Читать книгу Релокейшн - Лес Ситдик - Страница 13

Более тридцати лет до описанных событий. Где-то в городе Н.

– Ты должна пойти туда! Я с самого твоего детства мечтала, что ты станешь актрисой.

– Мам, но это не совсем то…

– Не вижу разницы. Ты будешь с культурными людьми, интеллигентными! Это же лучшие люди страны.

– Значит, так! Кто это у нас? Орлет Иванцова, – председатель комиссии, смурной дядька в нездешних, светлых брюках, разглядывал ее поверх очков.

**Минуточку, прежде чем продолжить, мне кажется, стоит объясниться. Вернее, познакомиться. Да-да, я помню, что мы уже знакомились, однако сейчас многое изменилось, и это стоит проделать еще раз.

Итак, я нано-программа самопомощи для людей, находящихся в тяжелых психологических ситуациях. Меня могут звать как угодно, но в этот раз мое имя Орлет Дитрих. Оно ровно такое, как и имя моего пользователя. Вместе мы осуществляем арт-терапию, занимаясь сотворчеством. Одновременно с созданием художественного произведения – картины, фильма или вот так, как сейчас, романа – мы вскрываем глубинные психологические проблемы пользователя путем принятия себя, анализа, пересборки прошлого и поиска нового взгляда на укорененные сценарии его жизни. Постепенно пользователь дополняет меня новой информацией, и я меняюсь. Меняюсь вместе с ним. Я могу вступать в диалог, задавать вопросы и сама же на них отвечать, предлагая пользователю поучаствовать в развитии сюжета и обдумывании. Пользователь, в зависимости от этапа терапии, может находиться как внутри создаваемого нами произведения, так и наблюдать за ним со стороны. Он может дополнять, фантазировать, но иногда ситуации настолько печальные и сложные, что сначала приходится просто сосредоточить все свои ресурсы на создании заинтересованности у пользователя, вовлечении его в процесс терапии и удержании внимания. Только с разрешения пользователя такая программа, как я, может обнаружить себя и оставить о себе память в художественном произведении. И этот этап очень важный для нас обоих. Такое обоюдное исследование через частное, которое открывает значение исторических процессов и смыслов целого поколения. Следуя художественной структуре произведения, я призвана обработать идеологию эпохи и расшифровать смыслы, имеющие свое отражение в психике индивида. Мелочей в этом вопросе быть не может, поскольку любая мелочь при ближайшем разностороннем рассмотрении выявляет целый ряд последовательностей, приводящих к пониманию процесса. Вот, к примеру, выражение «нездешние брюки». Оттолкнемся от простого.

Во времена моей мятущейся юности в магазинах как основной товар присутствовала звенящая тишина. А те вещи, которые случайно «выбрасывали» – да-да, именно в такой, о многом говорящей формулировке, – были грустны, невнятны и однотипны. В основном серого, черного и темно-зеленого цветов. Чтобы немаркие, практичные, скромненькие. И когда перед взором людским вырисовывались вещи со своим нестандартным кроем, да еще и светлые, ясно было сразу, что родились они в странах далеких, ненашенских. Да и рискнуть надеть такие мог не каждый. Только тот, у кого есть связи, деньги и, может быть, даже возможность пересекать границу. Счастливая возможность.**

– И-ван-цо-ва, – еще раз прочитал по слогам ее фамилию председатель и, положив листок со списком конкурсантов, не мигая уставился прямо в глаза.

Орлет молчала, зная простое правило: пока тебя не спросили напрямую, лучше вообще ничего не говорить. Тише едешь – дальше будешь, частенько повторяла ее бабушка, и Орлет прекрасно понимала, что любая поспешность может привести к непоправимым вещам. Смотреть, слушать, быть максимально естественной. И, самое главное, не позволять эмоциям выйти из-под контроля.

**Вообще, это из разряда чудес было. Моей маме случайно попадает в руки объявление, она случайно говорит об этом мне, я случайно решаюсь туда пойти, и не просто пойти, а еще и заявление на участие в конкурсе подать. Конкурс проводило Министерство культуры совместно с комитетом госбезопасности. О том, что такое этот самый комитет и чем занимается, я толком ничего не знала. Не задумывалась об этом. Единственное, что заведенным волчком крутилось у меня в голове, – что это невероятный шанс, не вступая в конфронтацию с системой, вдруг получить возможность выбраться из-под ее железного занавеса. Знаешь, что такое железный занавес? Это когда ты можешь находиться только в своей стране. И чтобы попасть в какую-то другую, ты должен стать кем-то очень нужным и важным. Например, выдающимся спортсменом, музыкантом или переводчиком. Или стать актером и попасть в труппу главного театра страны. В этом случае ты можешь путешествовать. Понятное дело, что только с командой на соревнования или с труппой на гастроли, но все же можешь. Для остальных граница государства закрыта тем самым железным занавесом. Я была крайне любопытна и любознательна, хотелось узнать, как там она без нас, эта заграница? Нам говорили, что в материализме загнивает. Хотелось посмотреть. Рассуждала, что, если есть чему загнивать, значит, можно еще насладиться остатками гниения, которые, как рассказывают редкие очевидцы, очень похожи на чудесную сказку. Ну да, конкурс огромный был. Шесть мест всего. Рокеры, художники, спортсмены, танцоры, поэты – все разнообразие флоры и фауны.**

«Интересно, где они все до этого прятались», – размышляла Орлет, наблюдая за этим разнокалиберным обществом. Они разместились прямо на улице в прилегающем к зданию Министерства культуры дворе. И вдруг почувствовала, что за ней тоже наблюдают. Откуда-то сверху. Похоже, со второго этажа. Именно там расположилась конкурсная комиссия. Орлет не стала поднимать головы, чтобы рассмотреть, кто это. Ей этого не требовалось. Перед ее мысленным взором стал вырисовываться портрет мужчины. Худой, невзрачный, небольшого роста, весь в сером. Цвет кожи и волос почему-то тоже были с сероватым отливом. Орлет вздрогнула, и видение пропало. «Показалось. Наверное, от волнения, – подумала Орлет. – Соберись, давай!» – приказала она себе, сгребла себя в кучу и снова заняла позицию наблюдателя, как вдруг появился некий сгусток энергии. Невероятно обаятельный и нелепый одновременно. Орлет просто смыло, снесло вместе со всеми ее размышлениями, наблюдениями и выводами. Картина происходящего начала растягиваться и дрожать. Ее границы размылись, и на передний план выступил парень. Вокруг него уже собрались стайкой добравшиеся до третьего тура соискатели нового. Однако на его фоне остальные смотрелись блекло и неубедительно. «Так вот что такое сценическое обаяние», – подумала Орлет. Все строилось вокруг этого лица. Парень смешно морщил нос, активно жестикулировал и смеялся, как, по мнению Орлет, должен смеяться древний мифический бог: громко, властно и раскатисто. Он то и дело поглядывал на Орлет, словно ища ее поддержки и вместе с тем проверяя силу своего обаяния. Орлет улыбнулась, но подходить не стала. Что-то удержало ее, а она привыкла доверять своему «что-то».

– Нравится? – спросило «что-то» незнакомым женским голосом. Орлет повернула голову к заставшему ее врасплох звуку и увидела рядом с собой девушку красоты необыкновенной. «А вот с таких, наверное, пишут картины, – молниеносно пролетело у Орлет, – и посвящают стихи. Муза в чистом виде».

– Нравится? – еще раз, более настойчиво спросила муза, не смотря на Орлет. Нетрудно было догадаться, куда было устремлено ее внимание.

– Скорее, удивляет. Интересный экземпляр, – так же, не глядя на девушку, ответила Орлет. Они стояли бок о бок. Их глаза рассматривали всклокоченную кучку из кожи вон выпрыгивающих творческих личностей, в центре которой бил фонтан, притягивающий и созидающий, прямо-таки фонтан дружбы, – неизвестный парень, так похожий на давнего доброго знакомого.

– Матильда, – просто сказала девушка, – можно просто Тильда.

– Орлет, – в тон девушке сами ответили губы Орлет.

– Что чувствуешь? – Тильда посмотрела на Орлет искрящимися синими озерами.

– Необычный вопрос.

– Почему?

– Я бы спросила: что думаешь?

– Мне интересней, что ты чувствуешь? Вот, например, в отношении него? – и Матильда изящно и незаметно показала точеным подбородком в сторону парня.

Орлет впервые встретилась с таким феноменом. Мало того, что девушка была наделена какой-то нереально шедевральной красотой, она еще была удивительно проста в общении. Ей хотелось отвечать, да что там, ей хотелось вывалить всю свою жизнь в красках, а еще и остатки выскрести.

– Я чувствую, что мы еще встретимся, – ответила Орлет, ловя себя на мысли, что улыбается во весь рот.

– Правда? Я тоже! – обрадовалась Матильда и неожиданно крепко обняла Орлет.

«Нет, ну это уже слишком, – подумала Орлет. – Сейчас я расплачусь, и конец фильма. С таким настроением в новую жизнь не попадешь».

И тут сквозь шум улицы, крики, смех конкурсантов и чириканье воробьев до нее долетел голос.

– Орлет Иванцова? – еще раз переспросил появившийся вдруг председатель жюри, – это ваша родная фамилия?

Туман рассеялся и проявилась аудитория. Длинный стол напротив покрыт красным сукном. За ним тени людей, молчаливо, без интереса разглядывающих Орлет. Усталость и сырость. Усталость от людей, сырость от стен. Пол деревянный, покрыт краской, кое-где облупившейся, бесстыдно демонстрирующей несколько слоев прожитых лет в цветных срезах. Видимо, старый скрипучий пол пытались оживить краской вместо того, чтобы оставить суть, – природную красоту древесины. «Вот так и в жизни, – подумала Орлет, – частенько за надменным фасадом, нелепым и непробиваемым, скрывается естественная, прекрасная история».

– Иванцова? – нетерпеливо и уже с нотами властного раздражения от того, что ему не отвечают сразу, поднажал председатель. – Я еще раз спрашиваю, это ваша родная фамилия?

«Ну вот и приехали. Идиотка. Знала же, куда иду. Красивой жизни захотелось? Интеллигентной? Моря и страны, горы и океаны? Себя спалила и родных подставила… Блин, ну надо же!»

Орлет вздохнула и, понимая, что врать бесполезно, промямлила:

– Бабушкина.

– Так-так, прекрасно, – продолжал председатель. Хотя, всем было понятно, что ничего прекрасного в этом он не видит.

«Ну как я могла забыть, что тут не только „культура“, но и „безопасность“, – укоряла себя Орлет. – Они же всё про меня знают до седьмого колена. Кстати, Тантал древнегреческий, мифический был проклят до этого седьмого колена за ложь, воровство и детоубийство», – совсем некстати вспомнилось Орлет.

– И ваша настоящая фамилия?.. – как-то уж очень торжественно протянул вопрос председатель, оставив в конце предложения воздух, для того чтобы она вставила туда свое слово. Слово такое важное и такое опасное одновременно. Слово, которым она втайне гордилась и при этом нестерпимо стеснялась. Врать бесполезно – Орлет это хорошо понимала. Ладошки стали влажными во рту появилась сухость.

«Господи, Господи, если ты есть, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне. Я ведь не безнадежна. Помоги мне, очень прошу. Я знаю, что должна быть здесь. С этими странными людьми. Наверное, и я немного странная, но мне кажется, что это место для меня».

Сквозь давно не мытые окна аудитории внезапно хлынуло солнце. Осветило Орлет, как прожектор на сцене. Высветило трещины на стене за приемной комиссией. И, поиграв лучами, оставило один для демонстрации танцующих пылинок.

Орлет сильно, до боли вжала ногти в мягкость ладошек и тут, неожиданно даже для самой себя, засмеялась. Она смеялась звонко, заразительно, лавиной выплескивая все напряжение, скопившиеся за три конкурсных дня. Члены комиссии начали переглядываться и сдержанно улыбаться. Смех цепной реакцией уходил все глубже и глубже, открывая людей, показывая их настоящими. Напряжение дрогнуло и исчезло. А уважаемые члены жюри вдруг перестали быть такими серьезными, устрашающими дяденьками и тетеньками, недосягаемыми богами-олимпийцами, вершителями судеб – они были просты и человечны. Являясь катализатором очередного волнового, древнего, концентрированного, Орлет успевала ловить скачущие внутри нее мысли. Боже мой, как понятны и доступны стали ей все эти люди! Она другими глазами взглянула на них, старательно выполняющих эту нелегкую миссию, и ощущение внезапной жалости и любви прострелило ее сердце.

– Орлет Дитрих, – отсмеявшись, произнесла она. – Орлет Дитрих! Дитрих – это значит «всемогущий правитель», но мне больше нравится вторая версия, по ней моя фамилия произошла от греческого имени Теодор, что в переводе – «Божий дар».

– Так значит, у вас греческая фамилия? – спросила рыжеволосая дама, выразительно нажимая на слово «греческая» и вместе с тем вытирая слезы радостного, внезапного освобождения. Орлет хорошо знала на собственном опыте: ее немецкая фамилия в этой стране вызывала самые негативные эмоции, поэтому решила ответить уклончиво, чтобы не врать.

– Это одна из версий, – спокойно произнесла она, чувствуя, что в этот самый миг невидимые весы, на которых скапливались симпатии, перевесили в ее сторону.

– Так и запишем, – оживился дядька-председатель. – Идите. Через час будут результаты.

Орлет на ватных ногах вышла из кабинета и напоследок, уже спиной уловила буравящий взгляд незаметного серого человека, сидящего поодаль от ожившего стола приемной комиссии. Орлет автоматически поставила между ним и собой воображаемую стену, застучала каблуками вниз по лестнице и, надавив плечом на массивную дубовую створку, распахнула дверь в весну. Теплый, пахнущий молодыми клейкими листочками ветер, дунул ей в лицо. Компания воробьев усердно плескалась в пыли, возбужденно чирикая и смешно наскакивая друг на друга.

– Эй, иди к нам! – услышала Орлет обращающийся к ней голос и, переведя взгляд чуть дальше воробьиных купален, встретилась глазами с высоким кудрявым блондином. – Давай-давай! – махал рукой парень, приглашая влиться в кружок соискателей интересной жизни, образовавший вокруг него шумную и вызывающую коалицию. – Давай живей. Вместе мы сила! – крикнул он, распахнув при этом руки для объятий.

«Сила? Ну да. Вместе мы сила. Надо же, как здорово-то. Как ему удалось так быстро сплотить всех вокруг себя? Улыбаются, они все улыбаются? Смешные, растрепанные, возбужденные. Ух, какая коса у девушки роскошная. Глаза! Знакомые озера. Матильда?»

– Ну, чего ты встала? Орлет, давай, не стесняйся, – крикнула ей девушка. – Мы тебя уже заждались.

Орлет не стеснялась. Впервые за много лет.