Читать книгу Музыка перемен. Книга вторая - Ксения Нихельман - Страница 8

Мы вошли в просторное нежилое здание. В большие окна со всех сторон прорезалось солнце, а в столпах света кружилась пыль.

– Ого! – Я прикинул в уме весь масштаб предстоящей работы. – То есть все эти стены тебе необходимо расписать в установленный срок? – спросил я, поковыряв холодную штукатурку пальцем.

– Ага, – Артем кивнул.

– Да, это тебе не песни петь!

– Брось! – Он вскинул голову. – Никто так не умеет петь как ты. К тому же музыка является главным вдохновением. Я никогда не работаю без нее.

– А как же те пышнотелые дамочки с твоих древних книжек? – Я подмигнул ему. – Женщины всегда вдохновляли художников, скульпторов, музыкантов. Они сначала влюблялись в источник вдохновения, боготворили их, а потом искали другой, не так ли?

– Да, женщины прекрасные создания. И они меня вдохновляют, это так! Что ты поедаешь меня взглядом? – Артем засмеялся. – Женщина или мужчина, красота, как и любовь, не имеет пола. Потому что в первую очередь она рождается здесь, – он ткнул пальцем мне в грудь, в область сердца. – И я должен увидеть ее. Она или есть, или ее нет.

– А я? Что я значу для тебя?

– Ничего. – Артем засмущался, и легкий румянец окрасил щеки.

– После таких напыщенных слов ты говоришь, что я ничего не значу. Я правильно понял?

– Здесь просто потрясающее освещение! – Он поплелся дальше, разглядывая просторные залы. – Надеюсь, моя задумка сумеет соотнести в себе элементы роскоши и простоты. Чтобы каждый присутствующий, заходя в помещение, чувствовал, что попадает в иной мир, доселе незнакомый ему, но при этом отражалось бы простое ощущение легкости, комфорта. Кстати, о женщинах? Ты слышал, почему мужчины предпочитают на красивых и дорогих женщин просто глазеть и пускать слюни?

– Нет, – буркнул я, обидевшись на него. Как же неприятно прозвучали его слова. «Ничего».

– Они сравнивают их с дорогой мебелью, дорогой одеждой, которую жалко использовать, жалко марать, порвать. Поэтому оставляют покоиться в магазинах, а сами предпочитают лежать на старом продырявленном диванчике в стершихся домашних трениках. Так вот, я хочу, чтобы мои работы были роскошны, но их хотелось использовать без страха, даже больше скажу, – со страхом не использовать.

Я молча расхаживал поодаль от него, делая вид, что ужасно устал. Нет, я не привлекал к себе внимания, просто в голове не укладывалось.

– Ты обиделся? – с легкой улыбкой поинтересовался Артем.

– Нет, я никогда не обижаюсь.

Он подошел и, подтянувшись, чмокнул меня как ребенка в висок. Его небесные глаза лучились, и я не мог понять, как, имея это в глазах, я «ничего» не означал.

– Я прощен?

– Думаешь отделаться детским поцелуем?

Я взял его лицо в свои ладони и принялся дразнить его восхитительные полные губы. Как же мне нравилось это проделывать с ним. Алые, истерзанные, припухшие. Они сводили меня с ума! Рукой я пробрался под пальто и накрыл ладонью его пах. Я знал, что тоже свожу Артема с ума, об этом говорило его тело. Расстегнув молнию, провел пальцем по напряженному члену.

– Нет! – Он с силой оттолкнул меня и отскочил на безопасное расстояние. – Нет!

– Почему? – Я сделал пару шагов навстречу, протягивая ладонь вперед, как будто держал кусочек еды для запуганного голодного зверька.

– Только не здесь! Я тебя очень прошу! Максим, отойди от меня назад. Дай мне прийти в себя.

Конечно же, я не послушался его. Сокращая между нами дистанцию, рассчитывал на его капитуляцию. Хотя бы для того, чтобы поговорить, выяснить что произошло. Обычно Артем набрасывался на меня, забываясь о нормах приличия.

– Нельзя, чтобы эти стены впитали то, что могло произойти сейчас. Они запомнят твой запах, твои стоны, я после не смогу работать. Что я покажу заказчику? Во что я все это устрою?

– Но дома же ты рисуешь? Со мной или без меня. Объясни, что сейчас произошло такого, что так напугало тебя? Ты поэтому не рассказывал о кофейне?

– Да. Я не смогу объяснить. Еще слишком рано для тебя. Ты ничего не поймешь!

– Каким образом я влияю на эти гребаные стены? И те стены, которые ты возводишь перед собой, отгораживаясь от меня?

Я перешел грань, оказываясь наравне с ним. Он моргал глазами и водил языком по пересохшим, истерзанным губам.

– Ты слишком близко, бога ради, вернись назад. Единственное, что у меня есть это работа. Прошу, оставь ее мне.

Сцепив его руки за спиной, я вжал Артема в холодную штукатурку.

– Тогда после сделай то, что привык. Скажи, что мы просто ищем удовольствия, и оставь меня, – ледяным тоном проговорил я.

– Зачем ты так? – Он дрожал.

– Если я для тебя ничего не значу, зачем ты со мной? Больше не нашлось желающих терпеть твои несносные капризы?

Артем подергался маленько, но тут же обмяк, перестав бороться. Затем склонил голову мне на плечо, и я ослабил хватку, осознавая, что перегнул палку. Он обвил мою шею руками и припал в жарком поцелуе. Стоило ему коснуться меня, как я мгновенно забывал все на свете. В каком-то сумасшедшем порыве Артем начал освобождаться от верхней одежды. Я вообще ничего не понимал. В голове сумбурно проносились слова: «работа», «стены запомнят», «они безжизненны», «иллюстрации к учебникам». Когда мы познакомились, он писал по-другому. Мне нравились старые работы, я находил их оригинальными и мастерски выполненными. Но сейчас от старых работ не осталось и следа, куда они подевались, знал только сам художник. Я вспомнил, как после нашего первого секса, он лихорадочно переставлял все с места на место. А потом…

– Одевайся! – приказал я.

Он послушно, как сумасшедший, оделся. И уже ждал новых распоряжений. Это нежилое помещение находилось недалеко от его мастерской. Поэтому, взяв Артема за локоть, потащил туда. Всю дорогу он молчал, не задавая вопросов и не сопротивляясь.

Когда мы зашли в мастерскую, я окинул взглядом работы. Безусловно, от старого почерка ничего не осталось. Это больше не напоминало тонкое восприятие мира неуверенным юношей, а чувствовалась рука сильного и волевого мужчины с жестким характером. Я бросил взгляд в его сторону. Мужчина с характером, закусив губу, переминался с одной ноги на другую. Я пересилил накатывающую волну смеха, оставаясь серьезным и устрашающим.

– Раздевайся! – снова приказал я.

Он вопрошающе поглядел на меня.

– Что смотришь? Раздевайся!

– Полностью?

– До брюк.

Я искал одну единственную вещь, которая могла расставить все по местам. Найдя, кинул ее Артему:

– Надевай!

Это была та самая белая растянутая майка. Сейчас Артем сливался с ней своей бледностью. Он, казалось, не дышал. Я взял кисть и макнул ее в гуашь. Подойдя к нему, размазал краску по ткани. То же самое проделал с его запястьями.

– Что ты делаешь?

– Хочешь сказать, что не понимаешь? Или не помнишь?

– Что тут помнить? – Он оглядел себя. – Я так выгляжу всегда.

– Не прикидывайся!

Я принялся раздеваться. Избавился от обуви, стянул джемпер, футболку из-под него, расстегнул ремень и молнию на джинсах и снял их вместе с бельем. За моими движениями Артем следил, не моргая. Его затуманенный взгляд блуждал по моему обнаженному телу: сбилось дыхание, пальцы судорожно сжимались. От меня не ускользнуло ни одно изменение в его поведении.

– Господи, ты сумасшедший! – не отрываясь от меня, произнес он.

– Поднеси пальцы к губам.

Он засмеялся, но повиновался:

– Я не подозревал, что ты помнишь все в мельчайших подробностях.

Я провел рукой по его щеке. Артем закрыл глаза и прижал ладонь.

– Нет, опусти руку. Ты можешь не шевелиться? – попросил я.

Теперь в художника перевоплотился я. Водил пальцами по его бархатной коже, рисуя свое первое произведение. Шея, плечи, выемки на ключицах, красивые руки. Я потянул злосчастную майку вверх. Гладкая грудь, мышцы вибрировали под кончиками моих пальцев, я скользнул к низу живота, ощущая, как все его существо стянулось в нервный комок. Встав на колени, медленно расстегнул брюки, спуская их вниз. Я продолжал рисовать его силуэт одними пальцами. Одна рука Артема легла мне на плечо, а вторая стянула волосы на макушке. Как же мог забыть? Я поцеловал его запястья. И вернулся к тому, с чего начал, но к самому сложному, – лицо. Шелковистые пряди волос, чуть сведенные брови. Разгладил морщинку на переносице, очертил контур любимых губ. Что скрывать, мое искушение стало моим шедевром.

– Тогда все было иначе, – почти беззвучно прошептал Артем, все еще прикрывая глаза.

– Я изменился.

– Ты помнишь свой первый раз? – Артем первым нарушил тишину. Мы долго лежали, распростершись на полу и прислушиваясь к дыханию и биению сердец. Я поглаживал его по волосам.

– Смутно.

– На что это было похоже? – Он переплел наши пальцы.

– На старую черно-белую фотографию в старом, пыльном альбоме. Так выглядит мое воспоминание. – Перебирая его пальцы, ответил я, скрывая истину. Сейчас не время вспоминать мои прошлые развлечения и идиотские фантазии, за которые мне стыдно.

– Я свое очень хорошо помню. И никогда не забуду.

– Ты же помнишь, что солгал мне?

– В чем?

– Что у тебя уже кто-то был.

Артем уткнулся носом в мое плечо, и я почувствовал, как он улыбается. Я потянул его голову за волосы, чтобы посмотреть в глаза, – они блестели. Врунишка! А я осел, слепой осел.

– Теперь все расскажешь? – скорее, попросил, чем спросил я.

– Только не смотри на меня, ладно? Я волнуюсь и боюсь напутать.

– Хорошо, – пообещал я и, запечатлев поцелуй на его лбу, устремился взглядом в потолок.

– Эти проекты для людей, они придут в заведения веселиться, есть и выпивать, получать удовольствие. И никого из них не волнует, кто трудился над фреской, что вкладывал, с каким трудом. Рука автора невидима и безмолвна. Конечно, вдохновляясь, я вкладываю во фреску часть своей души. Включаю музыку, радуюсь новому дню, небу над головой, солнцу, красивым лицам прохожих. Радуюсь своей жизни. Это и есть мое вдохновение, но это не означает, что я сижу и жду, пока оно соизволит на меня снизойти. Вдохновение, как аппетит, приходит во время работы. С каждым днем оттачивая свое мастерство, я также вдохновляюсь успехом, результатом, тем, что получилось сейчас, если раньше оно не давалось.

Он остановился. Но, помолчав, продолжил:

– Ты помнишь свою музыкальную школу?

– Конечно.

– Помнишь, что в левом крыле была художественная?

– Да.

– Проходя мимо одного из ваших классов, меня внезапно пронзило стрелой. Я услышал чудесный голос мальчика. И влюбился, ослепленный искренностью и чистотой звучания. Я не умею петь, но Бог вознаградил меня счастьем слышать прекрасное. Я прижимался к стенке и слушал. Не зная, кому голос принадлежит, я рисовал в своем воображении облик мальчика. В нем не было ничего земного, он казался мне небесным созданием. И не дожидаясь, когда он выйдет из класса, убегал, чтобы не испортить образ. С каждым разом он становился четче и ярче. Позже я услышал имя, произнесенное учителем. Я приходил снова и снова. Однажды, замешкавшись у дверей, я зажмурил глаза, когда она распахнулась, и на пороге показался мой небесный ангел. Не доверяя собственным глазам, я накрыл их ладонями. Пытался убедить себя, что скоро все закончится, но его шаги остановились вблизи, и он отнял мои ладони от лица. «Почему ты плачешь?» Не плачу, ответил я, просто что-то попало в глаз. «Давай посмотрю, но сначала открой глаза». Я до сих пор помню твою улыбку, – Артем описал пальцами мои губы, очертил подбородок, – как ты мягко приобнял, взял в ладони мое худое лицо. Внимательно посмотрев, с умным видом сказал, что все в порядке, там ничего нет.

Я слушал рассказ Артема, и мне хотелось прижать его к себе, такого маленького и беззащитного. Если бы я только помнил то, что застряло в его памяти, смог бы разделить его волнение. Я обнял его за плечи и потерся щекой.

– Нет, не смотри на меня. – Он спрятал лицо.

– Хорошо-хорошо, прости, я забыл.

– Один раз какие-то мальчишки из вашего крыла стали смеяться надо мной, подшучивая, что я влюбился в тебя, раз неизменно прибегаю подслушивать твои занятия. Обзывали, щипали и толкали, говорили, что не могу дать сдачи, что должен бежать за мамой. Они выхватили мою сумку и растрясли все. Я не заплакал, но было невероятно обидно, ведь я им ничего дурного не сделал. Внезапно из-за моей спины появился ты и разогнал их, как стайку ворон. Спокойно опустился на колени и помог мне собрать вещи. Представляешь, я сразу не понял, по-настоящему это произошло или в очередной раз в моей голове.

Артем затих. Я медленно приходил в себя. Это больше походило на сюжет фильма со мной в главной роли, но меня абсолютно никто не предупредил, что снимают кино.

– Я мечтал о тебе с тех пор. Те долгие годы обучения, что я проводил в слепой надежде, хоть одним глазком увидеть тебя, были самыми лучшими. Больше стоять под дверьми мне не довелось, – мы стали взрослыми, – и я мог только навредить тебе. Я вкладывал всю силу, все чувства в белый холст. Тем самым писал послания, письма для тебя. Но когда наши пути разошлись, все стало настолько ужасно, что я впал в хандру. Мир стал бесцветным. Вместо чего-то стоящего выходили иллюстрации, и я не мог понять, почему так, ведь до этого все было иначе. Я утратил веру в то, что когда-нибудь мы встретимся. Казнил себя за молчание и нерешимость. Ведь я просто должен был что-то предпринять, чтобы не упустить тебя, но все напрасно. Хотя, что я мог сделать? Узнав о моей влюбленности, ты мог и рассмеяться, прогнать меня, оскорбить… Я боялся открыться. Но я был уверен, что в тебе нет злости, этой жестокости. Потому мне оставалось жить с собственной горечью. А потом спустя время меня пригласили на одну студенческую постановку, я потащился только, чтобы развеять смертельную скуку. Меня мало что радовало, мало что могло воодушевить и заставить испытать феерию эмоций. На нелепой сцене я увидел тебя, не мальчика, а взрослого парня, но все с той же детской улыбкой. И нас познакомили, помнишь? Ты еще спросил, чем я занимаюсь, я ответил, что художник. Ты пожал плечами и сказал, что ничего в этом не смыслишь, но с удовольствием посмотрел бы на мои работы. – Артем провел ладонью по моей груди, ведя ее ниже, затем выше. – Вспомнив о своих работах, о том, что уже давно не рисовал, как положено, я разволновался. Но именно в этот миг осознал, что давно так не хотел творить, как сейчас, находясь рядом с тобой! Для тебя! Это был мой шанс открыть душу и излить все переживания. Оказалось, совсем непросто, кисть трепетала, как мое сердце, но я много трудился, возвращаясь в форму. Я принял свою судьбу, наслаждаясь тем малым, что ты дарил мне, и никогда бы не посмел попросить больше. Но тот вечер, когда мы первый раз занялись любовью, изменил все. Ты помнишь? Боже, я не мог поверить, что ты не такой, каким я тебя представлял, что ты желаешь меня. Ты спросил, был ли я с кем-нибудь еще. Я сказал «да» и ответил правду. В своих мечтах я уже тысячи раз был с тобой, принадлежал тебе телом и душой. И чтобы ты не видел, как я расплакался, соскочил и начал все двигать, изображая занятой вид.

Он поднялся и посмотрел мне в глаза. Я замер, договариваясь с собственным сердцем остановиться, чтобы не спугнуть Артема. Я то и дело, что изредка хватал воздух ртом, вспоминая, что нужно дышать. Понимая, к чему он подводил, боялся услышать то, отчего стыла кровь.

– Ты не мое вдохновение, Макс. Все, что я делаю, это для тебя, ради тебя. Я посвятил свою жизнь еще тому мальчишке, а сейчас взрослому мужчине. Ты не мое вдохновение, Максим, ты моя любовь. Я люблю тебя!

Слова… Простая фраза из трех слов, но сказанная в самую сокровенную минуту, когда истома блаженства вытеснила здравый смысл. Что лучше? Жить во всезнающем молчании или произнести слова, ставящие жирную точку? Естественно, я знал и без слов, что он любит. Но пока признание тайком ютилось в его сердце, оно было прозрачным и неосязаемым. Сейчас же на кону стояли наше счастье, мой выбор и моя жизнь, то слова повисли острым лезвием над головой. Я вспомнил свое неуместное признание Владу, вырвавшееся бессвязным потоком. «Кажется, я давно люблю тебя». Я так и сказал, что в голове, то и слетело с языка. Теперь я стоял по ту сторону и слушал речь влюбленного мужчины, с блеском в глазах готового принести себя в жертву. Вины Влада не было ни в чем: он не мог ответить взаимностью на пугающие его чувства, я не мог заставить его перечеркнуть все принципы и вслепую подчинить своей воле. Он поступил верно, покинув мое общество. Кроме этого, он остался верен самому себе и честен со мной. Я же, наоборот, солгал всем: Владу, Артему и себе.

Слова воскрешают или убивают. Клятвенно пообещав не отпускать Артема, призвав на помощь прошлое, утратив рассудок от крышесносной страсти, я взвел курок и произвел контрольный выстрел по самому себе. Запустил эгоистичные пальцы в его бедное юношеское сердце, до трепета сжал и вырвал, унося с собой, пока собственное обливалось кровью. Я не устроил хорошую трепку в кофейне Владу за нанесенное оскорбление, осознавая, что не причиню боли любимому человеку, но с удовольствием смаковал боль и страдание мужчины, который любит меня. И чтобы окончательно все загубить, не колеблясь, на одном дыхании выпалил:

– Я тоже тебя люблю!

Артем растянулся на моей груди. Я погладил подрагивающую спину и для верности поцеловал его запястье, не разжимая сцепленных пальцев.

– Не говори неправды, – он говорил тихим, но очень твердым и уверенным тоном. – Ты не любишь меня. Но это вовсе не важно. Моей любви так много, что хватит на двоих. Только будь со мной и никогда не отпускай.

– Почему ты не веришь? Я сказал правду, люблю тебя.

Он ничего не ответил, прикрыл ладонью мой рот и сделал указательным пальцем знак «тсс!», погладив по щеке.

Во мне боролись две половины. Одна собирала вещи и трусливо на цыпочках покидала комнату, вторая, такая слабая, подавала сигналы, но из-за ее тихого голоска я почти не слышал ее. Артем знал, даже не предчувствовал, а именно знал, что я нагло лгу ему в лицо. Что же это, слабость или сила? Слабость быть зависимым от человека и вверить ему свою жизнь, нести любовь сквозь время? Или сила положить бесценный дар – собственную жизнь – на алтарь лжеца? Я тоже нес свою любовь к Владу, но отвергнутый больше никогда не осмелился бы попытать счастье второй раз или бродить поблизости дома Влада, обивая пороги его принципиальности и нравственности. Я был слишком горд, чтобы ползать. Что это, тоже слабость или сила? Смог бы я сотворить подобное? Хватило бы моей любви на двоих? Рядом с хрупким телом Артема я ощутил себя ничтожным человеком. В нем было гораздо больше гордости, чем во мне. Он любил и готов был совершать безумства для меня, пусть я и был подлым ничтожеством. Я накручивал сопли на кулак, барахтаясь в остатках растоптанной гордости, не способный контролировать течение жизни. Нет, это не он должен говорить мне о любви, а я должен просить о ней, молить, умолять. Не понимая, что за неизвестное чувство пробуждается во мне, я с остервенением начал целовать Артема, шептать слова любви, прощения, просил поверить, обещал быть всегда вместе, чтобы ни произошло, сжимал в объятиях, что чувствовал каждую его косточку.