и игрушек дома не было, я притащила свои. Сам Новый год стал для Колина поводом хорошенько отоспаться. Ближе к полуночи мне удалось кое-как его растолкать, но пить алкоголь он категорически отказался – не из идейных соображений, а из-за своих проблем с печенью – сделал себе чай и предложил открыть мне бутылку шампанского, если я не против квасить только в компании Тобика. Я к этому времени настолько привыкла к его чудачествам, что даже согласилась.

Новый год мы встретили в крайне странном виде: я, наряженная в блестящее платье и пушистые тапочки, с бокалом шампанского в руке, Колин, отчаянно зевающий и не одетый вообще ни во что, кроме одеяла, – с чашкой почти допитого чая, и Тобик, радостно машущий хвостом, потому что стянул со стола, куда я поставила несколько праздничных блюд, два бутерброда с колбасой. Куранты мы послушали, гимн Колин, скривившись, попросил меня выключить (я так и не поняла пока его отношения к политике, но, мне кажется, он ненавидел все партии до единой и всегда прерывал «политические» разговоры), после чего лег обратно и уснул, не допив чай. А мы с Тобиком остались пить шампанское, есть салаты и смотреть телевизор, периодически позванивая друзьям и родным. Несколько подруг спросили меня «А где твой-то?» и, услышав от меня краткое «Спит», посочувствовали. Но я не ощущала себя особенно несчастной, хотя, конечно, было немного завидно семьям, кто отмечал «нормально». В конце концов, я знала, с кем связываюсь…

Где-то к третьему дню каникул Колин наконец-то вышел из своей летаргии, и тут-то на него набросилась дошедшая до ручки от скуки я. За один день мы сходили в два музея, какое-то кафе с кроликами и погуляли в парке, а вечером я вспомнила про Колиново обещание показать мне информацию о себе и начала ее выпрашивать.

Колин, который успел уже устроиться в кресле с очередной книжкой, тяжело вздохнул и поинтересовался, не влияют ли на меня магнитные бури, раз я хочу все на свете впихать в один день. Я уверила его, что просто накопила бодрости, и принялась выпрашивать дальше. Колин опять вздохнул, неохотно отложил книжку (русско-китайский словарь), подошел к столу и некоторое время, неудобно согнувшись в три погибели, ковырялся в своем ноутбуке. Минут через пять он распрямился и сделал приглашающий жест:

– Вот тебе. Читай, это тебя займет по крайней мере на полчаса. Информация секретная, перед прочтением сжечь, после прочтения застрелиться, поэтому не трепли ее потом никому и ничего не фотографируй.

– А, конечно, – проникнувшись ответственностью, я закивала и даже на всякий случай задернула шторы, после чего наконец уселась и посмотрела в экран.

С экрана на меня смотрел Колин – не такой, каким я его знала, а намного моложе – лет, кажется, на двадцать. Он не так уж изменился, но в юности черты его лица, как у всех молодых людей, были немного не такими резкими, помягче. Впрочем, смотрел он в объектив неизвестного фотографа как солдат на вошь, неподвижным злобным взглядом, даже слегка выпучив глаза. Интересно, чем это его так достали?.. Забавно, что одет он был, кажется, в тот самый красный пуловер, который на нем был, когда мы познакомились. Какая, однако, поношенная вещь…

«Розанов Колин Александрович, дата рождения 29 июля 1975 г, город Москва, – пробежала я глазами строчки информации. – Имеется сестра-близнец Оксана Розанова. Отказники. Родители: Розанова Наталья Ивановна, Степанов Александр Григорьевич. С родителями фактически не проживал, место жительства до 10 лет – детский дома номер 3 по г. Москве. С 10 лет проживал с усыновителями, Мюриэл и Стивеном Харрис. Занятия и кружки в детстве: художественная школа, музыкальная школа, бальные танцы, цирковая студия «Алле». Школьный аттестат за 11 классов см. в приложении».

Я посмотрела этот самый аттестат и с большой завистью увидела, что Колин учился намного лучше меня. Кроме неожиданной тройки по физике, остальные оценки у него вообще были пятерки. Ну, этого следовало ожидать, конечно. Про тройку надо спросить, но наверняка она от того, что они что-то не поделили с учителем, как это часто у Колина бывает. Так, что дальше?

«После выпускного вечера в школе на Розанова и на его сестру было совершено нападение с целью ограбления, с избиением, в том числе кастетом. Результата: у Оксаны Розановой тяжелое сотрясение мозга с частичной потерей памяти, у Колина Розанова – повреждение кастетом левой стороны лица, шеи, кисти левой руки и мышцы, вращающей левой глаз. После восстановления от травм в возрасте 18 лет Розанов был принят на работу в отделение полиции номер 4, подразделение «Прикрытие», начальник – подполковник Бензинова Вера Николаевна. Изначально был секретарем и работал в архиве, потом, после окончания школы милиции, получил звание рядового и начал заниматься помощью старшим коллегам в раскрытии дел.

С 20 до 25 лет получал высшее образование в Московском государственном университете МВД России (заочная форма) без отрыва от службы. После окончания вуза присвоено звание младший лейтенант».

Вот у Колина откуда эти его шрамы на щеке! Он никогда не рассказывал, а я и не спрашивала. Наверное, именно после этого он и решил стать полицейским… Надо Оксанку расспросить, она в этом смысле разговорчивее.

Задумавшись, я прокрутила страницу вниз и вдруг уткнулась в огромный, ошарашивающий список государственных наград.

Орден за заслуги перед Отечеством 2 степени… Еще один за заслуги перед Отечеством, но уже первой степени! За доблесть в службе. За отличие в службе – почему-то второй степени. За вклад в укрепление правопорядка… какой еще вклад?? Медаль МВД России «За заслуги в службе в особых условиях»… То есть две медали с одинаковыми названиями. Еще орден…

Я оглянулась на Колина, вылупив глаза. Колин читал книжку и потихоньку подгрызал себе ноготь указательного пальца.

– Эй! – позвала я его. – А где у тебя медали? Я не видела.

– В ящике стола, по-моему, – пробормотал он, не отрываясь от словаря (и ногтя). – И еще часть вроде бы в тумбочке в маленькой комнате. И, мне кажется, какую-то медальку я бросал в сейф, вместе с пистолетом.

Я уставилась на него пуще прежнего:

– У нас есть сейф?! Где?!

– Ну конечно, это же положено – оружие в сейфе хранить… В шкафу. Ты его лично завесила своей кучей шмоток, вот и не видишь теперь.

– А-а-а, – сказала я озадаченно, силясь припомнить, как выглядит внутренность шкафа, но потом махнула на это рукой и продолжила изучать информацию.

Теперь мой взгляд попал на раздел «Компетенции и боевые навыки». Там тоже красовался огромный список: от акробатики до, как ни странно, умения рисовать – а, ну да, фотороботы преступников же… Также я неожиданно узнала, что Колин не только "полицейский снайпер", но и «тяжелый снайпер». А что, бывает и легкий? Переадресовав этот вопрос ему, я получила исчерпывающий, как от компьютера, ответ:

– Тяжелый – это дистанция от километра, винтовки либо около семи, либо двенадцати миллиметров. Задача – занять эффективную позицию и сделать высокоточный дальнобойный выстрел.

– Э…

– Короче, никуда не бежишь – пришел, стрельнул – и ушел, – объяснил Колин сразу во много раз проще. – А легких не бывает, бывают пехотные. Ну и полицейские.

– Спасибо, – вздохнула я.

После стрельбы и метания разных видов ножей были написаны виды борьбы, в которых Колин разбирается. Видов было много, но из знакомого мне – только самбо. Ну уж что драться он умеет, я не сомневалась никогда.

Следующий раздел был с раскрытыми делами – и вот их-то оказалась просто куча, но, к сожалению, большинство ссылок были некликабельными. Я снова обратилась к Колину за пояснениями.

– Допуск нужен более высокого уровня, – объяснил он и принялся грызть вместо ногтя ручку, неприятно ею хрустя.

– А у тебя нету??

– Есть, но там коды, я их хрен найду навскидку. Это во-первых. А во-вторых, под этим грифом нежелательно материалы показывать даже домашним. На словах я тебе могу потом рассказать то, что можно.

– Хорошо… С ума сойти все-таки, сколько у тебя заслуг. Секунду… У тебя айкью 160??

– Ну, по тем тестам, что нам давали, вроде да.

– Так это же почти максимум!

– Верно. Так я же вундеркинд. В смысле, был им – в детстве, конечно.

– Это потрясающе!

– Не сказал бы, – Колин поморщился. – Ты пробовала жить в мире, где примерно каждый второй намного тупее тебя? Особенно если ты при этом ребенок и от решений этих тупых людей зависишь?

– Не пробовала. Я подозреваю, что я и есть тот самый «каждый второй», – ответила я честно. – А в детстве чувствовала себя дурочкой регулярно.

– Ты не глупая, можешь мне поверить, – Колин сказал это спокойным тоном, не как комплимент, а как констатацию факта. – Я с дураками не могу долго общаться, даже если они мне внешне нравятся. Так что интеллектуальный разрыв у нас небольшой. Просто ты почему-то не уверена в своем уме, это я со дня знакомства заметил. Интересно было бы посмотреть на твоих родителей, если бы они были живы.

– Родители у меня хорошие! – возразила я быстро: в груди от Колиновых слов толкнулась непонятная тревога. – Не без недостатков, конечно, но у всех людей они есть! Мама вообще всегда была такая старательная, терпеливая, бывшая отличница – не то что я. Мне свой аттестат тебе было бы стыдно показать. А папа тоже очень умный, он физик-теоретик, все время что-то такое сложное делал, я понять не могла… Да никто не мог. Мне сейчас жалко, что я с ним при жизни не так много общалась – просто он хотя меня, конечно, любил, но с детьми не очень умел общаться, как многие ученые. Да и музыка его не интересовала совсем, а у меня, кроме музыки, нет таких уж талантов. Особенно к точным наукам. Со мной по концертам обычно моталась бабушка, потому что про папу я уже сказала, а мама много занималась хозяйством и папу кормила-поила, он в быту как ребенок был.

Колин, пока я все это рассказывала, слушал очень внимательно, не отрывая от меня взгляда: будто я докладывала сведения по какому-нибудь убийству. На лице его в такт моим словам мелькали непонятные микровыражения – то одна бровь чуть приподнималась, то обе, то глаза немного прищуривались, то, наоборот, открывались шире. Под конец я увидела в его взгляде уже откровенное сожаление и от неожиданности перестала говорить.

– Ну да, вот теперь понятно, откуда чего берется, – он отложил книгу и, наклонившись вперед, взял меня за руку. – Ты, Ксюш, дочь бытового инвалида, который возомнил себя светилом науки и свалил все семейные обязанности на окружающих баб. Твоя мама занялась его обслуживанием, подзабив на тебя, а бабушке, думаю, при таком раскладе было не до того, чтобы разговаривать с тобой о том, насколько ты умная, – тут бы успеть тебя покормить и встретить из всех школ. Но, видимо, крепкая была старушка, раз самой последней померла.

– Что?! – я выдернула руку. – Откуда ты взял это?!

– Из твоих же слов.

– Я такого не говорила!

– В смысле не говорила? Это прямо вытекает из твоего рассказа.

– Л-ладно, – я поспешно встала. Провод ноутбука попал мне под коленку, я дернулась – зарядка вылетели из гнезда, ноутбук протестующе пискнул. – Ох, прости… Пойду я душ приму, и стирку хотела загрузить…

С этими словами я попросту сбежала. За мной сразу понесся Тобик, который всегда чувствовал, когда кому-то из нас становилось плохо. Я его погладила, но в ванную не пустила и, поспешно заперев дверь, включила воду. Но и в душ не полезла: просто сунула под кран похолодевшие руки. К глазам подступали невольные слезы. Не от того, что Колин высказал резюме о моей жизни в семье в резкой и грубоватой форме – он, в общем-то, часто так выражался. А от того, что он опять был прав! И я-то это прекрасно знала, но почему-то – может быть, боясь испортить образы родителей, какими они были в моей памяти, – никогда так четко и прямо себе не проговаривала. Но если пытаться объяснить это Колину, он меня совсем не поймет: он не из тех людей, кто предпочитает красивую иллюзию неприглядной правде.

В дверь ванной тихо стукнули.

– Ксюш, – позвал Колин.

– Да, – отозвалась я.

– Впусти меня. Ну, или выпусти себя. Я не хотел тебя обижать или расстраивать, честное слово. Просто я не мог представить, что для тебя выводы из твоего же рассказа могут быть не очевидными.

– Это, видимо, и есть проблемы вундеркиндных мозгов? – сказала я сумрачно, ковыряя облупленную надпись “Indezit” на стиральной машинке. – Да выйду я, выйду, не волнуйся. Лично на тебя я не обиделась, просто мне… ну, надо переварить. Действительно душ приму сейчас.

Договорив, я залезла под теплые струи, и вода меня успокоила. Уже через пятнадцать минут я вылезла, завернутая в полотенце, уже спокойно и обстоятельно загрузила стирку, запустила ее и, отряхивая руки от порошка, вылезла из ванной.

И чуть не вделала дверью по Колину, который, оказывается, все еще стоял в коридоре. Он увернулся от двери в лоб с профессиональной ловкостью, но сразу же тревожно посмотрел на меня. Я успокаивающе улыбнулась:

– Все нормально, я же говорила. Пойдем в комнату.