Читать книгу Музыка перемен. Книга вторая - Ксения Нихельман - Страница 12

Легким привычным движением большого пальца я откинул крышечку маленькой стеклянной баночки. Прозрачная жидкость заполняла лишь наполовину, так что я одним глотком опрокинул емкость. От неожиданного до омерзения вкуса мне не удалось сдержаться и не скривиться в лице. Горло моментально схватило огнем, прожигая до самых легких, что я чуть не закашлялся. Совладав с реакцией организма на отвратительную жидкость, разливавшуюся по венам, чуть пошатнувшись, я рухнул на пол рядом с девушкой, напоследок мазнув по ее губам своими. Вот и все, на этом и закончено! Теперь можно было лежать с закрытыми глазами и ни о чем не беспокоиться.

Отыграли последние аккорды мюзикла, и необходимо было подниматься на ноги, чтобы отвесить низкий поклон зрителю. Но впервые в жизни я не хотел вставать, мне больше всего сейчас хотелось просто так лежать на этом холодном полу сцены и притворяться мертвым. И тяжелое тело Джульетты, лежащее поперек моего, вовсе не мешало мне радоваться своему «мертвому» положению. За последнее время я до смерти устал, усталость сказывалась во всем: как я говорил, что говорил, мысли в голове переплетались со словами, механически вылетавшими изо рта. Порой, как мне казалось, я высказывал собственные мысли вслух, а потом по-дурацки оглядывался по сторонам в страхе, что кто-нибудь стал свидетелем моего бреда наяву. Спектакли, репетиции, праздничные выступления, постоянные недосыпы, неопределенность в желаниях. Все это изматывало меня до последней жизненной капли. Последним ударом, так сильно подкосившим, стала незапамятная встреча с Владом.

Я с трудом поднялся. Труппа в радостном порыве сцепила руки и бросилась на низкий поклон, снова и снова, пока звучат имена каждого артиста, каждого танцора. И только с зажжением яркого света в зале овации стихают, уступая место прощанию. Все артисты цепочкой двинулись за кулисы. Как только все мы оказались вне поля зрения зрителя, впереди меня раздался дикий хохот.

Когда я первый раз переступил за порог театра в качестве новичка, мысль о том, как меня примут «старики» сцены, разъедала разум. Мне вспоминались лестные слова худрука, который присутствовал на студенческой постановке. «Это просто невозможно, вас слушать одно удовольствие! Никогда в своей жизни не встречал такого молодого таланта. Браво, мальчик!» Владимир Анатольевич долго тряс мою руку, пока я туго соображал, что, будучи второкурсником, получил приглашение в лучший музыкальный театр города. Я не взвешивал ни «за», ни «против», просто на следующий день пришел в театр, полагаясь на добрую память худрука. Его слова не оказались пустым обещанием, кинутым на ветер или сальной хвальбой юному студенту. С этого же дня я получил работу своей мечты. Молодой расхваленной выскочкой я вошел в здание театра, где меня настороженно встретил коллектив. Мы принюхивались друг к другу, приглядывались, изучали поведение. Настороженность продлилась неделю или две, и я почувствовал себя как дома. Никто из артистов не кичился своими одаренными способностями, для каждого голос был рабочим инструментом, всегда вовремя настроенный и готовый к звучанию. Актерскому мастерству обучались каждый день, стараниями извлекая из себя живые эмоции; заимствовали мастерство у великих актеров, учились друг у друга, поддерживали в трудные минуты, при этом, не забывая шутить и получать удовольствие от проделанной работы.

Я сам часто выступал инициатором той или иной шутки над артистом во время выступления, наблюдая за объектом из-за шторы или играя с ним роль. Каждый раз мы корчились от смеха, понимая, что в следующий раз шутка ждет кого угодно. Сегодня объектом шутки стал я.

– Вы спятили? Я чуть не задохнулся! – Я смеялся вместе с озорниками, которые в бутылочку с ядом для Ромео налили настоящую водку.

– Маленько взбодрили тебя. – Володя хлопнул меня по плечу. – У всех бывают тяжелые периоды, и ты не исключение.

– У меня все хорошо.

– У тебя всегда все хорошо, – иронично заметил он. – Вообще, Макс, странная позиция в коллективе у тебя: никому ничего о себе не рассказываешь, держишь дистанцию, о личном отмалчиваешься, о проблемах ни слова. Мы ведь не первый год вместе работаем, почти вторая семья.

Я молча переодевался в гримерке, скрываясь за створками шкафа. Между мной и Володей нарастал неловкий момент, как мыльный пузырь, раздувающийся в размерах и вот-вот готовый лопнуть. Мужчина ждал чистосердечного от меня признания, пусть не столько признания, сколько достаточной откровенности, свойственной долгим рабочим годам, а мне и в голову не приходило делиться с кем-то из коллег подробностями частной жизни. Кроме того, не подозревал, что моя молчаливость приносит кому-то дискомфорт в общении со мной и, возможно, даже раздражает. Но, так или иначе, ответить мне было нечего, потому что ожидаемые откровения могли шокировать в лучшем случае, а в худшем оттолкнуть от меня, как это и произошло с Владом. Да и что скрывать, в любом случае – я солгу, у меня иного выхода нет.

– Может, вечерком соберемся нашей компанией? Мы давно вместе не выбирались за пределы театра, все работа да работа, – предложил Володя. – Год недавно начался, а все вымотались в конец. Как думаешь?

Я кивнул и ответил что-то про то, что неплохая идея, но в сказанном отсутствовало желание. Пришлось добавить, что предложение хорошее, и оно мне понравилось, но лучше отложить его на другой день, а сегодня я занят. Мне вовсе не хотелось обидеть друга, но в моей жизни происходят события, о которых лучше было умолчать, и не травмировать очередную мужскую психику.

– Да меня и жена не отпустила бы. – Володя махнул рукой. – Ей не нравятся посиделки после работы, говорит, что дома почти не бываю, дочь не узнает родного отца без грима.

Он еще долго рассказывал о своей семье, о жене, о дочери, как он их любит. Что порой жена безосновательно его ревнует к работе, к сцене, что выходных дней, проведенных с семьей, можно на пальцах сосчитать. Володя тяжело вздыхал, но в его словах не было ни злобы, ни отчаяния; он с пониманием относился к происходящему. Приходилось крутиться, дабы прокормить семью, покупать красивые платьица и игрушки дочке, и что нет ничего чудесней ее улыбки взамен подарку. Он с такой нежностью описывал, как маленькие ручонки обвивают его шею, крохотный носик утыкается в щеки, а губки целуют папу. И мужчина готов ради своей семьи на любые жертвы, хоть пешком до Луны или камни грызть зубами. Я слушал его рассказ, продолжая прятаться за створками, а сердце разрывалось на части. В какой-то момент я ощутил желание закрыть уши руками или попросить Володю остановиться и не продолжать разговор, взять и закричать, что эти слова раздирают мне душу. И как последний удар прозвучало заключение от Володи, что я свободный счастливчик, наслаждающийся холостяцкой жизнью, но скоро и меня скрутит любовь.

Я вцепился в створки и не своим, до тишины хрипловатым, голосом, произнес:

– Я уже в отношениях… Как бы…

Так и произнес «в отношениях». Потом еще вторично повторил это, пробуя фразу на вкус. «В отношениях» – вкус своеобразный, но до сих пор не понятно, нравилось мне или нет. Больше походило на экзотическое блюдо, которое я никогда не пробовал, но имел о нем представление.

– Значит, и на тебя красавчика нашлась колдунья! Уж я думал, что ты не женишься никогда.

– Почему ты так решил?

– За тобой целая вереница девчонок бегает, – он усмехнулся. – Поди глаза разбегаются от выбора?

Я немного опешил от вопроса. Когда речь заходила обо мне и женщинах, я превращался в стойкого оловянного солдатика, выдерживал однотипные вопросы, сводя их на нет и оставляя вопрошающего с тем, что я пока в поиске. Безусловно, я замечал женскую симпатию в свою сторону, более того, я нравился женщинам, некоторые слишком настойчиво оказывали знаки внимания. Но о вереницах желающих моей души и плоти Володя явно погорячился.

Знал ли я о себе с самого детства, мне трудно припомнить. В школе я не проявлял особого интереса к девочкам, не вел себя с ними как подобает мальчику – не заигрывал, не приставал, не дергал за косички. Но и к мальчикам я был равнодушен, казалось, что я жил закрытый от внешнего мира плотным занавесом. Со всеми ребятами мне было весело, хорошо и непринужденно, я не разделял друзей по половому признаку, и ко мне тянулись как девочки, так и мальчики. Только в подростковом возрасте остро ощутил себя непохожим на остальных, я не испытывал тех чувств, о которых говорили парни из класса, обсуждая одноклассниц, – начинающую расти девчачью грудь, их маленькие тугие бутончики, выпирающие из-под блузок, округлые бедра, раскрашенные лица первым неумелым макияжем. Кто-то хвалился поцелуями, кто-то тем, что уже трогал женскую грудь. Разговоры плавно сводились к одной теме, к теме секса. Что это, каков он, что испытываешь? Скабрезные шуточки сыпались из уст ничего не знавших и ничего не умевших подростков, помалкивал только я, испытывая потребность уйти подальше. Одноклассницы представлялись смешными для мальчишек, далеко не теми женщинами с разворотов журналов или с кадров запрещенных фильмов, которые кто-то успел посмотреть. Но как бы то ни было, при обсуждении несформировавшихся фигур девчонок у ребят загорались глаза, и учащалось дыхание. И при упоминании той или иной особы становилось заметно – кто из обсуждавших больше всего к ней неравнодушен. Равнодушным оставался только я.

Костя, на мой взгляд, знал о девушках все: как познакомиться, как произвести впечатление, выставляя себя в наилучшем свете, как устроить свидание, чтобы в первый же вечер оказаться с ней в постели. Он мог бы написать целое пособие для чайников вроде меня. Я очень редко задавал ему вопросы на эту тему, на что Костя приподнимал бровь и удивленно спрашивал: разве у меня с этим могут быть какие-то проблемы? Я отрицательно качал головой и спешил исчезнуть с его глаз. Девушек Костя менял с легкостью, одна могла сменить другую уже через пару дней, причем случалось так, что под Костино обаяние попадали как гордые красавицы, так и забитые дурнушки, которыми он пользовался в своих целях. Одним единственным набором движений брат мог свести с ума любую: подмигнул, улыбнулся, а если присел рядом и завел разговор, то девушка уже готовила подвенечное платье. Красотки брата опять же мало интересовали меня, а когда брат перестал некоторых знакомить со мной, объясняя это тем, что я для него вдруг стал соперником, совсем выбило почву из-под ног. После откровения Кости, что я превратился из младшего брата в конкурента на любовном поприще, я стал приглядываться к его девушкам и их подругам внимательнее. Для меня стали открытием женские томные взгляды в мою сторону, касания женского тела, плотно прижимающегося ко мне, особенно к низу живота, как бы невзначай. Девушки старались ярче продемонстрировать свои лучшие части тела – соблазнительно выглядывающую из выреза грудь, стройные ноги, чувственно кусали пухлые губки, кто-то норовился оказать мне услугу по расслабляющему массажу, отчего я покрывался липким страхом.

Но самым печальным для моей начинающейся сексуальной жизни стало одно событие. На одной из вечеринок, куда притащил меня Костя, я весь вечер просидел в углу, прячась от назойливой красотки. Она была старше Кости на год, но ее совершенно не смущал мой возраст. Девушка всяческими способами давала понять, что сегодня ее объектом вожделения стал я. А мне было невдомек, почему из такой многочисленной компании молодых взрослых парней она выбрала меня, несмышленыша. В какую-то минуту вечера девушка толкнула меня в пустую темную комнату, закрывая за собой дверь на замок. Даже сейчас я прекрасно помню, как по спине пробежала нервная дрожь от затеи. Комната освещалась только лунным светом, проникающим сквозь большое окно, прикрытое тонкой занавеской. Но даже в белесых отблесках я видел ее лицо, искаженное страстью, на губах играла довольная улыбка, – любой парень мечтал о таком. Девушка включила свет, который больно ударил по глазам, я моментально прикрыл их рукой. Но то ли, чтобы спасти глаза от света, то ли от представшего передо мной зрелища. Она постепенно снимала с себя легкое летнее платье, оставаясь в нижнем белье. Я попятился назад, все также стараясь не смотреть на нее и запинаясь о собственные ноги. Потом что-то пробормотал о включенном свете, о большом окне, через которое нас увидят, даже добавил пару фраз о стыде.

– Все как захочешь, мой мальчик, – она хищно улыбнулась и погасила свет. Затем подтолкнула меня к стоящей позади кровати, коснувшись рукой моей груди. Я безропотно упал на спину и прикрыл глаза, убеждая себя расслабиться и, наконец, получить то удовольствие, о котором все говорят. Умелые женские руки проскользнули под футболку и потянули ее наверх. Через мгновение я ощутил тяжесть ее тела у себя на ногах, девушка уселась поверх меня и со жгучей страстью водила языком по груди, покусывала, засасывала кожу. Я продолжал лежать с закрытыми глазами и слушать ее речи о том, какой я красивый, как прекрасно мое тело, что я не до конца осознал свою сексуальность. Она водила руками по моим плечам, шее, груди, спускалась вниз по животу, проникая пальцами под пояс джинсов и дразня то, что занимало ее внимание больше всего. Под всеми женскими манипуляциями я дрожал, охваченный испугом, без единого намека на возбуждение.

– Чуть больше энтузиазма! – Девушка буквально вложила свою грудь в мои ладони и стала шевелить ими. Я так и застыл с поднятыми руками, ощущая пальцами что-то мягкое и не вполне понятное, как сгусток неживой материи. – Неужели я тебе совсем не нравлюсь?

– Нравишься.

– Тогда возьми меня. – Она рассыпала длинные волосы по плечам, а потом запросто прямо у меня на глазах сняла трусы, оставаясь в чем мать родила. Было легко сказать «взять ее», особенно когда не имеешь представления, как это сделать, и к тому же не горишь желанием. Скорее всего, прочитав в моих глазах смятение, девушка спросила:

– Ты уже занимался любовью?

– Нет.

– Ничего страшного.

Больше ее лица я не увидел, потому что оно скрылось внизу. Сначала она ласкала меня сквозь грубую ткань джинсов, продолжая называть «своим мальчиком» и оставлять влажные следы от языка на животе. Я изо всех сил пытался получить наслаждение от ее прикосновений, при этом лежа, как бесчувственное бревно, и теребя простынь, чтобы хоть чем-то занять руки. Во мне не проснулось желание поцеловать девушку, ответить лаской на ее ласку, воспользоваться шансом и осуществить с ней самые раскованные мужские фантазии. Ничего подобного в голове не промелькнуло даже тогда, когда я оказался полностью обнаженным. Ни умелые руки, ни горячий рот, ни мои внутренние мольбы не могли заставить тело отреагировать должным образом. Спустя некоторое время на облегчение девушки я сумел издать один единственный стон, от звука которого она принялась работать интенсивнее, терзая и заглатывая глубже. Пытка продолжалась невыносимо долго, а результат так и не наступал. Я снова застонал, но также как и первый раз это не были стоны нарастающего удовольствия, а стоны отчаяния. Я мысленно договаривался с собственным членом сделать то, что нужно, чтобы несчастная девушка получила то, зачем оказалась здесь, и оставила меня в покое. И она оставила меня в покое. Слезла и стала одеваться, не смотря на меня, а перед выходом бросила ужасающую фразу, что ей впервые пришлось распалять педика и ее с души воротит.

Я так и остался лежать на кровати. Сначала подумал: а что, если она всем расскажет обо мне? Не о фиаско, а о том, что меня не возбуждают женщины. Как к этому отнесется брат, друзья? А вдруг узнают родители? Вдруг от меня откажется сестра? Испугается странности своего брата и будет презирать меня. Я лежал и размышлял о том, что будет, если кто-нибудь помимо меня и неудовлетворенной девушки узнает о случившемся, и только потом осознал, что меня больше всего заботит, что будет потом, а не сам факт моей неправильной сексуальности. Тогда я поднялся и оделся.

По-настоящему трепетные чувства я испытывал в компании друзей Кости. Взрослые парни смущали меня, я ловил себя на мысли, что стараюсь понравиться им. Я радовался тому, когда они смотрели на меня, дотрагивались, трепали по голове. Я улавливал каждое движение, взгляд, слово в свою сторону, разглядывал черты мужских лиц. Естественно, я признавал красоту как таковую, но мужская в отличие от женской закрадывалась надолго в память, и я с удовольствием вынимал воспоминания, чтобы смаковать их в своем воображении. Очевидным мое влечение к парням стало с приходом нового друга брата. Мне было достаточно взглянуть ему в глаза, как тело тут же отреагировало, как следует. От пожатия его ладони чувства во мне прокатились фейерверком, то взрываясь, то стихая, чтобы снова взорваться. Влад стал моей первой любовью. А через несколько месяцев я безудержно стонал, почти до потери сознания, в объятиях парня, представляя на его месте Влада.

– Никто за мной не бегает. Я однолюб по натуре. – Ответил я Володе, тем самым дав ему повод завалить меня вопросами.

– Вы давно вместе?

– Приличное время.

– Она учится или работает?

– Работает.

– А кем?

– Художница.

– Как зовут?

Тут я ответил первое, что пришло на ум.

– Где познакомились?

– На студенческой постановке.

– Женишься?

На последнем вопросе я поперхнулся воздухом и подрагивающими руками налил в стаканчик воды, чтобы запить ком в горле.

– Вот современная молодежь пошла! На слове «женишься» сердце у вас в пятки уходит. Все изучаете друг друга, книжки умные по психологии читаете, живете вместе десятилетиями, а жениться не заставишь. Фотка есть?

Я чуть не захлебнулся глотком воды. Молча покачал головой и ответил, что мы с ней не любим фотографироваться. На этом и закончили разговор, разъезжаясь по домам уже ближе к десяти вечера.

Я ворочался в пустой постели, сминая простынь во влажный жгут. В комнате слишком жарко: ни отброшенное одеяло, ни открытое окно не даровали прохладу. Сегодня я ночевал один и чувствовал себя предельно одиноким. Сон не шел, а в голове бродили всевозможные мысли. Который раз, заходя в свою однушку, я ощущал другой запах, точно также и сегодня вечером. В ней больше не пахло пустыми стенами, холостой жизнью или гостиничным номером. Запах Артема смешался с моим собственным, даже простыни и подушка источали тонкий аромат, так знакомый мне, будоража сердце.

Я перекатывался с одной стороны кровати на другую, перекладывался на противоположный угол, ложился поперек. Чем больше времени я возился со сном, тем отчетливее понимал, как мне не хватает Артема. Я привык к нему, дорожил его присутствием – каждая секунда, проведенная рядом с ним, дарила мне вторую жизнь. Без него я задыхался, и дело было не в духоте комнаты. Сегодня ночью, как и предыдущие три, Артем работал. По его мнению, он неверно подобрал оттенки будущих цветов и окрасил добрую часть фрески, что совершенно не совпадало с эскизом. Я не заметил никакого отличия: цвет фрески в точности копировал цвет эскиза. Но Артем сокрушался в собственной непредусмотрительности и непрофессионализме, а я не знал, как ему помочь. По мне, все, что выходило из-под его талантливых рук становилось уникальным шедевром (конечно, в образах сквозили время, возраст художника, его настроение, но это лишь добавляло изюминки в произведение). Я пытался вразумить Артема, подбодрить, объясняя, что непрофессиональному глазу разница не видна, нет никаких сомнений в неправильности подобранных оттенков.

– Как только сомнения бесследно исчезнут, я остановлюсь, – отвечал он и спешил открыть новую банку с краской.

Четвертую ночь я изнывал от тягучего желания – находится рядом с Артемом, играть в его правила о запрете близости, просто видеть его и ощущать тепло, исходящее от него.

И если эти навязчивые мысли были бы единственными, может, я и уснул бы. Но мои мысли обладали уникальной способностью перескакивать с одной на другую, перепрыгивать друг через друга, вспоминать отрывки двадцатилетнего прошлого, перемешивать старое с сегодняшним утром. Это даже не рой мыслей, а стая тронутых умом обезьян. С минуту назад я думал об отношениях с Артемом, но из головы так и не вылетала встреча с Владом. Неужели я был ему настолько противен? Неужели он так ненавидел меня, что нахождение вместе со мной в помещении превращалось в муку? Я ведь не сделал для него ничего плохого, а мои чувства так и остались моими, неразделенными, и все же моими. Я не преследовал Влада по пятам, не терроризировал его звонками, сообщениями, не выяснял отношения. Повинуясь его желанию, я исчез из жизни мужчины, должным образом заметая за собой следы, и если бы было возможно, – стер все воспоминания из своей головы, чтобы лишний раз не терзать сердце сожалением о сказанном признании. Мое появление на «празднике жизни» ввергло его в ужас, но если Влад знал, что я буду там тоже, то почему все-таки пришел? Данный вопрос не давал мне покоя.

Я снова покрутился в постели, подгребая подушку под себя и вдыхая дразнящий запах Темкиного шампуня. Еще чертов разговор с Володей, от которого становилось не по себе. Теперь все будут знать, что я встречаюсь с девушкой, начнут задавать вопросы, любопытничать по поводу и без. А я непременно начну врать с три короба, потом запутаюсь – что и кому наговорил. А кто-нибудь, с хорошей памятью, подловит рассказанные сказки дедушки Максима, и мне придется провалиться сквозь землю от стыда. Но в тоже время я впервые признал не только для себя, но и для окружающих, что нахожусь в отношениях. И меня эта данность ничуть не смутила, наоборот, хотелось поскорее рассказать Артему о состоявшейся беседе с коллегой по цеху. Я уже представил, как он зальется смехом, а в синих глазах задребезжат чертовщинки, сводящие меня с ума. Мы будем фантазировать на тему моей любви к юной художнице, хохотать над выдуманным, целоваться и обнимать друг друга… Как только мой мозг выдал подобный мысленный зигзаг, я посчитал, что у меня начинаются галлюцинации от жары либо я теряю рассудок, не дождавшись старости. С самыми благими намерениями я вывалился на балкон, на холодный воздух и повис на перилах, ожидая, пока холод заморозит мою бедную душу, ну или из вниз опущенной головы выпадет дурь, по крайней мере.

Ночь давно скользила по спящему городу, укачивая в своих сладких объятиях. Постепенно и я стал проваливаться в сон, когда мне показалось, что в дверь позвонили. Нехотя я приподнялся и прислушался – тишина, значит приснилось. Только голова коснулась подушки, как снова раздался звонок. За полночь я точно не ожидал гостей, поэтому ночные звонки были неприятной неожиданностью. Ночной гость уже настолько обнаглел, что принялся долбить рукой или ногой в дверь. Тогда я поплелся к двери, чтобы спустить незнакомца с лестницы. Открыв дверь, я замер с разинутым ртом, но не для того, чтобы читать мораль, а потому что на пороге стоял Влад.